Помню… люблю…

К. А. Кирий

(из детских воспоминаний)

Наш дом на Комсомольской 11/а (до революции Штабной) – в три комнаты, без удобств, но со старинными шкафами, комодами и рукописями, рукописями… Маленький палисадник перед входом, посаженный нашими руками, по весне буйно расцветал жасмином, лиловой сиренью, белоснежно цветущими вишнями. В высоких акациях стройно жужжали пчелы, пели птицы и закатные сумерки приносили речную свежесть с родной Кубани. С детства уразумела: выйти в люди сможет только тот, кто помнит и склоняется в поклоне перед родным домом.

Душа дома – бабушка Прасковья Михайловна, она и помощница поэта Олексы Кирия, и очень внимательная супруга, во всем предупреждавшая все его желания и решавшая все бытовые проблемы, и любящая мать, и рачительная хозяйка.

У нас всегда были гости. И в центре всех дел и событий – Прасковья, радушная, любящая, справедливая. Приезжали и подолгу жили сестры деда: Александра, Мария, Евдокия, Екатерина, их дети и друзья… По вечерам засиживались за картами. Бабушка хорошо играла в преферанс. Она никогда не проигрывала. Однажды увидела, что игра ведется нечестно и не ушла спать, пока выигрыш не поделили поровну.

Конечно, всех надо было вкусно накормить, уложить спать. У нее это получалось как-то легко, словно все делалось само собой. Мгновение – и бабушка Паша с громадным блюдом, полным творожных вареников, таких настоящих, таких душистых, таких желанных, к всеобщему восторгу появляется в столовой. Пир горой!

У бабушки была трудная судьба. Где-то в центре России в конце XIX века в очень бедной семье Чеботаревых родились три девочки: Вера, Прасковья и Евдокия. Вера, старшая, очень быстро ушла из-под покрова семьи в работницы и уехала в Екатеринодар. А Дуня и Паша после смерти родителей были отданы в приют. Пашу забрали в кубанскую семью на прокормление, но воспитывалась она вместе с купеческими детьми. Девочка проявляла такую смекалку, так хорошо схватывала материал, что ее отдали в начальную школу, и она сумела получить аттестат. А младшая Дуняша тоже приехала на юг и обосновалась в ст. Пашковской. Была она очень доброй и приезжала к нам на Комсомольскую обязательно с бутылём молока и подарочками в виде семечек, сальца, ягод и фруктов. Я ее хорошо помню, т. к. моя мама ее очень любила и дед уважал. Она была работящей и очень одинокой.

Веру, старшую сестру бабушки, я видела всего один раз, в 1955 году, когда случайно познакомилась со своей двоюродной сестрой Лидой, и несколько лет мы были дружны. Я даже была на свадьбе ее дочери, но… после смерти Лиды эти родственные связи потерялось. Очень жаль…

Лида окончила литфак пединститута, но далее все время работала директором магазина «Дары природы». Я входила в состав оргкомитета по охране предприятий Краснодарского края. Там мы пересеклись. Я ее запомнила живой и очень обаятельной. Была у нее сестра, но с ней отношения у меня не сложились…

Бабушка, пока была жива, всячески помогала сестрам деда, учила их жизни, объясняла, как поступать в различных житейских ситуациях.

В нашей дружной семье безраздельно торжествовали два культа. Первый – культ литературы, писательского братства, которые были стимулом к выживанию в 1930-е годы. Особенно дед Олекса дружил с писателем Кузьмой Филипповичем Катаенко, которому рассказывал о своих друзьях на Украине, о Первой мировой войне. Бабушка поддерживала деда в его стремлении помогать молодым литераторам.

Долгие годы нашу семью соединяла крепкая дружба с известным кубанским фотографом Иваном Ступниковым, писавшим также стихи.

Через много лет я познакомилась с одной из учениц дедушки Олексы, адыгейским краеведом Мирой Меретуковой, которая стала автором книги о легендарном Казбиче. Написала она и о встречах с дедушкой, Олексой Кирием.

Вторым культом нашей семьи была дружба с представителями кавказских народов. Она в итоге воссияла прекрасной дедушкиной поэмой «Адыге», воплотилась в его мудрых переводах народных песен, мифов и легенд народов Кавказа (Олекса помимо русского и украинского знал еще адыгейский, чеченский и аварский языки).

В комнате деда все было обустроено логично и очень уютно. Особенно ласкал взор книжный шкаф, полный старинных книг. Я еще и читать не умела, но играть с ними мне разрешалось… Замки, цепи горных хребтов, долины, полные трав и кустарников, увиденные на иллюстрациях… Все ручейком перетекало в воображение, мысли, мечты…

Моя мама была невесткой, и по старинному казачьему обычаю бабушка относилась к ней прохладно. Мама родилась под Псковом, на реке Великой, была смышленой, и работящей, и очень красивой, но не кубанской девушкой. А бабушка, сама ведь тоже не из местных, уже успела перенять от подруг-казачек пренебрежительное отношение к «понаехавшим». Все было непросто.

Разумеется, на меня это негативное отношение не распространялось. И для бабушки, и для дедушки я была любимицей. Воспитывали они меня изобретательно. Однажды дед сказал, что он потерял в палисаднике волшебную палочку (мне было 9–10 лет), и если я там уберусь, то, наверняка, найду ее и смогу оставить себе. Я пропахала весь участок, но палочку не нашла… Дед любил ходить по цветущему палисаднику, заложив руки за спину. Там он писал свои вирши, а я очень хотела ему подражать, но… стихи не получались.

Или новогодний праздник: большая елка, украшенная звездами и ватой, игрушками, подаренными бабушкой и дедушкой и, конечно, любимой мамой, Марией Федоровной.

Деду я, конечно, зачастую мешала работать. Однажды он сказал: «Сиди у меня в комнате тихо, играй молча и смотри, как я работаю». На стене у него висела картина: луна, мир залит ее волшебным светом. И украинское село, и река – все в серебряном свете. Это была репродукция с известной картины украинского художника Архипа Ивановича Куинджи «Лунная ночь на Днепре». На дедушкином письменном столе стояла пишущая машинка и статуэтка Фемиды с завязанными глазами. Кресло, стол и машинку я отдала в 1994 году в Литературный музей Кубани. Я очень скучаю по деду.

Мой отец, Алексей Алексеевич, еще в двадцатые годы получил неплохое образование: владел тремя языками: английским, немецким и французским. Преподавала их ему наша соседка – фрейлина императорского двора, потомок молдавских господарей, урожденная княжна Мария Александровна Мурузи. Она была супругой прославленного русского генерала графа Федора Артуровича Келлера, убитого петлюровцами в Киеве в декабре 1918 г. Его изрешетили пулями у стен Софийского собора, рядом с памятником Богдану Хмельницкому. Добивали ударами штыков в спину.

Позже, в конце 1920-х гг., княжна смогла выехать за границу к родственникам. И сегодня в Париже еще живут представители этого знатного рода. А ее воспитаннику потом еще не раз припомнили «благородное воспитание».

Игру на фортепиано и гитаре папе помогал осваивать друг семьи Сергей. Занимались по вечерам, после занятий в школе. Отец учился в украинской девятилетке, которая находилась в самом центре города, на улице Красной, и неплохо владел украинским языком. (С родителями он говорил по-украински, уехав учиться, на этом же языке писал им письма.) А хотелось заняться спортом, – пожалуйста, – с мальчиком, наезжая из Ейска в гости, занимался прославленный силач Иван Поддубный. Дедушка близко приятельствовал с ним на правах украинского землячества.

В целом мы жили очень скромно. Крохотные зарплаты писаря в суде и типографской корректорши заставляли затягивать поясок потуже. Тяжелая болезнь деда в начале 1920-х годов (гнойный плеврит) сильно подорвала семейную идиллию. Он долго и тяжело умирал, так как врачи отказались делать операцию – слишком запущенный случай. В руки Алексею Андреевичу вложили иконку Николая Угодника в медном окладе, чтобы он покинул этот свет христианином. Ночью иконка сползла с груди, и, когда дедушка перевернулся во сне, острым своим краем она вошла глубоко между рёбер и проколола больное легкое. Из образовавшейся раны обильно хлынул скопившийся гной. После этого больной пошел на поправку.

А начало Великой Отечественной войны совпало с болезнью бабушки Паши. К тому времени дед Олекса сильно постарел, я была маленькой четырехлетней девочкой. Война, 1942 год… Очень страшно вспоминать вой сирен, бомбежки, немцы всюду. Бабушка больна, дедушка печатал на машинке и всегда был занят… И я, маленькая и шустрая, затихала у бабушкиной постели. Словно чувствовала ее боль, и мне очень хотелось ее обнять крепко-крепко.

Папа на фронте воевал в саперных войсках. Помню его рассказ: 1942 год. В перерыв между бомбежками он заскочил в случайный сарай, закрыл дверь на засов и заснул на сене. Вдруг дверь распахнулась, и в дверях стоит его мама (моя бабушка), половина лица при этом у нее черная. Он подскочил с криком «мама» и ударился головой о запертую дверь. Это было в ночь с 1-го на 2-е мая 1942 года за сотни километров от дома. Потом он узнал – в этот день умерла наша дорогая Прасковья Михайловна.

Помню освобождение Краснодара: ночь, стрельба, крики, радость царили повсюду! Все было, но уже без бабушки Паши…

Примечания В. К. Чумаченко

Консуэлла Кирий. Помню… Люблю… – текст воспоминаний написан специально для данного издания.

Консуэлла Алексеевна Кирий – внучка украинского поэта Олексы Кирия и переводчицы Прасковьи Михайловны Кирий (Чеботаревой). Отец – русский прозаик и драматург Денис (Алексей Алексеевич) Кирий (1911–1976). Родилась в 1938 г. В 1961 г. окончила физико-математический факультет (отделение математики) Краснодарского педагогического института. Кандидат физико-математических наук, доцент. В течение 19 лет возглавляла кафедру прикладной математики Кубанского государственного технологического университета. В последние годы много времени и сил уделяет систематизации и публикации литературного наследия дедушки, бабушки и отца.

По изданию: Кирий П. М. Украинская муза: Переводы из классической антологии / ред. В. К. Чумаченко. – Краснодар: Экоинвест, 2016 г., с. 108 – 115.