Преодоление

Б.Сопельняк, специальный корреспондент «Огонька»

«Огонек» уже неоднократно рассказывал о событиях на Чернобыльской АЭС, о пожарных, шахтерах, вертолетчиках, работниках станции, представителях органов внутренних дел (№№ 25, 26, 38). Недавно наш корреспондент снова побывал в Припяти и Чернобыле. Сегодня мы знакомим вас с проблемами, трудностями и победами чернобыльцев.

Четыре месяца не был я в этих местах. Если в июне, подъезжая к Чернобылю и особенно Припяти, волновался из-за того, смогу ли работать, не поглядывая ежеминутно на дозиметр, то теперь волнение было совсем другого рода: что увижу, что сделано за сто двадцать дней и ночей, встречусь ли со старыми друзьями? С друзьями, к сожалению, встретиться не удалось: сделав свое дело, они разъехались по домам, а на смену им прибыли другие, не менее мужественные парни.

Никогда не забыть, как яростно и азартно работали шахтеры, монтажники и бетонщики, сооружавшие фундамент под саркофаг. Тогда мы думали, что саркофаг – это своеобразный колпак, который накроет все здание четвертого блока. Когда я сказал об этом заместителю начальника управления строительства № 605 В.Н.Хапренко, он откровенно рассмеялся.

– Какой там колпак! Обыкновенная лестница с двенадцатиметровыми ступенями.

– Как это лестница? И зачем такие ступени? Кто по ним будет ходить?

– Ну это же так просто, – схватил карандаш Виктор Никитович. Потом передумал, швырнул его в сторону и решительно вскочил из-за стола. – Поехали. На месте виднее.

Автобус не спеша катил по ровной, широкой дороге. Время от времени он притормаживал, брал попутчиков. И это на той дороге, по которой мы летали пулей, стараясь быстрее проскочить опасную зону! Но больше всего меня поразило то, что с нами не было дозиметриста.

– А зачем он нужен? – спокойно отреагировал на мое замечание шофер. – Фон вполне приемлемый, опасных зон практически нет, так что ездим и даже ходим без особой опаски за здоровье.

Вот и труба, возвышающаяся над аварийным блоком. Сейчас покажутся развалины с зияющим кратером реактора.

– Стоп! А где же развалины? – воскликнул я.

– Никаких развалин здесь нет и в помине. И вообще, о чем это вы, о каких развалинах? – явно вышучивая меня, спросил Виктор Никитович.

Мы выпрыгнули из автобуса и подошли… прямо к четвертому блоку, к машинному залу. Виктор Никитович на ходу здоровался с людьми. О чем-то расспрашивал, те спокойно отвечали. А потом он пригласил подняться… в само здание четвертого блока.

– Сверху саркофаг как на ладони, – сказал он. – Картина потрясающая. Но до смотрового окна триста двадцать пять ступенек. И без отдыха! Хоть фон там и небольшой, но задерживаться не рекомендуется.

В конце первой сотни до меня, наконец, дошло… Это же чистая фантастика! Сказал бы кто-нибудь в июне, что в октябре я буду ходить внутри четвертого блока, ни за что бы не поверил, а этого провидца счел бы сумасшедшим: на облицованном свинцом вертолете мы пролетали метрах в тридцати от здания, и вертолет так «простреливало», что зашкаливало дозиметры. А сейчас мы деловито пыхтим на лестнице, и единственная наша забота – не потерять ритм и не сбить дыхание.

– За стеной этого зала – реактор, – остановился Виктор Никитович. – Там тысячи рентген, а здесь… вот, смотрите, дозиметристы написали мелом, сколько здесь. – Всего три сотых [1].

– А как эту стену делали! Из укрытия выскакивал человек с лопатой раствора – шлеп! – и назад. За ним выбегает парень с кирпичом – бац! – и в укрытие. Считали каждую секунду.

– Эти, что ли, кирпичи? – показал я на груду серовато-черных брусков.

– Они.

– Ну-ка попробую, как с ними бегать. На вид брусок пористый и кажется легким. Но когда я его взял, пришлось поднатужиться: кирпич тянет килограммов на двадцать. Как работали, как бегали ребята с такой тяжестью по шатким лесам, не ухом, а сердцем слыша тиканье секундомера, представить можно, но сделать то, что сделали они, может далеко не каждый.

И снова покрытые пластиком ступени – это для того, чтобы легче мыть, а делают это по нескольку раз в день, – начинающиеся с нуля цифры излучения, бегущие навстречу и обгоняющие нас люди.

– Все, пришли, – выдохнул Виктор Никитович, останавливаясь около небольшого оконца из толстенного стекла.

Я глянул вниз и обомлел! Где-то внизу сверкающая алюминием крыша машинного зала, а чуть в стороне какое-то странное перекрытие из огромных труб.

– Под ними – кратер реактора, – как-то буднично заметил Виктор Никитович. – А правее – сам саркофаг.

– Вот эти ступени и есть саркофаг? – недоверчиво уточнил я.

– А что, не нравится? – ревниво осведомился он.

– Почему же, очень даже красиво. Но я представлял себе нечто циклопическое…

– Оно и есть циклопическое, то есть по силам только мифическим гигантам. Но наши ребята оказались куда сильнее. Начали мы с биологической стены. На расстоянии восьмидесяти метров от разрушенного реактора забетонировали прямо на рельсах железнодорожные платформы со специальными металлоконструкциями. Это была по-настоящему героическая работа! Спрятаться негде, бетон застывает, а в зоне разрешено находиться не больше трех минут. Ничего, стена получилась хоть невысокая – всего пять метров, но спрятаться за ней можно. Подогнали бетононасосы. За двадцать дней вместо шести месяцев по норме собрали огромный кран с вылетом стрелы сто пятьдесят метров. А знаете, за сколько суток поставили бетонный завод? Не поверите, за девятнадцать! И вообще рекорды здесь стали нормой. Первую ступень каскада – а это стена шириной семьдесят и высотой двенадцать метров – сделали довольно быстро [2]. Со второй пришлось повозиться. Чем выше, тем труднее, и прежде всего потому, что ближе к реактору. Общая высота каскада, или, если вам угодно, саркофага, пятьдесят три метра, и состоит он из пяти ступеней. Работа шла круглосуточно. В саркофаг уложено триста тысяч тонн бетона и семь тысяч тонн металла.

- Теперь все ясно. С трех сторон реактор окружают сохранившиеся стены здания, а с четвертой сооружен железобетонный монолитный каскад, который заменит разрушенную взрывом стену. Но как закрыть реактор сверху?

– Закрыли. Прежде всего мы укрепили пострадавшие вверху стены блока, надев на них опорные конструкции,- мы их называем «зубы». На них уложили мощные балки перекрытии. А уже сверху – двадцать семь сорокаметровых труб диаметром больше метра.

– Вижу, вижу… Так что же, крыша, можно считать, готова?

– Не совсем. На трубы уложим либо свинец. либо бетон, либо и то, и другое вместе. Но это чуть позже. Дело в том, что реактор нельзя закрывать плотно, он должен дышать. Не случайно мы подняли крышу на двадцать метров выше кратера: из этой пустоты мощные насосы отсасывают воздух, гонят в фильтры и потом в вентиляционную трубу,

– А что это за флаг на вентиляционной трубе? Как он там оказался?

– Ну, это особая история. Труба была очень грязная, ее просто необходимо было очистить от зараженного мусора. Это сделали курсанты пожарно-технических училищ. Отчаянные ребята. Когда работа была сделана, в знак победы на трубе прикрепили красный флаг.

Конечно же, я загорелся и начал расспрашивать, как найти этих ребят.

– Не знаю, – развел руками Виктор Никитович. – Как говорится, не мое ведомство.

Но я не сдавался. На след напал довольно быстро. Но об этом позже…

В тот день мне здорово повезло: руководитель работ по монтажу перекрытий над реактором Никифор Ксенофонтович Страшевский разрешил поработать на том самом гигантском кране, который является в самом прямом смысле слова руками Никифора Ксенофонтовича.

– Кран у самой стенки блока, – сказал он. – Фон там приличный. Но кабина выдерживает до тысячи рентген, так что ребята в безопасности. Бегать быстро умеете? – спросил он. Я кивнул.

– Постарайтесь побить личный рекорд, – без тени улыбки сказал он и взял микрофон. – Бойко, Иванякин, приоткройте дверь. Направляю корреспондента. На старт! – скомандовал он мне.

Команды «Марш!» я не ждал и, грохоча сапогами, помчался к подъемному крану. Не знаю, побил ли я личный рекорд, но двести метров промелькнули за один миг. Массивная, похожая на дверцу старинных сейфов дверь кабины была приоткрыта. Я нырнул в безопасную прохладу и… оказался перед экранами двух телевизоров. Главный инженер участка Владимир Бойко и крановщик Валерий Иванякин торопливо поздоровались и снова прильнули к экранам.

– Ксенофонтыч,- бросил в микрофон Бойко, – наводи. Мне плохо видно, наверное, дождь залил телекамеру.

– Хорошо. Давай чуть вправо. Еще. Теперь вниз. Еще вниз. Стрелу не трогай!

– Понял, работаю гаком. Валера, что у тебя? Могу опустить только на метр.

– Нормально. Давай вниз.

– Стоп! – раздался голос Страшевского. Вскоре я понял суть этой ювелирной работы. Устанавливалась огромная балка перекрытия весом более ста пятидесяти тонн. Эта махина раскачивается на высоте шестидесяти метров, и опустить ее нужно точно на «зуб». Ни «зуба», ни балки крановщик не видит, но их видит с помощью телекамер, установленных на стреле и на крыше блока, руководитель работ. Он-то и дает команды крановщику, который все эти «виры» и «майны» должен выполнять так же точно, как, видимо, операторы, которые когда-то управляли луноходом.

Есть! Балка на месте. Но как снять удерживающие ее тросы, или, говоря языком профессионалов, расстропить? Человека туда не пошлешь: работа идет прямо над кратером реактора. Придумали, на месте придумали расстропляющее устройство, которое отцепляет тросы. Но вот ведь беда, один трос перехлестнуло, и он петлей зацепился за какой-то выступ. Как спокойно, четко, без криков и воплей работала вся бригада! На экране хорошо видно петлю, ее нужно распутать и развязать. Для этого нужны руки, а у ребят длиннющая штанга, раскачивающаяся где-то в поднебесье. И все же петлю удалось сбросить с выступа. Когда трос освободился и начал выписывать победные вензеля, тесная кабина чуть не взорвалась от радостного «Ура!».

Возвращался я уже по лужам: зарядил нудный осенний дождь. Но работа не прекращалась ни на минуту, работа спокойная, несуетливая, очень и очень ответственная.

А моя дорога лежала в Припять. Четыре месяца назад город был абсолютно пустой, если не считать милицейского наряда из трех человек и меня. Тогда обстановка была настолько сложной, что мы не везде могли ходить, на некоторых улицах приходилось подниматься в бронетранспортер, чтобы не получить излишнюю дозу облучения.

Теперь в городе людно. Откуда-то даже появились кошки и собаки. Они ходят около людей, не решаясь подойти совсем близко: вынужденная свобода отучила их от человеческого тепла, но природа берет свое… Люди же заняты на первый взгляд довольно странным делом: сортируют пальто, шубы, костюмы, сапоги, домашнюю утварь. Жить постоянно в Припяти пока что невозможно [3], но уровень радиации упал настолько, что кое-что разрешено вывезти. И хотя государство выплатило всем переселенцам денежную компенсацию за утраченное имущество, предпринят еще один гуманный шаг: разрешено взять из своих квартир то, что не несет опасности для здоровья людей. Дозиметристы тщательно измеряют уровень зараженности каждого сапога, каждой кофты, и, если цифры не превышают допустимых, вещи можно вывозить.

Распахнулись и ворота гаражей. Я видел, как одни счастливцы уезжали на своих машинах, а другие с грустью снимали номера, оставляя свои «Москвичи» и «Жигули» на площадке отстоя, – этим автомобилистам будет выплачена компенсация.

– Более четырнадцати тысяч человек побывало в своих квартирах, – рассказывает дежурный по Припятскому городскому отделу внутренних дел лейтенант И.Гутовский. – И все хоть что-то, но вывезли в свои новые дома. Никто не ворчит, не жалуется, не скандалит, все с пониманием относятся к нашей работе, а ведь именно наши сотрудники порой не отдают любимую шубу или шапку.

– Когда много народу, гораздо легче затеряться паршивой овце. Случались ли кражи, было ли мародерство?

– К сожалению, было и то, и другое, – вступает в разговор сотрудник угрозыска капитан милиции Ю.Кравченко. – В основном этим грязным делом занимаются шоферы, те самые шоферы, которые посланы сюда различными организациями, чтобы помочь припятчанам вывезти свое имущество. Так вот, пока люди упаковывают вещи в своих квартирах, эти выродки упаковывают вещи в чужих квартирах. Недавно мы задержали двух типов, совершивших шесть квартирных краж. Они не гнушались ничем, тащили телевизоры, фотоаппараты, носильные вещи и даже кухонные полотенца. Арестовали и других «деятелей», которые забирались в магазины и на склады. Эти тащили телефонные аппараты, сигареты, конфеты, продукты. Самое ужасное то, что они ухитрились все это бесконтрольно вывезти за пределы тридцатикилометровой зоны. Я подчеркиваю, бесконтрольно. Само собой, краденое они пытались реализовать, на этом и попались. А уровень зараженности и сигарет, и продуктов был гораздо выше нормы. Вы понимаете, чем это чревато?!

– Еще бы! Это понятно каждому нормальному человеку. Но ваши «клиенты», они что, совсем недочеловеки?

– Видимо, да. Но меня поражает и другое. Ведь страна направляет сюда лучших из лучших, во всех коллективах люди борются за право работать на ликвидации аварии Чернобыльской АЭС, а руководители иных предприятий, видимо, избавляются от дряни: почти все попавшиеся или имеют судимости, или задерживались милицией за всевозможные проступки [4]. Думаю, что после суда над преступниками надо направить частные определения в адрес этих горе-начальников.

– Я здесь всего месяц, – продолжает представитель БХСС подполковник милиции В.Ф.Момот, – и столкнулся с показательным фактом. Просматривая сводки за май-июнь, я не обнаружил ни одного факта пьянства и тем более самогоноварения. Теперь неведомо каким образом образовался и этот нарыв. Сначала сотрудники ГАИ обратили внимание на то, что на дорогах заметно увеличилось количество аварий, и почти все совершены пьяными водителями. Между тем в тридцатикилометровую зону не ввозится ни одной бутылки спиртного [5]. Пришлось заняться этой проблемой. Оказалось, что в различных селах действуют подпольные винокурни. На сегодняшний день мы выявили шестнадцать очагов самогоноварения, конфисковано множество самогонных аппаратов, десятки литров самогона и многие тонны закваски. Двадцать четыре человека привлечены к различным видам ответственности. Когда мы беседовали с односельчанами задержанных, выяснилось, что подпольный промысел самогонщиков для многих не был секретом. Более того, многие охотно пользовались их продукцией. По своей линии мы будем работать дальше и работать будем решительно. Но я хочу призвать на помощь и общественность: только вместе, только сообща мы можем покончить с этим злом [6].

Дни шли, а я все никак не мог разыскать пожарных, которые работали на трубе. Сложность была в том, что здесь никто не трудится постоянно: отработав положенное время или выполнив какое-то конкретное задание, люди уезжают домой. Так и здесь, одни об этой операции ничего не знали, так как только что прибыли в Чернобыль, другие что-то слышали, но кто работал наверху, понятия не имели, третьи знали все, но уже уехали из зоны. Наконец, я нашел человека, который знал все. К сожалению, он знал даже слишком много: именно от майора внутренней службы В.М.Шпака я услышал огорчительную весть, что все ребята, работавшие на трубе, уже разъехались по домам. Короче говоря, мне ничего не оставалось, как рассказать об этой операции в изложении Вячеслава Михайловича.

«Крыша четвертого энергоблока на 76-метровой высоте. От нее начинается вентиляционная труба, которая поднимается еще на 74 метра. То есть от земли труба возвышается на 150 метров. Еще при строительстве АЭС для технических нужд на трубе сделали пять кольцевых площадок, что-то вроде балкончиков из металлических прутьев. Во время взрыва на эти балконы выбросило довольно много радиоактивного вещества. Короче говоря, труба фонила так сильно, что не давала возможности работать на уже расчищенной крыше.

Кран на эту высоту не достает, да если бы и доставал, как убрать тот треклятый мусор? Значит, нужны были люди, нужны были добровольцы. Бросили клич. Как раз в это время у нас работали пожарные из Ворошиловграда. Двадцать человек шагнули вперед. Но когда их обследовали врачи, всем пришлось, если так можно выразиться, сделать шаг назад: у ребят уже были немалые дозы облучения.

И тогда родилась идея обратиться в пожарно-технические училища и пригласить для проведения этой операции спортсменов-разрядников, причем не легкоатлетов или штангистов, а парней, умеющих бегать по вертикали и не боящихся высоты. Пожарно-прикладной вид спорта воспитывает именно эти качества, поэтому мы попросили «прикладников». Через день курсанты из Харькова и Львова были в Чернобыле. Ребята легкие, быстрые, цепкие, с такими чертиками в глазах, что я сразу понял: если эту работу не сделают они, ее не сделает никто.

Как в каждом серьезном деле, так и здесь, кто-то должен быть первым. У нас первому предстояла сверхсерьезная задача: провести радиационную разведку на всех площадках. Мы уже подсчитали, что дольше 25 минут находиться на трубе нельзя [7], поэтому договорились так: на 23-й минуте включаем сирену – это значит, что надо все бросать и как можно быстрее вниз. Замечу, что скобы, по которым надо бегать, тоже «грязные». На разведку пошел харьковчанин Виктор Сорокин. Одели его, как полагается, в свинцовые трусы и рубашку, сверху тоже специальный костюм, на руки – свинцовые перчатки, на глаза – черные очки. Само собой, снабдили дозиметром и рацией, чтобы он передавал данные радиационной обстановки на разных уровнях.

Как истинный спортсмен, перед стартом Виктор слегка размялся, освоился в 20-килограммовом костюме и по команде взлетел на трубу. Красиво он шел, очень красиво! Отметка 94 метра – самая грязная. Ее Виктор проскочил с ходу, но передать ничего не смог: из-за сильной радиации рация вышла из строя. На отметке 101 метр радиация была чуть меньше, на 113 – еще меньше, на уровне 125 и 137 метров радиоактивного мусора совсем мало, а на самой верхней, 150-метровой отметке, его практически не было. Чтобы можно было поднимать инструмент, Виктор привязал веревку – и вниз. На разведку ушло 22 минуты.

Теперь картина была ясная: на пятой площадке можно работать 25 минут, на четвертой – 20, на третьей – 15, на второй – 10 и на самой нижней – всего 7 минут [8].

На следующий день составили пары и начали работу. Роман Кушхов и Виктор Горбенко помчались на 137-метровую высоту. Они работали так лихо, что расчистили не только свою, но и часть четвертой площадки. Комья бетона, графита и прочей чертовщины сбрасывали прямо в кратер реактора. Когда спустились, то выяснилось, что работать штыковыми лопатами неудобно. Анатолий Фролов и Виктор Зубарев захватили совковые. На пятнадцатой минуте сломался черенок одной лопаты, но ребята свое дело сделали: большие куски они просто брали руками и сбрасывали вниз. Не третьей площадке работали три, а на второй четыре пары. На первую пошли майор Судницын и курсант Авраменко. Семь минут казались вечностью! Извините, что говорю красиво, но это так: мы знали, какой высокий уровень радиации на этом балконе, да и реактор рядом. К тому же часть того, что сбрасывали сверху, упала совсем рядом, на крышу. Но вот взвыла сирена! Все, дело сделано. В знак победы на 150-метровую отметку был поднят красный флаг. Как ждали его стоящие внизу! Ведь за ребят «болели» все, кто в этот день был у четвертого блока. Думаю, что ни один спортсмен, какую бы он ни взял высоту, какой бы ни поднял вес, не удостаивался такой благодарности и такого восхищения немало повидавших во время работы на АЭС мужчин! Я не знаю, какие вручат ребятам кубки и грамоты, но то, что они мастера советского спорта в самом высоком смысле этого слова, бесспорно».

Вот, собственно, и весь рассказ об этой беспримерной операции, о необычном рекорде. Думаю, что руководители соответствующих спортивных организаций рассмотрят результаты этого, если так можно выразиться, забега на 150-метровую трубу четвертого блока и по-своему оценят эту победу, которая была очень нужна всем, кто работает на ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС.

Ступени саркофага. Фото Б.Сопельняка

Журнал “Огонёк”, 1986 г., № 42, с. 5 – 7.

[1] Але у відповідності з режимом секретності не сказано – чого 0.03. Ясно й так, що мало, а більше бидлу, тобто нам, і не личить знати.

[2] Інші зась джерела повідомляють, що той мур мав товщину 7 метрів, а не 70. Звичайно, для дресированих компартійних журналістів це різниця абсолютно неістотна.

[3] Зверніть увагу на оце «поки що» – тобто тоді ще мали надію повернути населення у назавжди засмічене плутонієм місто.

[4] По мундирній статистиці, направляють кращих, але який же керівник, якщо він не божевільний, відпустить кращих працівників ? А сам з ким залишиться ? Під виглядом «кращих» напрявляли гірших.

[5] Хочеться вірити, що це просто брехня – данина антиалкогольній кампанії. Але може бути й так, що здоров'я людей приносилось в жертву антиалкогольним уподобанням московського начальства.

[6] В черговий раз Совєтська влада закликає громадян схаменутися і почати подавати доноси на сусідів.

[7] Виходячи з дози 2.5 бер, рівень радіації 6 Р/годину.

[8] З того ж рахунку – 21 Р/годину.

Додатково про роботи на вентиляційній трубі див. «Секунды подвига» під 9.12.1986 р.