4. Боярские дворы в Киеве
Каргер М.К.
Наряду с княжескими дворами, игравшими огромную роль в политической жизни Киева, в XI-XIII вв. в городе приобретают большое значение многочисленные дворы бояр, дружинников и других представителей феодальной знати.
Развитие городской жизни, по наблюдению М.Н.Тихомирова, к которому нельзя не присоединиться, “привело к созданию боярства, связанного не только с вотчинами в деревнях, но и с городом” [М.Н.Тихомиров. Древнерусские города. 2-е изд., М., 1956, стр. 161]. Действительно, если присмотреться к политической жизни крупнейших древнерусских городов в XI-XII вв., достаточно ярко отразившейся в летописях и некоторых других литературных памятниках этой эпохи, то нельзя не заметить значительной роли, которую приобретают в эту пору представители различных боярских фамилий, прочно связавших свою жизнь и деятельность с тем или иным городом. Изучение истории отдельных боярских родов привело М.Н.Тихомирова к неоспоримому выводу об “оседании боярских фамилий в ряде городов, иными словами, о появлении городского патрициата” [там же].
В полной мере это относится и к Киеву. В положении старой княжеской дружины произошли коренные изменения. Значительная часть княжеской дружины, связанная когда-то больше с князем, с княжим двором, чем с тем или иным городом, переходящая вместе с князем из города в город, теперь прочно оседает на землю, превращаясь в класс бояр феодалов.
Рост местной феодальной знати в Киеве наглядно отражается в увеличении боярских дворов в самом городе, не говоря уже о сельских боярских вотчинах. Летописец не раз в различных контекстах упоминает о многочисленных дворах киевской знати, то пытаясь с помощью этих, по-видимому, всем киевлянам хорошо известных участков города, определять местоположение других более древних урочищ Киева, то рассказывая о гневе народных масс, обрушивающемся на эти дворы.
Уже на первых страницах летописи упоминается Олмин двор – на горе в Угорьском, существовавший во времена летописца на том месте, где в 882 г. [с. 279] был погребен Аскольд [Лавр. лет. 6390 (882) г.]. Кто был этот Олма, мы не знаем; известно лишь что он выстроил церковь Николы на Аскольдовой могиле [там же].
К числу наиболее древних упоминаний о боярских владениях в Киеве можно отнести, по-видимому, и наименование “Боричев взвоз”, приводимое летописцем в повествовании о древнейшем городе. Не раз высказывалась мысль, что наименование это происходит от имени Борича, упомянутого летописцем в числе послов князя Игоря, участвовавших в заключении договора с греками в 945 г. Возможно, что двор этого Борича находился где-то близ взвоза, который и получил от него свое наименование. Любопытно, что до настоящего времени одна из улиц, расположенных у нижней части современного Андреевского спуска, носит название Боричев ток.
В летописном рассказе под 983 г. упомянут двор варяга-христианина, на который ворвались язычники-киевляне. В этом рассказе впервые на страницах киевской летописи фигурируют “сени”. В ответ на отказ варяга отдать сына в жертву языческим богам киевляне “посекоша сени под нима” [Лавр. лет. 6491 (983) г.].
Под 945 г. для определения местоположения древнейшего города на Горе упомянуты дворы Гордятин и Никифоров, а чтобы уточнить расположение княжа двора в этом городе – дворы Воротиславль и Чюдин [Лавр. лет. 6453 (945) г.]. Из этих четырех знатных киевлян, богатые дворы которых были хорошо известны киевлянам – современникам летописца, два имени – Гордята и Воротислав – по другим источникам неизвестны. Имя Чюдина, наоборот, встречается не раз. Это он – знатный киевский боярин – принимал в 1072 г. участие в известном совещании Ярославичей в Вышгороде, на котором была установлена Правда Ярославичей. Имя его – Чюдин Микула – упомянуто в заголовке Правды Ярославичей [Правда Русская, II, стр. 121; см. также: М.Н.Тихомиров. Исследование о Русской Правде. – М.-Л., 1941, стр. 64-65]. Под 1072 г. Чюдии упомянут и в Повести временных лет (“и бе тогда держа Вышгород Чюдин”) [Лавр. лет. 6580 (1072) г.]. В той же летописи под 1068 г. говорится и о брате Чюдина – боярине кн. Изяслава Тукы (“рече Тукы, брат Чюдин”) [Лавр. лет. 6576 (1068) г.], а под 1078 г. сообщается о его смерти вместе с рядом других киевских бояр в бою с половцами (“убьен бысть… и Тукы, Чюдинь брат”) [Лавр. лет. 6586 (1078) г.].
Никифор, двор которого находился рядом с Гордятиным двором, также принимал участие в вышгородском совещании 1072 г. Его имя – Микыфор Кыянин – приведено в том же заголовке Правды Ярославичей рядом с Чюдином [Правда Русская, II, стр. 121. См. также: М.Н.Тихомиров. Исследование о Русской Правде, стр. 64-65]. [с. 280]
В летописном рассказе о киевском восставая 1068 г. упомянут двор Коснячков, находившийся также на Горе (“и начата людье говорити на воеводу на Коснячька; идоша на Гору с веча и придоша на двор Коснячков и не обретше его”) [Лавр. лет. 6576 (1068) г.]. Киевский воевода Коснячко, на которого обрушился гнев горожан, также участвовал в вышгородском совещании 1072 г., как об этом свидетельствует заголовок Правды Ярославичей, где его имя стоит на первом месте после князей Ярославичей [Правда Русская. II, стр. 121].
Летописный рассказ о ходе восстания позволяет установить, что двор Коснячка находился в новом Ярославовом городе. Поднявшись с Подола да Гору и -не найдя Коснячка на его дворе, возбужденные горожане остановились у двора Брячиславля, решив освободить свою дружину из погреба. “И разделишася надвое, – читаем далее, – половина их иде к погребу, а половина их иде по мосту; си же придоша на княжь двор” [Лавр. лет. 6578 (1068) г.]. Выше установлено, что княж двор в XI-XII вв., как и ранее, находился в старом Владимировом городе. Мост, упомянутый в летописном рассказе, вел через овраг, отделявший город Владимира от Ярославова города.
В XII в. упоминания о боярских дворах в Киеве в связи с различными событиями в политической жизни города значительно более часты.
Во время киевского восстания 1113 г. “кияне разъграбиша двор Путятин тысячьского” [Лавр. лет. 6621 (1113) г.]. Путята – первый известный нам киевский тысяцкий – упоминается еще в 1097 г. в качество воеводы киевского князя Святополка Изяславича (“Святополк посла Путяту воеводу своего. Путята же пришед к Лучьску к Святоши сыну Давыдову”) [Лавр. лет. 6605 (1097) г.]. В 1100 г. он выступает в роли представителя Святополка в переговорах с Давидом Игоревичем [Лавр. лет. 6608 (1100) г.]. В 1104 г. он ходил в качестве воеводы Святополка походом на Минск [Лавр. лет. 6612 (1104) г.], а в 1106 г. был в числе воевод Святополка, разбивших половцев у Заречьска [Ипат. лет. 6614 (1106) г.]. Из последнего известия мы узнаем, что Путята был братом Яна Вышатича (“и посла по них Святополк Яня Вышатича и брата его Путяту”) [там же; слова “Вышатича и брата его Путяту” приписаны над строкой и на нижнем поле], и принадлежал, следовательно, к знаменитому боярскому роду, родоначальник которого боярин Вышата в качестве воеводы Ярослава ходил вместе с его сыном Владимиром в неудачный поход на Царьград в 1043 г. [Лавр. лет. 6551 (1043) г.]
Перечисленные факты из биографии Путяты Вышатича свидетельствуют о его службе у Святополка по крайней мере в течение пятнадцати лет. Недаром [с. 281] восстание, направленное против Святополка, обрушилось в первую очередь на двор Путяты, занимавшого в это время должность тысяцкого. При Владимире Мономахе, сменившем Святополка на киевском столе после восстания в 1113 г., звезда Путяты, по-видимому, закатилась. На совещании тысяцких в Берестовском дворце он уже не принимал участия [М.Н.Тихомиров. Древнерусские города, стр. 225-226].
Вс.Миллер отождествлял летописного Путяту с былинным Путятиным Путятовичем в былине о Даниле Ловчанине, а былинную Забаву Путятишну считал его дочерью [Вс.Миллер. Очерки русской народной словесности, т. II. М., 1910, стр. 28 сл.]. М.Н.Тихомиров полагал, что память о Путятином дворе, быть может, сохранилась в известной былине о Соловье Будимировиче и Забаве Путятишне [М.Н.Тихомиров. Древнерусские города, стр. 226].
Под 1146 г. в летописи упомянут Ратьшин двор, на который обрушился гнев киевлян после знаменитого веча у Туровой божницы, где возбужденные горожане “складывали вину на тиуна на Всеволожа на Ратьшу и на другого тиуна Вышегородского на Тудора”. По словам обвинявших, “Ратша ны погуби Киев, а Тудор Вышегород” [Ипат. лет. 6654 (1146) г.]. Из этого рассказа явствует, что Ратша принадлежал к числу бояр, связанных с Ольговичами. Где находился Ратьшин двор, из летописного текста неясно.
В рассказе о том, как киевляне с веча, происходившего в 1147 г. у Софии, бросились искать Игоря, упомянут Глебов двор, находившийся в Верхнем городе, неподалеку от моста через овраг, окружавший Владимиров город [Лавр. лет. 6655 (1147) г.]. Глебов двор, вероятно, принадлежал тому Глебу, или Улебу, который был тысяцким в княжение Всеволода Ольговича. Известно, что преемник Всеволода Игорь пытался привлечь Улеба и Ивана Войтишича на свою сторону. “Како есте была у брата, – говорил им Игорь, – такоже будете и у мене” [Ипат. лет. 6654 (1146) г.]. Однако Улеб и Иван отвергли эти домогательства Игоря и приняли участие в заговоре против него.
Из летописного рассказа о расстановке войск, оборонявших Киев в 1151 г., известно о существовании Бориславля двора, находившегося где-то между Золотыми и Жидовскими воротами Ярославова города (“а Изяслав ста межи Золотыми вороты и межи Жидовьскими, противу Бориславлю двору”) [Ипат. лет. 6659 (1151) г.].
Дворы знатных людей известны не только на Горе – в летописном рассказе о нападении половцев в 1161 г. говорится о том, что прорвавшись сквозь “столпие”, т.е. через деревянные укрепления, ограждавшие Подол, они зажгли “двор Лихачев попов и Радьславль” [Ипат. лот. 6669 (1161) г.]. Если двор Лихачев был поповским двором, то двор Радьслава, вероятно, принадлежал какому-нибудь боярину. [с. 282]
Случайный, отрывочный характер всех приведенных выше упоминаний о боярских дворах в Киеве не позволяет, конечно, восстановить даже в самых общих чертах архитектурно-планировочный облик этих дворов. Едва ли, однако, могут быть сомнения в том, что в большинстве случаев речь идет о больших, огороженных высокими заборами и потому достаточно сильно укрепленных внутригородских территориях, по отношению к которым невольно возникает несвойственный русской древности термин “замок”.
Б.Д.Греков обратил внимание на текст одной из статей древнейшей Правды, который начинается словами: “Или холоп ударить свободна мужа, а бежить в хором”. Этот же термин употреблен и в двух списках Пространной Правды (начало XII в.), где есть статья, трактующая о том случае, если хозяин разыщет своего холопа в чьем-либо городе или “в хороме”. Что это за “хоромы”, где может найти себе убежище холоп, хоромы, которые сопоставляются с городом, т.е. с укрепленным пунктом, причем Правда допускает случай, когда хозяин этих “хором” не захочет выдать холопа? Б.Д.Греков считает, что “хоромы” – тоже укрепленное место, только, очевидно, поменьше города, принадлежащее определенному владельцу [Б.Д.Греков. Борьба Руси аа создание своего государства. – М.-Л., 1945, стр. 41- 42].
“Может быть, – пишет on, – некоторые “хоромы”, т.е. укрепленные места – дворы, находились и в черте городских укреплений. Делается понятным и сопоставление “хором” огородом и возможность в “хоромах” защищаться” [там же].
“Мужи” древнейшей Правды, по мнению Б.Д.Грекова, это – “владельцы укрепленных “хором”, где живут они сами, окруженные своей челядью, обязанной их кормить, обувать, одевать, а в случае необходимости и защищать”. “Что это, – заключает он, – как не двор средневекового рыцаря, сидящего в своем фамильном вооруженном гнезде-замке?” [там же].
О расточительной роскоши боярских теремов, о богатых запасах, хранившихся на боярских дворах, в письменных источниках проскальзывают лишь случайные реплики. Галицкий князь Даниил, заняв в 1229 г. двор боярина Судислава, нашел там много вина, овощей, корму, копий и стрел [Ипат. лет. 6737 (1229) г.]. Достаточно излюбленным литературным образом той эпохи было описание беспечной жизни богача в сопоставлении с тяжелой подневольной долей городской бедноты. В качестве основного фона в этих литературных произведениях выступают боярские хоромы, терема, расписанные повалуши и т.п.
В “Слове о богатом и убогом”, сохранившемся в одном сборнике поучений XII в., проповедник образно рисует нам жизнь богатого горожанина, проводящего свои дни в роскоши и излишествах, противопоставляя ей тяжелую долю бедняка:
“Ты же яси тетеря, гуси, ряби, куры, голуби и прочее брашьно различьно, а убогый хлеба не имать, чим чрево насытити; ты же облачишися и хо[с. 283]диши в паволоце и в кунах, а убогый руба не имать на телеси; ты же жи в дому, повалуше испьсав, а убогый не имать, къде главы подъклонити. Нъ и ты богаты умреши и остаеть дом твой, присно обличая твоя деяния. Къждо от мимоходящих глаголеть: сь домового есть хыщьника… сь сироты облупи… осе двор его тъщь; не рьци ми, яко болярин есмь ли посадник, аз волости не веде ли, аз волости не хулю нъ хулю строящих доброе зъде” [И.И.Срезневский. Древние памятники русского письма и языка. – СПб. 1863, стр. 203]. [с. 284]