2

Евгений Гребенка

Чацкий: . . . . . .

Молчалин: Мне завещал отец…

«Горе от ума»

Медведев в начале ноября, часу в седьмом вечера, с своею супругою пил чай; они сидели на диване перед круглым столом, на котором кипел светлый бронзовый самовар и в тяжелых старинных подсвечниках горели две свечки; у двери стоял с подносом в руках Петрушка; на ковре, у ног Макара Петровича, сидел Трезор – большая лягавая собака.

В комнате было тихо. Изредка раздавалось протяжное: «ти-бо! ти-бо!», потом скорее «пиль!», потом несколько секунд было слышно, как Трезор ел сухарь, и опять все умолкало. Анна Андреевна от нечего делать очень прилежно ловила ложечкою в чашке чайный листочек; Макар Петрович затягивался и потом как-то особенным образом перепускал через усы табачный дым.

Супруги, с позволения сказать, скучали. Не то чтобы они наскучили друг другу – боже сохрани! нет, нет; а только просто скучали. Осенний дождь стучал однообразно в окна, самовар шептал какую-то усыпительную легенду; свечи горели тускло… В такие минуты в деревне особенно приятно зевается. Тогда гость – дорогой человек, неоцененный подарок, благодеяние судьбы.

В гостиной Макара Петровича тишина продолжалась по-прежнему. Вдруг Трезор тревожно поднял голову, вытянул шею, заворчал – и бросился в переднюю с громким лаем.

– Назад, назад, Трезор! Тибо! Тибо! – закричал Медведев. – Кто там, Петрушка?

– Не беспокойтесь, это я! – сказал улыбаясь тоненький гость в синем фраке и начал вежливо раскланиваться.

– Ба, ба. Юлиан Астафьевич! Мое почтение! Откудова, братец, а?

– Мое почтение, Макар Петрович! Из П-вы, прямо из канцелярии губернатора, послан курьером в П-в.

– Здоровы ли вы?

– Слава богу! Слава богу!

– Очень рад! Слава богу!

– Мое почтение вам, Анна Андреевна. Здоровы ли вы?

– Слава богу!

– И слава богу!

– Полно вам строить комплименты! Эти губернские господа так и засыпают речами!.. Лучше давай-ка, жена, поскорее чаю: он озяб с дороги.

– Ваша правда, грешный человек. Ба! Да как Петрушка вырос, поздоровел! Ну, подойди сюда, поцелуемся; мы с тобой приятели. Экой молодец! В прошедшем году, когда приезжал с вами на выборы, он был гораздо моложе… А! Трезор! Не узнал меня? Злая собака! Только одного барина и любит. Позвольте ему дать сухарик?

– Перестаньте возиться с собакою, вы ее вечно балуете! Пейте чай да расскажите нам, как там у вас в губернском свете? Что новенького?

– Решительно ничего. Войны не слыхать, набора тоже.

– Набора тоже?

– Тоже!..

– Это хорошо. А Катерина Федоровна что?

– Слава богу! Здорова; велела вам кланяться. У нее для дочери есть жених на примете… Что вы говорите, сударыня?

– Военный?

– Да, военный, сударыня, и, говорят, очень богат; где-то в Олонецкой губернии свои виноградники…

– Скажите! Какая завидная партия!

– Да, и еще, говорят, у него есть где-то возле Торжка свой судоходный канал; что прошла лодка – гривна в кармане; барка или там что другое – двадцать копеек. Такое заведение!..

– Неужели?!

– Да, сударыня! И наш советник Горох Дорохович, и Ульяна Ульяновна… и… все говорят; а сам такой молодец, эполеты как жар горят…

– И в чинах? – спросил Макар Петрович.

– Чин офицерский, уже восьмой месяц прапорщиком.

– Ну, так послужить бы еще немного.

– Говорят, ему в этом году приходится в подпоручики.

– Понимаю, через год в отставку поручиком – это другое дело… Ну, да пусть себе он убирается к болотному дедушке, наше дело сторона. А сама-то Катерина Федоровна?

– Ничего! Живет по-прежнему; недавно купила у барышника для себя серого рысака.

– А Петр Потапович? – спросила Анна Андреевна.

– Все танцует мазурку.

– Охота же спрашивать об этом чурбане! – перебил Медведев. – Что наш почтеннейший Туз Иванович?

– На прошедшей неделе схоронили.

– Схоронили?!

– Да, схоронили; впрочем, потешил-таки он весь город. Представьте себе, в духовном завещании запретил своей жене покупать карету.

– Как так?

– Так; написал просто: «Как-де моя жена происходит из хвастливого рода, да и в продолжение многолетнего супружества нашего всегда оказывала неимоверную наклонность к суетности и тщеславию, что неоднократно выражалось нелепыми требованиями о покупке кареты, то я, сохраняя пользу детей наших и не желая видеть их со временем нищенствующими, запрещаю, под опасением моего проклятия, жене моей покупку кареты не только новой, но даже и поезженной, как вещи, могущей служить поводом к разорению моего семейства».

– Ха-ха-ха! Экой пострел! Царство ему небесное! Утешил!

– Что же бедная его вдовушка? – спросила Анна Андреевна.

– Тут нечего спрашивать, душа моя: верно, ругается.

– Изволили отгадать: сильно ругается, ругает покойника и дома, и в гостях, и на улице. Такая стала сердитая; недавно сделала большой афронт жениху дочери Катерины Федоровны.

– Оставьте его в покое: смерть не люблю прапорщиков, которые сватаются, лучше бы вы сами женились.

– Это единственная цель моей жизни; я рад жениться, но, вы знаете, я человек небогатый…

– А если бы я тебе, приятель, нашел невесту с состоянием?

– Полноте шутить!

– Нет, право. Помнишь ли ты полковницу Фернамбук, которая целое лето прожила с дочерью в губернском городе?..

– Как же, я ее имел честь часто видеть у Катерины Федоровны, еще у нее дочка – сущий амур или грация!

– Ни амур, ни грация, а так, девушка недурная, с 300 душ приданого. Эта самая дама без души от тебя. Как приехала в деревню, все твердила: «Вот человек – Юлиан Астафьевич, какой вежливый, услужливый, толковый!..» Влюблена в тебя, да и баста!..

– Шутите! Она, кажется, уже степенных лет.

– Экой приказный! Ей лет за шестьдесят; женись на ее дочке…

– Куда нам! Такого счастья я и во сне не видывал.

– Что за счастье? Ты молодец, добрый малый, дворянин. Чего этой бабе еще надобно?..

– Она может найти себе зятя офицера.

– Стыдись, братец, разве ты не офицер? Какой на тебе чин?

– Губернский секретарь.

– Черт вас разберет! Переведи, братец, как это будет по-христиански.

– В ранге поручика.

– И прекрасно! Чем ты не жених? Хочешь, я женю тебя?

– Будьте благодетелем! Да нет, меня смех берет; ха-ха-ха! Вот оказия!.. Впрочем, делайте что хотите!

– Ладно! Куда ты едешь курьером?

– В П-в.

– Сколько ты можешь прожить у меня?

– Дня два.

– Вздор! Ты должен прожить неделю.

– Невозможно, Макар Петрович!

– Почему? Какие-нибудь дрянные бумаги нужно отдать кому? Это можно сделать: я пошлю в П-в форейтора Ваську, он их отдаст по адресу, а на другой день привезет ответ. П-в всего от нас 50 верст. Остаешься? Завтра же начну действовать – и не будь я Медведев, если ты не женишься на молодой Фернамбуковой. Поедешь – пеняй на себя.

– Делать нечего, – сказал Юлиан Астафьевич.

– Люблю за обычай. Давай, приятель, руку! Благодари, жена: теперь не будем скучать целую неделю в эту скверную погоду. А я, право женю молодца!..

– Если даст бог вам успех, – сказала Анна Андреевна, – какой вы будете близкий сосед: деревня Фернамбуковой от нас всего три версты; только через реку.

– Скажите: и сосед, и ваш всегдашний покорнейший слуга.

– Это уже много; а шутки в сторону, у меня будет к вам просьба.

– Приказывайте, сударыня.

– Если вы женитесь, прежде всего должны исправить плотину и мост, а то всякий раз, как переезжаю плотину Фернамбуковых, я прощаюсь с белым светом: кажется, так коляска и слетит с плотины или провалится под мост.

– Будьте уверены, что в мире не будет другой подобной плотины: сам пойду работать, лишь бы угодить вам.

– Что за страсть, подумаешь, у этих губернских франтов нести такую чепуху! Полно, брат, мою жену морочить, а я себе выговариваю право стрелять дичь во всех твоих дачах безданно и беспошлинно.

– Помилуйте, Макар Петрович! На что мне эта дичь? Я сам отроду не стрелял из ружья и не знаю, как оно стреляет. Вся дичь – ваша. Мое почтение к вам всегда было непреложно, и если вы пособите моей карьере такою выгодною женитьбою, то я… и проч… и проч…

В таком роде разговор продолжался до самого ужина.

Четверо суток изволил кутить Макар Петрович на радостях, что поймал губернского гостя, и каждый вечер губернский гость почти сквозь слезы говорил Медведеву:

– Боже мой! Когда же мы будем сватать m-elle Фернамбук?

– Погоди, братец, время впереди, – отвечал Медведев, – не возьмет ее нечистая сила; завтра непременно поедем.

Приходило завтра, и опять та же история.

Наконец на пятый день Медведев представил своего гостя семейству Фернамбук, а еще через день поехал сам с решительным предложением.

Это был роковой день для Юлиана Астафьевича. Задумчиво ходил бедный губернский секретарь по комнате, по временам щелкая пальцами; лицо его было бледнее обыкновенного; принужденная улыбка на тонких губах его превращалась в какое-то судорожное кривлянье; иногда он, тяжело вздыхая, обращал глаза к образам, иногда, подойдя к окну, очень правильно барабанил по стеклу модную песенку:

Во всей деревне Катенька

Красавицей слыла.

Он очень хорошо чувствовал, что в эти минуты решалась судьба всей его будущности: от да или нет зависело, быть ему достаточным человеком или прозябать в канцелярии с перспективою седых волос при великом счастии секретарского места и чахотки.

Напрасно Анна Андреевна старалась развеселить Чурбинского (это была фамилия Юлиана Астафьевича) своими шутками: он, против обыкновения, не понимал их, не старался предупредить окончание какого-нибудь анекдота, давно известного всей губернии, улыбкой удивления или громким хохотом. Юлиан Астафьевич был не похож на самого себя.

Пришло время обедать – нет Макара Петровича; вот и вечереет – нет его; вот уже и самовар на столе – все его нет. Несносный день, несносный человек Макар Петрович!

Но вот зазвенел колокольчик, борзая тройка остановилась перед крыльцом, и в комнату вошел Медведев.

С первого взгляда можно было заметить, что Фернамбуковы его приняли за гостя: лицо Макара Петровича горело румянцем удовольствия, глаза блестели; он живо переступал с ноги на ногу, потирая руки.

– Ну, что, почтеннейший Макар Петрович? Решайте мою участь! Отказ? Гарбуз? Говорите, говорите, я наперед это знаю!

– В чистую, братец, без мундира и пансиона!

– Так, так, я это знал. Душа моя это предчувствовала. На смех подняли!.. И не грех ли вам меня, беззащитного сироту, вводить в такие истории, будто я не понимаю, что я, а что они? Бог свидетель, я никогда и не думал о Фернамбукових; вы сами затеяли неподобное; вам смех, а я что теперь стану делать? Еще под арест посадят!..

– Что, приятель, впятил тебя в брак, а?

– Хорошо вам издеваться, что меня забраковали, как лошадь никуда не годную, а мне каково?..

– Ха-ха-ха! У тебя страх и разум-то выгнал! Кто тебе говорит о негодности? Ха-ха-ха! Запиши, жена, каламбур: в брак тебя введем, т. е. в законное супружество – вот что! Давай руку! Поздравляю! И старуха, и дочь сначала было, знаешь, этак немного закуражились, да как я им объяснил все толком: и ты что за человек, и то, и другое, и прочее – они и сдались, и дело в шляпе, как говаривал мой эскадронный командир – понимаешь?.. Завтра едем к Фернамбуковым вместе; завтра же надо известить соседей, а послезавтра – и под венец. Куй железо, пока горячо!.. Не рад, что ли?

– Понимаю, что значит в брак! Я, кажется, не подал повода к шуткам. Грех вам, Макар Петрович!

– Прямое ты, брат, чучело гороховое! Еще и петушишься! Прошу покорно!.. Коли не хочешь – сейчас еду к невесте и в полчаса все расстрою, заварю такую кашу, что весь дом пойдет вверх дном. Эй! Петрушка, лошадей!..

– Перестаньте, что вы, что вы! Ей-богу, я не знаю, как принимать слова ваши, мне все не верится! Неужели?.. Счастие так велико!..

– Так велико, что я остался есть обед с деревянным маслом – господи, прости мое согрешение! – и выпил лишнюю рюмку гадкой наливки. Уговор лучше денег: сейчас после свадьбы прошу запретить во всем доме употребление деревянного масла и улучшить питейную часть…

– Как прикажете! Что угодно! Вы благодетель мой, второй отец!..

Юлиан Астафьевич обнимал Медведева, целовал руки Анны Андреевны и даже второпях, толкнув нечаянно Трезора, взял его за морду и пренежно сказал: «Извини, душа моя!..»

Макар Петрович, человек добрый от природы, был очень рад счастию знакомого, тем более, что эта свадьба доставляла ему развлечение в скучные осенние дни, когда, как нарочно, ненастье препятствовало ездить на охоту. Он хлопотал об экипажах, о лошадях, созвал своих музыкантов и приказал им повторять увертюры из «Калифа багдадского» и «Двух слепцов» .

– Слушай, жена, – кричал он, – ведь Юлиан Астафьевич наш гость, мы его женим; после свадьбы будет у нас бал; смотри, не ударь лицом в грязь, прикажи наготовить поболее всякой всячины: пирамид, кремов и разной этакой дряни, а я уж потревожу свой погреб – кутить так кутить!.. О чем ты, Юлиан Астафьевич, опять загрустил?

– Знаете ли что? – сказал Юлиан Астафьевич, взял тихонько Медведева за полу венгерки и, отведя его к окну, повторил вполголоса: – Знаете ли что?

– Ровно, братец, ничего не знаю.

– Не кричите так. Мне кажется, что нам не следует венчаться так скоро.

– А почему?

– Да так, видите, мне невозможно.

– Это что значит? – сказал Медведев, прищуривая левый глаз. – Понимаю, какие-нибудь шашни.

– Нет, нет, нет, боже сохрани! Не думайте, чтоб я что-нибудь такое или этакое – нет!

– Так что ж?

– А вот, видите, я выехал из П-вы налегке, со мной нет приличного платья.

– Вздор, братец! Есть о чем думать! Сегодня же пошлю человека на всю ночь, и завтра к вечеру все здесь будет.

– К чему посылать? Это лишнее беспокойство, лучше я сам съезжу и через неделю-другую явлюсь.

– Пустое, тебя-то не пущу! Эй, кто там? Человек!

– Не делайте шуму и не посылайте, потому что я не знаю хорошенько, отдал ли мой приятель немного переделать мой фрак; сукно отличное; сам платил по 18 р. за аршин, да фасон некрасив; если привезут не переделанный, то еще хуже!..

– Прямо сказать: у тебя нет фрака вовсе; давно бы так и говорил! Не беспокойся: у меня целая дюжина этих дурацких фраков, выбирай любой. Да, кажется, у тебя нет ни белья, ни прочего? Полно краснеть, прикажи Петрушке приготовить что нужно из моего гардероба. Не к чему скромничать! Эх, странный народ, эти господа статские!..

Примітки

…Мне завещал отец, – епіграфом до другого розділу повісті взято рядки з комедії О. С Грибоедова «Горе от ума» (дія IV, ява II). Рядком крапок Гребінка позначив репліку Чацького: «Подлец!»

Из П-вы… в П-в… – очевидно, з Полтави в Переяслав.

…в Олонецкой губернии свои виноградники… – Йдеться про одну з північних губерній Росії, розташовану на Карельському півострові, де виноград, звичайно, рости не міг. Це іронією зветься.

Торжок – повітове місто Тверської губернії.

Фернамбук – назва утворена від бразільського штата Пернамбуку.

Чурбинский – чи не натяк на когось із Чубинських, дворян у Переяславському повіті?

…увертюры из «Калифа багдадского»… – Йдеться про оперу (згодом перероблену і в балет) французького композитора Андрієна Буальдьє (1775 – 1834).

…из… «Двух слепцов…» – Йдеться про оперу-водевіль французького композитора Етьєна Нікола Мегюля (1763 – 1817).