3. Летописное повествование об осаде Киева в свете археологических источников

Каргер М.К.

Летописное повествование о втором походе Бату на южную Русь отличается, как известно, краткостью и недостаточной определенностью в хронологии. Именно этим вызваны разноречивые даты взятия татарами Киева, отсутствие точной даты падения Чернигова, Переяславля и ряд других неясностей в изучении этих насыщенных событиями лет истории южной Руси.

Основные контуры исторических событий, предшествовавших падению Киева, на основе летописных известий обрисовываются, однако, достаточно отчетливо.

Разгромив в 1236-1238 гг. Болгарское царство, опустошив и разорив Рязанскую и Владимиро-Суздальскую земли, татарские полчища хана Бату (Батыя) повернули на юго-восток. Разбив войска половецкого хана Котяна, татары удалились за Волгу. Здесь, в половецких (кипчакских) степях, оставались они около года, очевидно, накапливая силы для нового и окончательного удара. Оттуда Бату посылал пока отдельные отряды в южную Русь (“оттуда же поча посылати на грады русьскые”) [Ипат. лет. 6745 (1237) г.]. Один из таких отрядов взял и разрушил Переяславль и Чернигов. Южнорусский летописец повествует об этом драматично, но не определяя точных дат событий:

“Взят град Переяславль копьемь изби всь и церковь архангела Михаила съкруши, и сосуды церьковныя бещисленыя златыа, и драгаго каменья взят, и епископа преподобнаго Семеона убиша” [там же].

Не менее трагична была судьба другого старейшего города южной Руси – Чернигова.

“В то же время посла на Чернигов обьступиша град в силе тяжце слышав же Мьстислав Глебовичь нападение на град иноплеменных приде на ны со всими вой бившемся им побежен бысть Мьстислав и множество от вой его избьеным бысть и град взяша и запалиша огньм епископа оставиша жива и ведоша и во Глухов” [там же].

По-видимому, во время этого набега на крупнейшие южнорусские города один из татарских отрядов под командованием хана Менгу – двоюродного брата Бату – подошел к самому Киеву. Царственная красота и величие древней сто[с. 508]лицы Руси произвели огромное впечатление на татар:

“Меньгуканови же пришедшу сглядат град Кыева, ставшу же ему на оной стране Днепра во градъка Песочнаго, видив град, удивися красоте его и величеству его” [Ипат. лет. 6745 (1237) г.].

Менгу-хан, по-видимому, не решился штурмовать огромный город, но сделал попытку “прельстити” киевлян и князя Михаила Всеволодовича, сидевшего тогда на киевском столе. Попытки не увенчались успехом: “не послушаша его”. Предложение о сдаче города было отвергнуто.

Смертельная опасность нависла над Киевом. Перед лицом наступавших грозных событий струсил незадачливый киевский князь Михаил, убежавший вскоре в Угры. После его бегства на киевский стол сел один из смоленских князей Ростислав Мстиславич, по-видимому, воспользовавшийся сложившейся обстановкой, может быть, не без участия самих киевлян, оказавшихся накануне надвигавшихся событий без военачальника.

Однако его пребывание на киевском столе было недолговременным. В Киев немедленно явился галицкий князь Даниил, схватил Ростислава, но сам в Киеве не остался, а посадил там тысяцкого Дмитра, поручив ему “обьдержати противу иноплеменных язык безбожьных татаров” былую столицу древней Руси, судьбой которой сам Даниил был, по-видимому, не слишком озабочен.

Осенью следующего, 1240 г. основные силы татарской орды под командованием самого хана Бату двинулись на запад.

Первый и основной удар был направлен на Киев. Поздней осенью полчища монголов подошли к Киеву, переправились через Днепр и окружили город. Современник-летописец кратко, но с потрясающей силой описал появление невиданного войска, расположившегося табором под стенами города в походных кибитках, с бесчисленными стадами ржущих коней и ревущих верблюдов:

“Приде Батый Кыеву в силе тяжьце многомь множьствомь силы своей и окружи град, и остолпи сила татарская, и бысть град в обьдержаньи велице. И бе Батый у города и отроци его обьседаху град, и не бе слышати от гласа скрипания телег его, множества ревения вельблуд его и рьжания от гласа стад конь его и бе исполнена земля Руская ратных” [Ипат. лет. 6748 (1240) г.].

В этом красочном и правдивом описании осажденного Киева, а еще более в дальнейшем повествовании о штурме города слышится взволнованная речь современника-очевидца, если не участника событий. Топографическая конкретность повествования о штурме города делает этот летописный отрывок незаменимым источником не только для уяснения последовательности ожесточенной борьбы за город, но и для понимания результатов этой борьбы для дальнейшей судьбы Киева.

Затруднительно установить, долго ли продолжалась осада города. Южнорусская летопись, являющаяся основным источником, при отмеченной выше топографической конкретности ведет рассказ, не приурочивая развертывающиеся события к уточненным датам. По значительно более краткому сказанию, занесен[с. 509]ному в Суздальскую летопись, взятие Киева “приключися до Рождества Господня на Николин день” [Лавр. лет. 6748 (1240) г. Этаже дата повторяется в более поздних Густынской, Софийской, IV Новгородской, Воскресенской, Тверской и Никоновской летописях], т.е. 6 декабря 1240 г. Эта дата и считается общепринятой в русской историографии. Однако нужно отметить, что в ряде северно-русских летописных сводов – в Псковской I, Супрасльской, летописи Авраамки – приводится другая дата штурма Киева, сопровождающаяся к тому же датой прихода татарских полчищ к Киеву и точным указанием срока осады города: “Приидоша Татарове к Киеву сентября 5 и стояша 10 недель и 4 дни, и едва взяша и ноября в 19, в понедельник”. Происхождение этой версии и степень ее достоверности остаются до сих пор невыясненными.

После рассказа о появлении татарского войска под Киевом летописец сообщает о захвате в плен татарина по имени Товрул, который “исповеда им всю силу их” (т.е. татар). От него киевляне узнали по именам важнейших “воевод” татарского войска, среди которых были знаменитые монгольские полководцы Себедяй-богатур и Бурундай-богатур, “иже взя Болгарьскую землю и Суждальскую”, двоюродный брат Бату – хан Менгу “и инех бещисла”.

Наступил день штурма. Основной удар монгольские войска наносили с юга. “Постави же Батый порокы городу подъле врат Лядьскых ту бо беаху пришли дебри”. Лядские ворота, как известно, вели из Ярославова города в Крещатицкую долину, густо поросшую лесом (“дебри”). Прикрываясь сильно пересеченной и лесистой местностью, здесь и сосредоточились несметные полчища татаро-монгольского войска. Непрерывно, днем и ночью метательные орудия били огромными камнями по воротам и деревянным стенам, стоявшим на земляных валах Ярославова города: “… пороком же бес престани бьющим день и нощь; выбиша стены”. Когда стены были пробиты, киевляне продолжали отбиваться на остатках крепостных укреплений – “и возидоша горожаны на избыть стены”. Началась ожесточенная рукопашная схватка – “и ту беаше видити лом копейный и щет скепание, стрелы омрачиша свет побеженым”.

Руководивший обороной города тысяцкий Дмитр был ранен. Преодолев ожесточенное сопротивление, татары ворвались на стены Ярославова города. Главная оборонительная линия Киева была прорвана. Однако татарские полчища, утомленные отчаянным сопротивлением киевлян, вынуждены были временно прекратить дальнейшее наступление – “седоша того дне и нощи”.

Воспользовавшись небольшой передышкой, киевляне укрепились на новой, последней для них оборонительной линии: “Гражане же создаша пакы другий град около святое Богородице”. Едва ли правильно понимать эти слова летописного рассказа как известие о постройке вокруг Десятинной церкви наскоро какого-то временного укрепления [М.С.Грушевский, ук. соч., стр. 424]. Нужно вспомнить, что расширенная территория Ярославова города, выстроенного в 30-х годах XI в., примыкала к старым стенам и рвам Владимирова города, центром которого была упоминаемая летописным рассказом Десятинная церковь. Остатки этих внутренних го[с. 510]родских укреплений не только в виде вала и рва, но и каменных воротных башен, существовали вплоть до XVII в., когда были даже подновлены московскими воеводами. Именно эти старые укрепления, а отнюдь не какие-то выстроенные вновь за одну ночь, по-видимому, и были подготовлены к обороне в то время, пока отдыхали татары.

Наутро сражение возобновилось с все возраставшим ожесточением: “наутрея же придоша на не и бысть брань межи ими велика”. Вскоре и укрепления Владимирова города были взяты. Бой продолжался за стенами Владимирова города. Отступавшие горожане пытались использовать в качестве оборонительных рубежей каждую улицу, каждый дом.

Летописный рассказ крайне скупо, лапидарно повествует о ходе ожесточенного сражения киевлян за свой родной город. Тем большее значение приобретают результаты археологических раскопок, проведенных на территории древнего Владимирова города. Именно об этом этапе сражения рассказывают раскопки во дворе дома 4 по Б. Житомирской ул. Жилища, раскопанные здесь в 1946 г., находились за стеной Владимирова города, в непосредственной близости к Батыевым воротам. На развалинах сгоревшего жилища лежат в беспорядке многочисленные костяки последних защитников города. Неожиданно ворвавшиеся в ворота татары были так близко, что отступать дальше успевают не все. Взрослые находят смерть в рукопашной схватке, дети ищут ненадежное убежище в глиняной печке, где их и застает гибель.

Последние часы сопротивления киевлян южнорусский летописец связал с судьбой древнейшего храма Киева. В северо-западном углу Владимирова города стоял мощный каменный храм Богородицы Десятинной. В этом храме, как тремя годами ранее в Успенском соборе во Владимире, оборонялась последняя горстка оставшихся в живых защитников Киева. Храм был наполнен людьми, сбежавшимися сюда со своим имуществом:

“Людем же узбегшим и на церковь и на комары церковный и с товары своими. От тягости повалишася с ними стены церковныя и прият бысть град сице воими” [Ипат. лет. 6748 (1240) г.].

Едва ли летописец правильно объяснял причину катастрофы здания. Каменный сводчатый храм не упал бы от тяжести забравшихся на его своды людей. Использованная обороняющимися в качестве последней цитадели Десятинная церковь, вероятно, подверглась действию таких же “пороков”, которыми до этого уже были разбиты Лядские ворота и ворота Владимирова города, через которые татары прорвались к стенам Богородицы Десятинной.

Набившиеся в церковь люди, забравшиеся даже на “комары” церковные, естественно, использовали в качестве убежища и Десятинный тайник, описанный выше. О существовании его, конечно, знали далеко не все, и церковное духовенство могло предоставить его лишь наиболее избранной знати. Обилие драгоценностей – золота, серебра, тканей с золотыми нашивками, – найденных внизу тайника, не оставляет сомнения в том, кому был предоставлен тай[с. 511]ник в качестве убежища. Один из забравшихся в тайник спрятался вместе со своей собакой в нише, вырубленной в северо-восточном углу тайника.

Забравшиеся в тайник люди, по-видимому, имели безрассудную мысль прорубить под землей в лёссе выход из-под церкви к склону горы. При описании тайника выше было отмечено, что у самого дна его начинается ход под северную стену (т.е. к обрыву Киевской горы). Именно в этом же месте были найдены два воткнутых в землю заступа. Напомним, что на дне тайника были найдены, кроме того, два деревянных ведра с железными обручами и дужками и около одного из них целая куча плетенных из лыка веревок. По-видимому, с помощью этих приспособлений стоявшие вверху люди вытаскивали землю наверх. Рыхлый лёсс, лежавший на дне тайника, выбранный из бокового хода, не успели поднять из тайника наверх, так как в этот момент разразилась катастрофа. Не столько под влиянием тяжести огромного количества людей, забравшихся вместе со своим имуществом на комары церковные, сколько, по-видимому, от ударов стенобитных орудий осаждавших татар, здание рухнуло. Обвалившиеся своды и стены засыпали тайник доверху. Находившиеся внизу люди не успели осуществить свою безрассудную мысль пробиться к склону горы.

При описании находок в тайнике было отмечено, что на глубине от 1.40 до 2.00 м, т.е. значительно выше дна, был найден целый набор литейных формочек и на этой же глубине (1.80-2.00 м) – скелеты трех человек (среди них один подросток). Люди эти и набор формочек не находились в момент катастрофы на дне тайника. И люди и формочки несомненно упали сверху в уже более чем наполовину заваленный тайник. Находились ли они на хорах (тайник помещается как раз под западными хорами) и упали оттуда, или же они были среди тех, которые вытаскивали деревянными ведрами на веревке землю из тайника – об этом можно только фантазировать, но что разбившиеся на тридцать шесть кусков литейные формочки принадлежали одному из этих людей и были принесены в церковь как самое ценное из всего имущества, представляется нам единственным возможным объяснением этой исключительной находки [М.К.Каргер. Тайник под развалинами Десятинной церкви в Киеве, стр. 75].

Тридцать шесть фрагментов формочек, найденных в тайнике под развалинами храма вместе с костяком хозяина, в одном отношении представляют для нас особый интерес. Сопоставление одной из формочек из тайника с рядом других подобных формочек, найденных раскопками разных лет на территории, окружающей Десятинную церковь, позволило обнаружить различные части одних и тех же формочек. Одна из них, найденная нашими раскопками 1948 г. на полу жилища-мастерской, расположенного неподалеку от церкви, позволила установить, откуда прибежал в Десятинную церковь ремесленник-ювелир, погибший под развалинами храма. Связь между разрушенными жилищами-мастерскими возле Десятинной церкви и тайником стала очевидной.

Южнорусский летописец, последовательно обрисовавший важнейшие этапы ожесточенной борьбы за Киев, не обмолвился ни словом о том, как вели себя победители в захваченном городе. Это обстоятельство не раз использовали те [с. 512] исследователи, которые из разных побуждений стремились ослабить картину разорения и опустошения древнего Киева.

Однако самый характер ожесточенной и затяжной борьбы за город едва ли свидетельствует о благодушном отношении победителей к побежденному городу и его населению. В значительно более кратком известии Суздальской летописи о киевских событиях 1240 г. отмечено то, о чем по неизвестным причинам умолчал южный летописец:

“Того же лета взяша Кыев татарове и святую Софью разграбиша, и монастыри все, и иконы и кресты, и вся узорочья церковная взяша, а люди от мала и до велика вся убиша мечем; си же злоба приключися до Рожества господня на Николин день” [Лавр. лет. 6748 (1240) г.].

Едва ли после изучения обстановки борьбы за город рассказ северного летописца покажется риторическим преувеличением или обыкновенным литературным шаблоном, как это казалось Антоновичу, Грушевскому и их последователям.

Достаточно сравнить рассказ северной летописи о взятии Киева с рассказом южной летописи о взятии Чернигова и Переяславля, чтобы убедиться в том, что рассказ о киевском разорении попал в Суздальскую летопись из достоверных источников (не даром же он сообщает и дату события!). Особенный скептицизм Антоновича и его единомышленников вызывала фраза летописца “а люди от мала и до велика вся убиша мечем”.

Поголовного истребления горожан действительно не было в Чернигове, если следовать летописному рассказу. В летописи говорится лишь о большом количестве убитых воинов. В летописных рассказах о хозяйничании татар в захваченных ими городах нельзя не обратить внимания на различное отношение победителей к различным городам в зависимости от степени сопротивления, оказанного данным городом. Быстро сдававшиеся города отделывались, по-видимому, разграблением населения и особенно богатых монастырей и храмов. Но такие города на Руси татары встречали редко.

Судьба Киева больше напоминает судьбу маленького городка Козельска, героическое население которого выдержало семинедельную осаду, после чего в жесточайшей рукопашной схватке козляне с мужеством отчаяния “ножи резахуся” с татарами и, истребив до четырех тысяч монгольских воинов, “сами же избьени быша”. Взяв город Козельск, Бату “изби вси и не пощаде от отрочат до сосущих млеко” [Ипат. лет. 6746 (1238) г.].

Татары, разыскивая после боя трупы своих трех “темников”, “не могоша их изнайти во множестве труп мертвых” [там же]. Летописец добавляет, что с той поры татары “не смеють его нарещи град Козлеск, но град злый, понеже бишася семь недель” [там же]. Неужели это тоже литературный шаблон?

Не менее ярко и правдиво описаны летописцем последствия татарского разгрома в городах Галицко-Волынской земли. Даниил с братом, услышав об уходе [с. 513] татар на Восток, возвращались из Польши в родную землю. Дойдя до города Берестья, они не могли продолжать свой путь к Владимиру:

“Не возмогоста ити в поле смрада ради и множьства избьеных, не бе бо на Володимере не остал живыи; церкви святой Богородицы исполнена трупья, иныа церкви наполнены быта трупиа и телес мертвых” [Ипат. лет. 6748 (1240) г.].

Вскоре после разгрома Киева через южную Русь пробирался в ханскую ставку францисканец Плано Карпини, возглавлявший миссию, снаряженную папой Иннокентием IV в 1246 г., имевшую задачей войти с татарским ханом в мирные отношения и попытаться обратить его в христианскую веру [Иоанн де Плано Карпини. История Монголов. Введение, перевод и примечания А.И.Малеина. – СПб., 1911, стр. VII-IX]. Проезжая через южную Русь, Плано Карпини мог видеть с наглядной очевидностью все ужасы татарского погрома, от которых, по выражению современников, мог бы прослезиться антихрист [там же, стр. VII]. Немногие строки, посвященные Карпини Киеву и Русской земле, представляют огромный интерес. Карпини писал в своем донесении:

“… они (татары) произвели великое избиение в стране Руссии, разрушили города и крепости и убили людей, осадили Киев, который был столицей Руссии, и после долгой осады они взяли его и убили жителей города, отсюда, когда мы ехали через их землю, мы находили бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавшие на поле, ибо этот город был весьма большой и очень многолюдный, а теперь он сведен почти ни на что: едва существует там двести домов, а людей тех держат они в самом тяжелом рабстве” [там же, стр. 25].

Захватив и разорив Киев, Бату продолжал свой поход на Запад. Огнем и мечом прошли татаро-монгольские полчища по Волынской и Галицкой землям, откуда направились в Польшу, Венгрию и Чехию. Татаро-монгольское вторжение в Центральную Европу повергло в ужас народы всей Западной Европы. Однако истощенные тяжелыми кровопролитными боями на Руси, татары уже не смогли преодолеть сопротивления чехов и их союзников и летом 1242 г. о повернули обратно. На Нижней Волге образовался центр Золотой Орды. Все русские земли, включая непокоренный Новгород, подпали под господство татар.

Начался продолжительный период истории русского государства, названный К.Марксом “кровавым болотом монгольского ига”. Это иго, продолжавшееся более двух столетий, по словам К.Маркса, “не только давило, оно оскорбляло и иссушало самую душу народа, ставшего его жертвой” [К.Marx. Secret diplomatic history of the eighteenth century. – London, 1899].

Великая освободительная роль героической борьбы русского народа для исторических судеб народов Западной Европы уже давно была высоко оценена передовой русской общественной мыслью.

“России определено было великое предназначение, – писал А.С.Пушкин. – Ее необозримые равнины погло[с. 514]тили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего востока” [А.С.Пушкин, Полн. собр. соч., т. VI, 1936, стр. 209].

Много позже великий русский революционный демократ Н.Г.Чернышевский утверждал:

“Нет, не завоевателями и грабителями выступают в истории политической русские, как гунны и монголы, а спасителями от ига монголов, которое сдержали они на мощной вые своей, не допустив его до Европы, быв стеной ей” [Литературное наследство, т. II, 1928, стр. 44].

Татаро-монгольское нашествие, обрушившееся на древнейшую столицу Руси, не только превратило в руины этот величественный город. Значение Киева, заметно упавшее уже к середине XII в. в связи с ростом экономического и политического влияния других центров Руси и прежде всего Владимира на Клязьме, после 1240 г. окончательно упало, а некоторое время спустя Киев. вместе с другими крупнейшими городами юго-западной Руси подпал под власть Литвы, а потом Польши.

Только в 1654 г. решением Переяславской Рады Киев как возрожденная столица Украины вновь вошел в состав Русского государства.