1. Вводные замечания

Каргер М.К.

Вопрос о роли монгольского завоевания для последующих исторических судеб Среднего Поднепровья и стольного города разоренной Киевской земли, в частности, был поднят в нашей исторической науке давно и с тех пор неоднократно вновь и вновь дебатировался в русской, украинской и польской историографии. Необходимо подчеркнуть, что проблема эта обсуждалась почти всякий раз в обстановке чрезвычайного политического накала. Вопрос, касающийся, казалось бы, очень отдаленного периода в жизни нашей родины, нередко становился плацдармом острых политических дискуссий и не раз использовался для “обоснования” различных, порой весьма далеко идущих политических концепций.

Более ста лет тому назад, в 1856 г., в очередном томе “Известий второго отделения Академии наук” М.П.Погодин выступил с знаменитой впоследствии “Запиской о древнем языке русском” [М.П.Погодин. Записка о древнем языке русском : письмо к И.И.Срезневскому. – ИАН по отд. русск. языка и слов., ч. V, вып. 2, СПб., 1856, стр. 70-92], в связи с появлением работ И.И.Срезневского и П.А.Лавровского, посвященных некоторым вопросам истории древнерусского языка. Погодин обратил внимание на то, что язык древнейших памят[с. 488]ников киевской письменности не обнаруживал, как ему казалось, никаких признаков украинского языка. Язык памятников древнейшей киевской письменности ни в чем не обнаруживал ни малейшего родства с языком украинских документов XVI-XVII вв., решительно отличался он и от того языка, на котором говорили украинцы – современники Погодина. Рассуждения Погодина шли по следующему пути:

“Если б Нестор, – писал он, – и продолжатели его, киевские летописатели были малороссияне, то каким бы образом могло случиться, чтоб они не дали нигде приметить своего малороссийского происхождения? Каким бы образом могло случиться, чтоб они не обронили там-сям какого-нибудь малороссийского слова, не употребили малороссийского оборота, не вставили иной поговорки или удержались от междометия?” [там же, стр. 73].

Вывод Погодина был сформулирован им весьма решительно:

“… летописи принадлежат не малороссиянам, а какому-нибудь другому племени. Следовательно, и племя другое жило в Киеве, а не малороссияне” [там же].

Считая, что “в летописях господствует великороссийское наречие, а малороссийского нет”, Погодин подходил к дальнейшему, основному выводу: “…в Киеве жили до татар не малороссияне, а великороссияне” [там же].

Если к этим выводам Погодин приходил на основе филологических размышлений, то как историк он подкреплял их соответственной интерпретацией известных ему исторических фактов. Сравнение характера русских князей, характера военного сословия Киевской Руси, облика людей домонгольского Киева, их нравов, обычаев, жилища, одежды, пищи, одним словом, сравнение культуры древнерусской с украинской культурой позднейшего времени окончательно убеждало Погодина в правильности его филологических рассуждений. “Ведикороссияне, – заключал он, – древнейшие поселенцы, по крайней мере в Киеве и окрестностях. Малороссияне пришли в эту страну после татар” [там же, стр. 83]. Передвижение “великороссиян” на север Погодин связывал с результатами монгольского завоевания. Старое население покинуло после монгольского завоевания разоренную Киевскую землю, переселилось на север. Поэтому-то, как казалось Погодину, песни о Владимире и его витязях поются в Архангельске, Владимире, Костроме и Сибири, в то время как на Украине они давно забыты. Поэтому все то, что связано с периодом Киевской Руси, так близко сердцу “великороссиян” и так непохоже на последующую украинскую историю.

Освободившиеся земли в Среднем Поднепровье были заселены, по мнению Погодина, новыми пришельцами. “Они пришли после татар от Карпатских гор и заняли Киевскую губернию, так, как потомки их в XVI ст. заняли Харьковскую, подвинулись к Воронежу и Курску” [там же, стр. 81]. Язык этих выходцев из запад[с. 489]ных украинских земель и выступает, по мнению Погодина, в поздних памятниках украинской письменности.

В нашу задачу отнюдь не входит разбор этой концепции по существу. Примитивность и ошибочность основных, исходных представлений в вопросах происхождения и истории украинского и древнерусского языков в концепции Погодина сейчас слишком очевидны и едва ли требуют разъяснений. К тому же выступление Погодина интересует нас в данном случае лишь как начало длительной дискуссии по вопросу, который для самого Погодина отнюдь не был основным, – о роли монгольского завоевания для последующих судеб древней столицы Киевской Руси – города Киева.

Вскоре после появления “Записки” М.П.Погодина с резкой критикой его основных положений выступили представители тогдашней украинской науки, в первую очередь М.А.Максимович [М.А.Максимович. О мнимом запустении Украины в нашествие Батыево и населении ее новопришлым народом. – Русская беседа, 1857, кн. IV, стр. 22-35 = Собр. соч., т. I, Киев, 1876, стр. 131-145. О филологической стороне спора с Погодиным см. также: Филологические, ответные и новые письма к Погодину. Собр. соч., т. III, стр. 183 и сл.] и А.А.Котляревский [А.А.Котляревский. Были ли мапоруссы исконными обитателями Полянской земли, или пришли из-за Карпат в XIV веке? – “Основа”, 1862, кн. IX; см. также: Собр. соч., т. I, СПб., 1893, стр. 624-637]. Преодолевая, хотя и не без ошибок, филологическую часть доказательств Погодина, оба эти исследователя пытались со своих позиций объяснять поднятые Погодиным вопросы о сохранении былин киевского цикла на севере, о “национальном характере” исторических деятелей Киевской Руси, выдвигая в то же время и некоторые новые вопросы для защиты своих основных положений. Не входя в подробности этой длительной дискуссии [вопрос о роли монгольского завоевания для последующей истории Украины породил, как известно, значительную литературу, в основной части посвященную проблемам языка. История вопроса и библиография изложены в статье Пыпина “Спор южан и северян о малорусском языке”. (Вестник Европы, 1886, VI)], нередко обострявшейся постановкой больших национально-политических проблем, мы должны здесь все же подчеркнуть, что в борьбе с бесспорно ошибочной концепцией Погодина украинские историки и филологи 50-60-х годов прошлого века в полемическом задоре допускали и сами немало явных ошибок, в частности, они безусловно ошибались в решении интересующего нас вопроса.

Если М.П.Погодин для объяснения своего основного положения явно преувеличенно трактовал роль монгольского завоевания, то его оппоненты, особенно М.Максимович, впадали в обратную крайность – они доказывали, что роль монгольского завоевания для Украины была незначительна, что Киев не был разорен и разрушен, что на некоторое время лишь пало его значение, перешедшее к другим центрам и т.п.

С новой силой и политической заостренностью вопрос о роли монгольского завоевания был вновь поднят в трудах представителей украинской буржуазно-националистической историографии в последние десятилетия прошлого [19] века. [с. 490]

В начале [18]80-х годов в журнале “Киевская старина” была опубликована статья В.Б.Антоновича “Киев, его судьба и значение с XIV по XVI столетие” [В.Б.Антонович. . – КС, т. I, Киев, 1882, январь, стр. 223-264. Позже эта же статья была переиздана автором в сборнике его статей “Монографии по истории западной и юго-западной России”, т. I (Киев, 1885, стр. 223-264). Все дальнейшие ссылки даются на последнее издание. Вскоре после выхода в свет названного сборника критический разбор основных положений В.Антоновича был сделан А.И.Соболевским в статье “К вопросу об исторических судьбах Киева” (Университетские известия, Киев, 1885, № 8, август, Критика и библ., стр. 281-292)].

“Одно из общих мест, установившихся с конца XVI столетия, – утверждал Антонович, – и вследствие частого повторения сделавшихся общепринятым историческим убеждением, составляет то мнение, будто после Батыева нашествия Киев был превращен в развалины. Киевская область совершенно опустела и перестала принимать какое-бы то ни было участие в политической и культурной жизни Руси” [В.Б.Антонович. Киев, его судьба и значение…, стр. 223].

По мнению Антоновича, мысль о запустении южной Руси с XIII по XVI в. – “не более, как исторический мираж” [там же, стр. 224].

“Батыево разорение, – утверждал он, – есть последнее постигшее Киев бедствие, записанное древними русскими летописями; затем после долгого перерыва, в XVI ст. путешественники, посещавшие Киев или писавшие о нем, – Герберштейн, Гваньини, Ляссота, Гейденштейн и пр. описывают развалины, загромоздившие нагорную часть Киева, и сожалеют об упадке величия этого некогда знаменитого города” [там же].

Антонович полагал, что еще в конце XVI в. появилось стремление связать записанное древними русскими летописцами известие о Батыевом нашествии с картиной разоренного города, открывавшейся перед глазами путешественников, как причину и следствие. С той поры и утвердилось ложное, по мнению Антоновича, убеждение о разорении Киева полчищами Батыя, тогда как в древних источниках о разрушении города нет никаких упоминаний, кроме известия о падении сводов Десятинной церкви [там же].

Собрав все немногочисленные летописные известия конца XIII-XIV в., упоминающие о Киево-Печерском монастыре и Киево-Софийском соборе в связи с различными событиями церковной истории, Антонович полагал, что этих фактов достаточно для того, чтобы устранить убеждение о запустении Киева в конце XIII-XIV вв.

С не меньшей решительностью отстаивал эту же точку зрения признанный лидер украинской буржуазно-националистической историографии М.С.Грушевский [M.С.Грушевский. История Киевской земли от смерти Ярослава до конца XIV столетия. – Киев, 1891, стр. 427-465]. Справедливо возражая против погодинской теории о передвижении старого населения Киевской Руси под натиском татар на северо-восток, спра[с. 491]ведливо протестуя против теорий, распространяемых в польской историографии (Грабовский, Шайноха), о полном запустении Украины после татарского разгрома и о последующей сплошной колонизации ее поляками, Грушевский в то же время не только всячески старался умалить значение татарского нашествия, но и рассматривал татарское завоевание как благоприятный для дальнейшего развития украинского народа фактор, способствовавший созданию на Украине нового, своеобразного, в некотором смысле бесклассового общественного строя, который Грушевский называл “общинным”.

“Я не могу признать за монгольским нашествием, – заявлял Грушевский, – решительного, фатального значения для состояния страны – я зато… придаю ему большое значение в другом отношении – в отношении перестройки политико-общественных отношений” [М.С.Грушевский, ук. соч., стр. 443].

В результате татарского погрома, по мнению Грушевского,

“население нивелировалось вследствие обеднения и эмиграции богатого класса. Такая нивелировка содействовала большей демократизации общественных отношений и обратно – находила себе опору в строе демократической общины” [там же, стр. 458-459. Анализ этой концепции Грушевского см.: акад. Б.Д. Греков и А.Ю.Якубовский. Золотая орда и ее падение. М.-Л., 1950, стр. 254-255] (разрядка наша, – М.К.).

В вопросе о роли монгольского завоевания для последующих судеб Киева Грушевский полностью разделял и поддерживал точку зрения Антоновича.

“Мы не имеем твердых положительных оснований, – писал он, – для того, чтобы предполагать поголовное избиение и совершенное разорение, запустение Киева. В ряду других разорений, более или менее опустошительных, постигавших Киев, как разорения 1169, 1202, 1416, 1482 гг., и погром 1240 г. повредил благосостоянию, торговле города, уменьшил его население, может быть, и в большей степени, чем другие, но фатального значения приписывать ему мы не вправе” [М.С.Грушевский, ук. соч., стр. 432].

Грушевский усматривал в древних известиях о разгроме Киева не более чем литературный прием летописца, который, по его мнению, “одевал свои известия в готовые, шаблонные формы, мало заботясь о том, насколько соответствовали они действительности” [там же, стр. 430]. Сохранившиеся, по словам Грушевского, “в целости” некоторые древние сооружения также приводили его к выводу о том, что “Киев не подвергся совершенному разорению” [там же]. В число этих “сохранившихся в целости” киевских памятников Грушевский называл Софийский собор, Выдубицкий, Михайловский Златоверхий и Печерский монастыри. Разорение Печерского монастыря, относимое летописцем XVII в. ко времени Батыя, Грушевский связывал с разгромом Киева Едигеем [там же, стр. 431]. [с. 492]

Исследователи XIX в., обращавшиеся к вопросу о значении монгольского завоевания в истории Киева, вынуждены были решать его, основываясь исключительно на той или иной интерпретации довольно скудных летописных текстов. Если некоторые историки и пытались порой привлечь к решению проблемы отдельные архитектурные памятники Киева, то пользовались ими лишь в качестве дополнительной иллюстрации к своим, сложившимся на анализе летописных известий представлениям. Неисчислимые богатства археологических источников по истории города оставались для историков XIX в. почти недоступными, несмотря на то, что археологическое изучение Киева широко развернулось уже во второй четверти XIX в. Мы уже неоднократно подчеркивали выше, что археологическое исследование Киева, развивавшееся до начала нашего века как замкнутое вещеведение, было оторвано от исторической науки.

Вскрытые в 1907-1908 гг. в центре древнего Киева остатки разрушенных княжеских дворцов, жилищ, ремесленных мастерских, древних погребений и пр. и пр. впервые вызвали живой интерес в широких кругах общественности и привлекли, наконец, и внимание историков дровней Руси к добытым раскопками новым материалам. Среди комплексов, раскрытых раскопками В.В.Хвойки в усадьбе Петровского, т.е. в непосредственной близости к развалинам Десятинной церкви, большой интерес представляла огромная коллективная могила, которую исследователь рассматривал как погребение погибших защитников Десятинной церкви [В.В.Хвойка. Древние обитатели Среднего Приднепровья и их культура в доисторические времена. – К., 1913, стр. 75]. Разрушение княжеского дворца и многочисленных жилищ и мастерских, находившихся возле Десятинной церкви, В.В.Хвойка относил к различному времени и с монгольским разгромом не связывал.

Основные этапы исторического развития города, облик его яркой, своеобразной культуры с исключительной убедительностью и полнотой, недостижимой ранее, при изучении одних письменных источников, раскрылись в полной мере лишь в результате исследований советских археологов. С изумительной и неожиданной яркостью в результате раскопок последних двух десятилетий предстали трагические страницы истории Киева, отобразившие ожесточенную битву за город в декабре 1240 г.

Еще в первые годы работ Киевской археологической экспедиции АН СССР и АН УССР, начатых в 1938 г., нельзя было не обратить внимания на специфические черты, присущие своеобразной культурно-исторической стратиграфии древнего Киева. Несмотря на многочисленные раскопки предшествующих лет в Киеве, это своеобразие стратиграфии не было отмечено исследователями.

Раскопка широкой площадью на территории бывш. Михайловского Златоверхого монастыря в 1938 г. обратила наше внимание на отличие стратиграфии Киева от стратиграфии, столь привычной для исследователя северных рус[с. 493]ских городов. Исследователь, воспитанный на раскопках Новгорода, Старой Ладоги, Пскова и других севернорусских городов, привык к тому, что под современным уровнем дневной поверхности города, медленно углубляясь вниз, он постепенно, шаг за шагом, раскрывает последовательные этапы истории поселения. Эту картину рисуют многолетние раскопки в Старой Ладоге и с еще большей полнотой раскопки в Великом Новгороде. Для стратиграфии Новгорода, как это известно из раскопок, проведенных в последние годы в различных районах города, характерны обычно довольно четко прослеживаемые слои, ведущие исследователя из века в век, иногда из десятилетия в десятилетие.

В противовес этому в Киеве, где раскопки производятся в центре большого современного города, под верхним мощным слоем, отражающим в основном очень позднюю историю города XIX-XX вв., слоем, который отложился в результате бурной строительной и планировочной деятельности, развернувшейся в середине XIX в., под этим слоем, достигающим 1.5-2 м, исследователь нередко попадает непосредственно в слои, насыщенные находками эпохи Киевской Руси.

Весьма нередки случаи, когда поздние слои XIX в. перекрывают (или перерезают) отлично сохранившиеся остатки жилых и производственных сооружений, развалины каменных дворцов, храмов и пр. Лишь иногда, далеко не во всех районах древнего Киева, между слоем XIX в., отражающим жизнь или строительные работы современного города, и древними слоями XI-XIII вв. лежит прослойка, которая по составу находок может быть связана с Киевом XVII-XVIII вв.

На отдельных участках нам удавалось установить довольно мощные слои, относящиеся к XVII-XVIII вв., но необходимо подчеркнуть, что слои эти также лежали непосредственно на древних слоях домонгольского Киева, иногда отделенные от них лишь незначительной, почти стерильной прослойкой. Нередки случаи, когда предметы XVII в. попадаются в нижележащих древних слоях и, наоборот, предметы домонгольского времени встречаются в слоях XVII-XVIII вв. благодаря “диффузии” этих смежных культурных пластов. Длительный период, отделяющий древний город XI-XIII вв. от города XVII-XVIII вв. (здесь, как и в других местах, имеется в виду лишь Верхний Киев – “Гора”, как обычно называли его древние летописцы), в культурно-исторической стратиграфии почти не представлен. Даже единичные находки XIV-XVI вв. представляют сравнительно редкое явление; что же касается остатков жилищ, мастерских, развалин каменных построек, то таковые в раскопках почти не встречаются.

Отметим, наконец, что хорошо сохранившиеся древние слои Верхнего Киева лежат иногда на весьма небольшой глубине. Отдельные жилища начала XIII в. на территории Михайловского монастыря были открыты на глубине, не превышавшей 1 м.

Под охарактеризованными выше поздними напластованиями XVII-XVIII и XIX вв. перед исследователем Киева открывается (разумеется, по условиям [с. 494] сохранности это бывает не везде) поразительная по своей яркости, по своей полноте и документальной убедительности картина. Руины каменных построек дворцового характера, развалины храмов, сгоревшие или разрушенные жилища и мастерские, хозяйственные помещения и потайные хранилища, коллективные могилы с сотнями похороненных – все это несет на себе отпечаток страшного, стихийного разрушения и гибели. Картина эта повторяется в различных районах Верхнего города, что исключает возможность видеть в этом узко локальные явления.

Как известно всем занимающимся археологическим изучением поселений, степень сохранности городища или селища определяется в значительной мере обстоятельствами прекращения жизни на данном поселении, или, если таковая не прекращалась, условиями смены эпох в его историческом развитии.

Известно немалое количество поселений, жители которых покинули их, уйдя куда-то в другое место, нередко при этом забрав с собой все свое основное имущество. Ярким примером подобного рода поселений является известное Боршевское городище на Дону, жители которого покинули его, оставив в своих жилищах только битую посуду [П.П.Ефименко и П.Н.Третьяков. Древнерусские поселения на Дону. – МИА СССР, № 8, М., 1948]. При бедности инвентаря в городищах этого типа нередко отлично сохраняются заброшенные жилища. Не случайно в городищах этого типа (Боршевское, Опошнянское [И.И.Ляпушкин. Материалы к изучению юго-восточных границ восточных славян VIII-Х вв. – КСИИМК, XII, 1946, стр. 117-127] и др.) полуземляночные сооружения бывают видны как заплывшие ямы на современной поверхности, несмотря на то, что тысячелетие отделяет нас от конца жизни городища.

Гораздо более распространенным типом поселений являются городища (города), жизнь которых непрерывно длится многие столетия. Культурные слои на этих поселениях нарастают постепенно, частично разрушая остатки предшествующих периодов, частично погребая их под собой. Минуя большие катастрофы или крупные, капитального характера перепланировки и реконструкции, город этого типа в стратиграфическом отношении представляет нередко сложнейшую картину перекрывающихся одно другим, часто переплетающихся между собой напластований. Классическими образцами подобного рода поселений являются Новгород, Старая Ладога и др.

Известен и третий тип поселений, представляющий для археолога наиболее заманчивый и увлекательный объект исследования. Жизнь этого типа поселений оборвалась катастрофически, единовременно или в очень короткий срок, после чего наступил период длительного запустения, превративший былой город в “городище”, село – в “селище”.

Всемирно известным образцом такого поселения является засыпанная извержением вулкана Помпея. Она потому и стала нарицательным именем городищ этого типа. Катастрофа такого города как бы запечатлевает последние дни или часы его существования. [с. 499]

Такого рода поселения есть и на Руси. К их числу относится в первую очередь раскопанное в 1929-1934 гг. городище Райки на Украине [Ф.М.Молчанівський. Райковецьке городище XI-XIII ст. – НЗІІМК АН УССР, кн. 5-6, 1935, стр. 125-178; В.К.Гончаров. 1) Райковецьке феодальне городище XI-XIII ст. – Вісник АН УРСР, 1948, № 7, стр. 39-51; 2) Райковецкое городище. – Киев, 1950]. Страшная катастрофа прервала жизнь этого небольшого городка в середине XIII в. Город был сожжен и разрушен. Жилища, крепостные стены, вся площадь городища покрыты сотнями человеческих скелетов. Раскопанная площадь городища представляла как бы сплошное поле битвы. Повсюду распростерты скелеты непогребенных людей с перерубленными руками и ногами, с железными наконечниками стрел, воткнувшимися в кости. Другую часть населения гибель настигла под завалом горящих домов, в мастерских и подвалах.

В развалинах городища найдено огромное количество разнообразных вещей, характеризующих быт и культуру населения. Заброшенный городок вскоре превратился в “городище”.

С не меньшей яркостью аналогичная картина катастрофы, прервавшей а середине XIII в. мирную жизнь маленького пограничного городка Киевской земли, раскрылась в результате раскопок 1948-1952 гг. на городище возле с. Колодяжное (на среднем течении р.Случь), представляющем руины древнего города Колодяжин, упомянутого в Ипатьевской летописи под 1241 г.

Под обвалами сгоревших жилищ и хозяйственных построек выявлены тысячи разнообразных хозяйственных и бытовых предметов, обгорелые остатки запасов зерна, орудий земледелия, инструментов ремесленников, оружие, украшения и пр. Под развалинами построек найдены многочисленные скелеты погибших в 1241 г. жителей города. На многих скелетах сохранились остатки обгоревших одежд и украшений [В.К.Гончаров. 1) Древній Колодяжин. – Вісник АН УРСР, Київ, 1950, № 6, стр. 58-65; 2) Древний Колодяжин. – КСИИМК, XLI, 1951, стр. 49-53].

Итоги археологических исследований последних лет в Киеве привели нас к убеждению, что археологический облик древнего Киевского городища, раскрывающийся с каждым годом все полнее и полное, во многих отношениях напоминает городища третьего типа, в том числе обнаруживает много общего с судьбой городищ Райки и Колодяжин. Все это позволяет, на наш взгляд, заново пересмотреть вопрос о значении монгольского разгрома 1240 г. для последующей истории Киева.