Источники Трактата
С. Аннинский
Круг тем, интересующих Меховского в Трактате, требовал пользования рядом источников, как устных — в описании современности, так и письменных — в исторических экскурсах.
Источников у него действительно было довольно много, однако, надо заранее сказать, далеко не так много, как может казаться по его ссылкам.
[с. 13]В разных местах Трактата упомянуто более 20 авторов, одни из них при этом иногда цитируются или опровергаются, другие же только упоминаются. В этом числе: Геродот, Аристотель, Гиппократ, Клавдий Птолемей, Солин, Помпоний Мэла, Плиний Старший, Светоний, Тацит, Иосиф Флавий (Iosephus), папа Григорий I, Поссидоний, Орозий, Павел Диакон, Сигеберт, Винцентий из Бовэ (Vincentius), Иакопо Филиппо да Бергамо (Bergomensis), Мартин Поляк (Martinus), Эней Сильвий Пикколомини, Флавий Блонд, Пьетро д’Абано (вместо него, названо его сочинение Conciliator) и ’Ali Ibn Ridwân (Haly Rodham) [Обыкновенно очень внимательный автор статьи о Меховском в Отеч. записках (о. с., стр. 140), в суждении об источниках Трактата допустил недосмотр. Он говорит: «Меховский очень редко упоминает о своих источниках. Только в смелых и сбивчивых повествованиях о вандалах, готах, аланах и т. д. он ссылается иногда на Орозия, Павла Диакона и других древних писателей»].
Некоторые имена этого списка имели в Трактате только декоративное значение, в лучшем случае весь их вес — в одной цитате. Таковы — Иосиф Флавий (о потомстве Ноя, что могло быть взято и еще из многих авторов), Тацит (о вандалах — одна фраза), Светоний (может быть, читанный в одном издании с Евтропием и Павлом Диаконом), Гиппократ (одна фраза о Севере), папа Григорий I (декоративное дополнение к основному известию Павла Диакона), Мартин Поляк (одна фраза о переселении германских племен на Рейн).
Если судить по общему характеру цитат и ссылок в Трактате, то можно предположить, что и во всех случаях заимствования там столь же ничтожны, как и в только что указанных. На самом деле, чаще всего положение совершенно иное: ссылка делается по пустяшному поводу, а источник действительно читан, использован серьезно и в большей мере, чем показано.
Несомненно, Меховский, как врач и астролог, не случайно цитирует Птолемея, Пьетро д’Абано, Али и Аристотеля: он их читал и знал. Взгляды Птолемея на соотношение небесных светил и судеб человечества — это часть мировоззрения нашего автора, как и суждения Пьетро и Али о духах. Что касается Аристотеля, то позволительно предположить, что из него заимствовано не только известие о поденках, но и некоторые данные о Рифейских горах и др.
О Винцентии из Бовэ Меховский отзывается критически, предостерегая читателя от излишнего доверия к его сообщениям. Между тем, весь рассказ о посольстве Иннокентия IV к татарам, за которым и следует это предостереже[с. 14]ние, заимствован именно из Speculum Historiale, в частности из сообщения Плано Карпини, включенного Винцентием в рассказ о посольстве. При этом, так как у Винцентия в начале рассказа упомянуто имя Асцелина и лишь потом назван Плано Карпини, Меховский ошибочно приписывает первому маршрут второго [Сравн., напр., Speculum Historiale fratris Vincentii ord. predicat. impress, per Ioh. Mentellia a. d. 1473, кн. XXXII, гл. II; далее — из Плано Карпини, главы XI—XIX и др. Б. Дитмар (о. с., стр. 66), давая обзор содержания Трактата, подтверждает и усиливает эту ошибку. Он считает, что «эта глава (I.I.5) является кратким пересказом путешествия доминиканского монаха Асцелина, участвовашего в посольстве Иоанна де Плано Карпини в 1245 г.»; и ниже: «К сожалению он (Меховский — С. А.) не знал о существовании отчетов о путешествии Плано Карпини… » Ср. ниже наше примечание [42]]. «Недостоверность» рассказа в Speculum это, очевидно, наличие там известий о псоглавых и других чудовищных людях. Эти места наш автор также использовал, как источник, можно сказать, отрицательный: в числе безымянно опровергаемых им авторов баснословных известий о Сарматиях, без сомнения, имеется в виду и Винцентий.
Об этом так же кратко у Длугоша (о. с., VII, стр. 310). Дальнейший рассказ взят из Speculum Historiale Винцентия из Бовэ и основан на сообщении Плано Карпини, к которому и относится маршрут, ошибочно приписываемый Меховским Асцелину.
Этот последний ехал к хану через Сирию и Персию, а не через южную Русь.
Ср. Иоанн де Плано Карпини, История Монгалов, перев. А. И. Малеина, СПб., 1910, стр. 44—46.
Для истории готов, вандалов и гуннов Меховский использовал нескольких авторов, как оригинальных, так и компиляторов, в том числе: Орозия, Павла Диакона, Сигеберта, Иакопо да Бергамо, Энея Сильвия. Сюда же относятся мелочи из выше упомянутых Светония, Тацита, Иосифа Флавия, Мартина Поляка, папы Григория I и др. На первых четырех сделаны и ссылки.
Главным источником тут были Gesta Romanorum (Historia miscella) Павла Диакона. Этот автор трижды упомянут в ссылках (I.II.4): в рассказе о Гензерике, о смерти бл. Августина (с дополнительной ссылкой на Поссидония) и о казнях Гонорика (с дополнительной ссылкой на Диалоги Григория I), но из него же заимствованы сведения о походе готов с Радагазием (I.II.2), о Стилихоне и вандалах в Африке, о Тразамунде и Гильдерике (I.II.4) и особенно известие об Аттиле (I.II.5). Описание Каталаунской битвы, ухода Аттилы в Паннонию, осады Аквилеи, нашествия на северную Италию, посольства папы Льва и смерти Аттилы взяты непосредственно у Павла Диакона. Местами можно заметить в мелочах стиля даже подчиненность нашего автора источнику. Такие выражения, как (в рассказе об Аквилее) avem, quae Cyconia vocatur, avem praesciam futurorum или (о смерти бл. Августина) — sub hoc turbine… ne suae civitatis ruinam cerneret или, в рассказе о смерти Аттилы, объяснение, почему император Марциан в ночь смерти Аттилы видел во сне сломанный лук (ибо луком больше всего пользуются гунны в бою), — прямо ведут нас к тексту Павла Диакона [с. 15](сравн. Migne, Patrologiae t. XCV, Paris, 1851, стб. 957, 965, 966).
Другим источником по тем же сюжетам была для Меховского замечательная хроника Сигеберта. Компилятивная, и в этой части основанная между прочим и на Павле Диаконе, она, наверное, была очень удобна для использования, давая наиболее нужные выдержки из авторов, которые можно было при желании проверить и по подлинному тексту (Павла Диакона, как мы видели, Меховский читал), но можно было заимствовать и непосредственно. Сигеберт упоминается в Трактате лишь однажды (I.II.4), и то с упреком по тому поводу, что он считал вандалов, бургундов и др. скифами, а не германцами [Сигеберт заимствовал это из Павла Диакона, но не из Historia miscella, а из De gestis Langobardorum, кн. I, гл. 2 (ср. Migne, о. с., стб. 437 и сл.), чего, повидимому, Меховский не читал]. Использован же во многом, частью для связи, частью — в дополнение к Павлу Диакону. В этом нетрудно убедиться, сравнив рассказы о Стилихоне, королях вандалов — Модигизиле, Гундерике, Гензерике, Гунтамунде, Тразамунде, Гильдерике, о выходе гуннов, осаде Реймса, о Венеции (I.II.4–5) с соответствующими местами хроники Сигеберта (Migne, Patrol., t. CLX, стб. 61, 64, 75, 79, 80—81, 84—86, 90, 92, 94, 98 и др.).
На Орозия в Трактате имеются две ссылки в рассказе о бургундах (I.II.3), но заимствовано у него и еще кое-что, правда, сравнительно немногое, в частности, мелочи о Рифейских горах (Migne, Patrol., t. XXI, стб. 675), о Танаисе и Меотидах; может быть, детали о Радагазии (ibid., стб. 1158—1161), об Амазонках (ibid., стб. 685, 724—729).
Иакопо да Бергамо (Bergomensis), как и Орозий, дважды упомянут по поводу бургундов (I.II.3). Кроме того, у него почерпнуты сведения об аланах (I.II.4), о постройке Венеции, о происхождении гуннов из Рифейских гор (Supplementum chronicarum, Venetiis, 1510, листы 155, 169, 170V) и другие по иным темам (см. ниже).
У Энея Сильвия взяты: сопоставление югров с венграми (I.II.5) и ссылки на Плиния о вандалах (I.II.3).
Генеалогия османов и история их завоеваний (I.Ш.1) имеют у Меховского два главных источника: Энея Сильвия (Космография, гл. XXIX, и Европа, гл. IV) и Иакопо да Бергамо (о. с., л. 149).
Тема о баснословных известиях древних и новых писателей о Сарматиях, много раз звучащая в Трактате, связывается автором (в письме к Галлеру) с именами Геродота, Солина, Помпония Мэлы, Плиния, и надо признать, что это отнюдь не декоративная ссылка. Из самого характера отвергаемых Меховским сообщений [с. 16]совершенно ясно, что о стране блаженства на севере, о золоте, аримаспах и грифах, о Рифейских и Гиперборейских горах, о постоянном снеге в северных областях и мн. др. он читал у этих и, вероятно, еще у иных авторов, так же как и многие другие известия, им признаваемые и повторяемые (см. ниже наши примеч.)
Так обстоит дело с называемыми автором источниками. Заметим, однако, что важнейшими или, по крайней мере, наиболее повторяемыми им оказываются не названныe вовсе: Длугош (Historiae Poloniae libri XII; у нас по краковскому изданию 1873 г.), Ioh. Thwrocz (Chronica Hungarorum, у нас по Schwandtner’y, Scriptures геrum Hungaricarum, pars I, Vindobonae, 1766), Рогерий Венгр (Rogerii Hungari Miserabile carmen, у нас по Schwandtner’y), а в отдельных частностях также Филипп Каллимах (Буонаккорси, Vita Attilae seu de gestis Attilae, у нас по A. Bonfinii, Rerum Hungaricarum decades…, Hanoviae, 1606, стр. 856—861), Бартоломей Английский (см. ниже примеч. [211]) и, может быть, также Петр Рансан (Petrus Ransanus; его Epitome Rerum Hungaricarum Иоанна Самбука — см. у Schwandtner’a, ibidem) [Нужно заметить, однако, что не названные в Трактате Thwrocz, Рогерий и Каллимах упоминаются в числе источников в Хронике].
Это сообщение, может быть, заимствовано из 15-й книги энциклопедического трактата Бартоломея Английского «О свойствах вещей» (Bartholomaeus Anglicus, De proprietatibus rerum).
Там в гл. 172 «О Финляндии» сказано:
«Люди там варварские, грубые и дикие. Они занимаются волшебством и, когда корабли плывут по их берегам или, за отсутствием ветра, задерживаются у них, предлагают купить и продают морякам ветер: делают клубок из ниток, завязывают в нем разные узлы и велят вытянуть из клубка три узла или больше, [с. 264]смотря по тому, какой силы требуется ветер. Вследствие их неверия демоны обманывают их, возмущают воздух и поднимают ветер, более или менее сильный, сообразно тому, больше или меньше вытянуто узлов из клубка. Иногда же поднимают такой ветер, что несчастные доверившиеся этому люди по заслугам тонут» (перевод наш).
Меховский мог знать трактат Бартоломея Английского по следующим изданиям: кельнскому — ок. 1470 г.; двум изданиям до 1480 г. (s. l. et a.); пистойскому — 1480 г.; лионскому — 1482 г. Ср. J.-Ch. Brunet, о. с., II, col. 1619—1623.[с. 265]
У Длугоша заимствовано многое, в частности, почти вся глава о нашествии Батыя на Русь (I.I.2 — Длугош, о. с., кн. IV, стр. 193—195), сведения о нашествиях татар на Польшу (I.I.3, 9 — Дл., VII, 266—279, 373—375, 481, 489—490), частично о нашествии на Венгрию (I.I.4 — Дл., VII, 280—281, 283, 290—291); отчасти известие о Шейх-Ахмеде (I.III.2 — Дл., XII [XIII], 119, 216); о королеве Ванде и реке Вандале (I.II.3 — Дл., 1,10; 70—73); о Лехе и Чехе (I.II.3 — Дл., 1,6—8), о Сигизмунде и Баязиде (I.III.1 — Дл., X, 512); о битве при Варне (ibid., Дл., XII, 720—729); о взятии Константинополя, походе турок на Каринтию, взятии Нигропонта и Крыма, борьбе с Узун-Гассаном (ibid., Дл. XII [XIII], 143 и др.); о Литве (I.I.1 — Дл. IX—XI) и т. д. Короче говоря, Длугош является основным источником нашего автора для истории Руси, Литвы [В рассказе о Литве Меховский упоминает и Энея Сильвия с осуждением (II.I.2), имея в виду прежде всего его ошибку относительно смерти Сигизмунда Стародубского (Европа, гл. XXVI)], польско-литовских и польско-татарских дел. Повторяя Длугоша, Меховский кое-где копирует и его ошибки, а иногда и фразеологию; в некоторых случаях, сокращая Длугоша, делает свою фразу менее ясной; соединяя вместе то, что у Длугоша отнесено к нескольким годам, изредка путает хронологию (I.I.9: вместо 1259, 1275 и 1287 гг. Длугоша, все под 1254 г.); еще реже — факты: [с. 17]упоминая Василько Галицкого (I.I.9), называет его сыном Даниила, а не братом, как (правильно) Длугош [В Хронике, впрочем, этой последней ошибки нет, а из упомянутых нами хронологических дат — вместо 1254 г. правильно указан 1259 г].
Для истории венгров и гуннов, которых Меховский считает предками венгров, он использовал Thwrocz’a и Рогерия Венгра. Нашествие Батыя на Венгрию изложено по Рогерию (I.I.4 — Рогерий, o.с., гл. XIV, XVI, XXII, XXVIII, XXIX, XXXII, XXXVIII, XXXIX, стр. 377—379, 382, 386–388, 391, 399—401) с заимствованиями и стилистического характера. История Аттилы вплоть до смерти его, кроме Павла Диакона и др., читана, конечно, и у Thwrocz’a (о. с., ч. I, гл. IV, X—XVI, XVIII—XXIV, стр. 59, 69, 71—96) и у Филиппа Каллимаха (об имени гунны, о женщине с десятью дочерьми, о милосердии Аттилы, о шутке с именами Лупа и Льва; см. ниже наши примечания [109], [110] и [113]). Главным обраюм у Thwrocz’a взяты известия о разложении царства Аттилы, о czakle, возвращении гуннов в Паннонию, о Кузиде и Святоплуге, о близости венгров и югров и др. (о. с., ч. II, гл. I—III, стр. 99—102; ч. I, гл. IX, стр. 69; гл. V, стр. 62). Не исключена также возможность, что суждения Меховского о тождестве югров, гуннов и венгров основаны между прочим и на Петре Рансане (см. ниже примеч.).
Главными источниками Меховского при составлении этой главы были Павел Диакон и Ioh. Thwrocz (Chronica Hungarorum — первое изд. 1488 г., у нас Ioh. G. Schwandtner, Scriptores rerum Hungaricarum veteres ас genuini… pars I, Vindobonae, 1766). Отчасти могли быть использованы постоянные спутники Меховского в его работе — Сигеберт и Bergomensis, а также, м. б., Эней Сильвий.
Однако, было бы напрасно искать в этих источниках доказательств или обоснований главной идеи, проводимой нашим автором в рассказе и излагаемой в виде выводов в конце. Мысль Меховского состоит из следующих положений: а) гунны — это югры из Югорской земли; б) венгры — это югры по языку; в) венгры — это те же гунны, вторично пришедшие в Паннонию; г) вывод: югры, гунны и венгры — один и тот же народ.
Подтверждают ли это источники нашего автора ?
Павел Диакон, следуя П. Орозию (кн. VII, гл. 33), говорит: «Племя гуннов, долгое время остававшееся обособленным в своих недоступных горах, проникшись внезапной яростью, бросилось на готов»… (Hist, misc., кн. XII). Где эти родные горы гуннов, неизвестно. Ioh. Thwrocz (о. с., ч. I, гл. IX, стр. 68), ссылаясь на Орозия, Дионисия Александрийского, Антонина, архиепископа Флорентийского (пользующегося Сигебертом и Винцентием), считает доказанным, что гунны вышли из Аз. Скифии. Точнее о местности он не говорит и лишь приводит рядом два противоположных [с. 231]взгляда, как бы не ощущая противоречия:
«Да и ранние истории венгров (говорит он) не противоречат этому мнению (об Аз. Скифии — С. А.), так как сообщают, что гунны или унгары сначала жили в Персии (in Perside), а затем в Болотах Меотидских и вслед за ланью, как выше сказано, перешли в чужие земли».
Далее (ibid., стр. 69):
«А Пий, папа римский, в своей истории… говорит, что беседовал с уроженцем Вероны, который в наши дни проезжал через Скифские края, и тот будто бы подтвердил ему, что в Аз. Скифии, у истоков р. Танаиса он нашел людей, говоривших на том же языке, что и венгры, жители Паннонии».
Рассказывая о возвращении Хабы, сына Аттилы в Скифию, Thwrocz говорит (о. с., ч. I, гл. XXIII, стр. 95): «он, говорят, взял себе жену не из скифского народа, а из корозманов, соседнего с Скифией племени», живущего, как оказывается (ibid., гл. V и VI, стр. 61—62), где-то к юго-востоку от Скифии близ Эфиопии ! Там же, в гл. VI он упоминает, что, по мнению Дионисия Александрийского, «гунны были соседями каспиев и альбанов (близ Кавказа)». Таким образом, если мнение П. Диакона по крайней мере не противоречит версии о Югре, то Thwrocz говорит о чем-то совсем ином (коротко: венгры — гунны, но не югры).
Сигеберт, пользуясь Иорданом и Павлом Диаконом, не дает ничего нового по интересующему нас вопросу.
Bergomensis (о. с., л. 169) сообщает: «Гунны… сначала жили в Рифейских горах, ближайших к Готии» (но в Югре ли ?).
Эней Сильвий гораздо определеннее, но не в пользу нашего автора.
В гл. XXIX Космографии читаем:
«Говорят, что и венгры (унгары), которые живут на берегах Дуная, принадлежат к скифскому племени — не потому, что произошли от гуннов, как, из-за сходства имен, думали некоторые, но от других унгаров, которых Иордан называет нотами. Много после гуннов, готов и лангобардов унгары, выйдя из Скифии пришли на Дунай…»
Далее известный рассказ о веронском монахе, выше приведенный нами в передаче Thwrocz’a.
Таким образом, тезис о тождестве гуннов с юграми — либо не находит подтверждения в источниках Меховского (за исключением сомнительного Bergom.), либо даже отрицается прямо (Эней Сильвий) или косвенно (Thwrocz). Ничего к этому не прибавляет и троекратное упоминание Великой Венгрии, т. е. Башкирии у Плано Карпини (Speculum Histor. Винцентия).
Откуда же у Меховского такая определенность и такое упорство в его позиции ?
Ответить на это мы можем лишь весьма гипотетически.
В числе современников нашего автора можно назвать двух лиц, мнение которых о гуннах и юграх (если предположить, что Меховский знал его) служило бы ему поддержкой. Это, во первых, Юлий Помпоний Лэт (Сабин), глава первого поколения итальянских гуманистов (ум. 1498 г.), оставивший в своих комментариях к римским классикам немало оригинальных и ценных сведений о «Скифии». Во вторых — Петр Рансан (Petras Ransanus), епископ Люцеры, автор хроники Rerum Hungaricarum, которую мы знаем в сокращении (epitome) — Иоанна Самбука, впервые изданном в 1558 г. (у нас по выше упомянутому изд. Schwandtner’a).
[с. 232]Ю. Помпоний Лэт называет утрами и венгров и жителей Югры. По его словам (цитируем по М. П. Алексееву, о. с., стр. 70), когда гунны, вместе с готами, разгромили Рим, «на обратном пути часть их осела в Паннонии и образовала там могущественное государство, часть вернулась на родину к Ледовитому океану…» В другом месте он, говоря о Рифейских горах, отмечает: «В отдаленнейших пределах их живут югры» (ibid., стр. 68).
P. Ransanus высказывается вполне определенно. В III главе epitome, стр. 43, читаем:
«мы уже упоминали, что родина гуннов принадлежала к числу Сарматских областей и мест, ближайших к Рифейским горам… мы сообщали, как, из-за увеличения численности сарматов, занимавших местности, близкие к Рифейским горам, много тысяч их покинуло родину и присоединилось к войску готов, которые также за несколько лет до того вышли из мест своей оседлости…» затем разбили и прогнали готов и по имени своего вождя стали называться гуннами.
Далее в рассказе о сыне Аттилы (ibid., гл. VI, стр. 436): «вернулся он в ту же область Сарматии, откуда, мы выше сообщали, вышел этот народ…» О возвращении гуннов в Паннонию (ibid., стр. 437):
«Итак в год от смерти Аттилы 101 (у Thwr. и Мех. 704 — С. А.), то есть в год от рождества Иисуса Христа 744 (у Thwr. и Мех. 704 — С. А.) огромная масса сарматов…, найдя себе человека немалой опытности в военном деле, называвшегося Унгар (не собственным именем, а по имени места, где родился)… вышла из родной земли. Вышли они, говорю я, из некоей части Европейской Сарматии, которую и ныне еще сами сарматы зовут Унгарией. Жители этой области, по утверждению многих, кто бывал среди этого народа, говорят на языке, употребляемом нашими венграми. Справедливость этого можно и тем подтвердить, что Иоанн, император Сарматии (Иоанн III — С. А.), которого они называют князем Московии, в числе прочих важных титулов своего княжеского сана, именует себя также князем Унгарии… Он, однако, называет себя князем не здешней нашей Венгрии, а той Сарматской, откуда, вышли венгры, владеющие Паннонией.» (Перев. везде наш, кроме выше отмеч. — С. А.)
Казалось бы, слова Ю. Помпония Лэта и П. Рансана можно счесть основанием тезисов Меховского. Тут, однако, на нашем пути ряд сомнений. Лекции Лэта по Вергилию (и только они одни) напечатаны были в Бреше в 1487 и 1490 г. и, следовательно, Меховский мог знать их, но, во первых, в этих лекциях нет никаких сближений югров с гуннами, во вторых, у нас недостаточно оснований для предположения, что Меховский вообще знал Ю. Помпония Лэта, хотя бы в рукописи. Что касается Рансана, то, как сказано, epitome его хроники напечатано было только в 1558 г. а следовательно, если Меховский и мог знать Рансана, то лишь в рукописи. Это, разумеется, не исключено для эпохи инкунабулов, но при наличии очень обстоятельной печатной хроники Thwrocz’a, которой действительно пользовался Меховский, становится сомнительным.
Вероятнее, кажется, было бы предположение, что при том повышенном интересе к Московии, каким отличается конец XV — начало XVI в. на Западе, темы о Югре, только что завоеванной Иоанном III, о скифах, о гуннах и т. п., не раз трактовались в ученых кружках, в роде упоминаемого нашим автором в письме к Галлеру, и тут, в обмене мнений, Мехов[с. 233]ский и мог уловить недостававшую ему краткую формулу: гунны — югры, весьма подходящую к его логически систематизирующему историческому мировоззрению.
Точка зрения нынешней науки на происхождение венгров в общем ближе всего к выше приведенному мнению Энея Сильвия. Предками мадьяр с наибольшим вероятием считают жителей Баскарты Плано Карпини, т. е. Башкирии, появившихся в Приуралье в VIII—X в. н. э., а затем, под напором кочевников, перешедших в нынешнюю Венгрию.
Библиографию вопроса см. у М. П. Алексеева (о. с. стр. 10). Из новейших работ — E. Moór, Anschauungen von der Urheimat der Ungarn in Mittelalter und bel den Humanisten, «Ungar. Jahrbucher», 1928, VIII, стр. 422—429.
Эта точка зрения, обоснованная между прочим данными лингвистики, антропологии и этнографии, не мешает, по-видимому, существованию и иного мнения, выразившегося, напр., в открытии 23 мая 1935 года в Будапеште памятника Аттиле с датами 435—1935. («Известия ЦИК» от 3 мая 1935 г., n° 129 (5682).
О гуннах, кочевом народе Вост. Азии, известном по китайским источникам уже с 3-го тысячел. до н. э. под именем хьюнну (Hiungnu), в третьей четв. IV в. н. э. занявшем пространство от Дона до Карпат, а в V в. — огромную территорию между Рейном, Дунаем и Волгой, см. Degulgnes, Histoire générale des Huns, des Turcs etc, vol. I—V, Paris, 1756—1758; Zeuss J. K., Deutschen und ihre Nachbarstämme, München, 1837; Parker E. H., The Turko-Scythian Tribes, «China Review, vol. XX, p. 125; vol. XXI, p. 100, Hongkong, 1892—1893; его же Thousand years of the Tartars, Changai, 1895; Grooti de, Chinesische Urkunden zur Geschichte Asiens, 2 t., Berlin, 1921—1926.
О переходе гуннов в Европу и вытеснении готов см. Thwrocz, о. с., ч. I, гл. IX, стр. 68—69 (со ссылками на П. Орозия, Дионисия Александрийского, Антонина, архиепископа Флорентийского, который в свою очередь пользовался Сигебертом н Винцентием из Бовэ). О том же у Сигеберта (о. с., стр. 62).
Об охотниках и лани — Thwrocz, о. с., ч. I, гл. IV, стр. 59—60 (со ссылкой на Антонина, архиеп. Флорентийского). У Сигеберта (из Иордана) — о. с., стб. 64.
О покорении куманов и русских — Thwrocz, ibid., гл. X, стр. 69. Перечисление покоренных народов у Thworcz’a замечательно в том отношении, что вслед за бессами и белыми куманами, прежде рутенов (русских) упоминаются Susdali, в чем можно было бы видеть какое-то (искаженное) отражение известий о растущей государственной роли княжеств сев. вост. Руси (правда, для XV в. это, пожалуй, слишком поздно).
О Паннонии, борьбе с римлянами и избрании Аттилы — у Thwrocz’a, о. с., ч. I, гл. XI—XIII, стр. 71—76. Под именем Детрика надо разуметь Теодориха остготского.
О сборе войск Аттилой — Thwrocz, ibid., гл. XIV, стр. 76—77. Дальнейший рассказ (до взятия Реймса) — по Павлу Диакону (о. с., гл. XV, [с. 234]стб. 964—965, следуя тексту амброзианской рукописи, приведенному у Migne’я в варианте, но служившему, очевидно, основой издания П. Диакона, каким пользовался Меховский). У Thwrocz’a (ibid., гл. XV, стр. 77—82) рассказ основан на том же источнике, но осложнен разными словесными и фактическими прикрасами.
О взятии Реймса, о Труа и св. Лупе — у Thwrocz’a, ibid., гл. XVI, стр. 82—83. О женщине с десятью дочерьми и о милосердии Аттилы заимствовано из «Аттилы» Филиппа Каллимаха (Буонаккорси). См. P. Callimachi Experientis Attila у A. Bonfinii, Rerum Hungaricarum decades quattuor cum dimidia, Hanoviae, 1606, стр. 859. Меховский мог знать «Аттилу» Каллимаха по изданию: Callimachus Experiens, Vita Attilae seu de gestis Attilae, s. 1. et anno [Tarvisii, circa 1489]. См. Potthast, o.с., I, стр. 182—183.
Луп (lupus — по лат. волк), епископ Труа, и Лев, папа римский. Шутка в такой форме (именно о двуx животных) заимствована из Ф. Каллимаха (о. с., стр. 861).
Прежде чем покончить с вопросом о письменных источниках Трактата, необходимо остановиться еще на одном немаловажном пункте. В четвертой главе второго трактата первой книги, говоря о распространенности славянской речи, Меховский кончает так: «Все это — славы и винделики, и занимают они обширные области; теперь, впрочем, уже и литовцы говорят по славянски. Сюда же относятся нугарды, плесковиты и огульки, смотри их хроники и космографии». Из этого не вполне ясного места можно, при желании, вывести заключение, что автор пользовался русскими летописями [К этому месту Трактата Б. Дитмар (о. с., стр. 75) делает следующее замечание: «Но Меховский нигде не говорит, что он пользовался русскими летописями, а только славянскими летописями и космографиями (кн. 1, тр. II, гл. IV), а русскими летописями он мог бы пользоваться только в России, как пользовался ими Гербершгейн». Тут две неточности. Во первых, в тексте Меховского слово «их» (хроники) все же скорее можно относить к новгородцам, псковичам и вогулам, чем к предшествующему длинному nepечню славян, то есть противоположение, сделанное Дитмаром («славянскими, но не русскими»), оказывается, по меньшей мере, сомнительным. Во вторых, соображение о невозможности вне пределов Руси пользоваться русской летописью, странное вообще, опровергается в частности примером Длугоша, имевшего, как известно, и русские летописи в числе своих источников. Ср. К. Н. Бестужев-Рюмин, О составe русских летописей до конца XIV в., 1868; H. Zeissberg, Die polnische Geschichtschreibung des Mittelalters, Leipzig, 1873, стр. 298, 299,325; A. Semkowicz, Krytyczny rozbiór dziejów polskich Jana Długosza, Kraków, 1887, str. 52—55, и рецензия И. А. Линниченко в ЖМНП, 1887, декабрь, стр. 350—362. Новейшая работа E. Perfeckij, Historia Polonica Jana Długosze a ruské letopisectvi, v Praze, 1932 (Práce Slovanského Ustavu v Praze, svazek VII)] или хоть читал их, [с. 18]а это имело бы серьезное значение в оценке всей его работы. Однако, при проверке по излагаемым в Трактате фактам, такое заключение не находит достаточной опоры или находит лишь весьма сомнительную. Уже говорилось о том, что ни истории России, ни истории Московии у Меховского нет. Это уже само по себе достаточно показательно, в то время как история Литвы, татар и даже турок излагается. Отдельные факты русской истории передаются Меховским лишь в связи с польскими или татарскими делами и заимствуются почти исключительно из Длугоша.
Единственное место, где, хотя бы с большим сомнением, можно предполагать влияние русского летописного источника, это рассказ о нашествии Батыя на Русь. О комете Длугош не упоминает и о разорении Рязани, Суздаля, Чернигова не говорит. Между тем, рассказ о комете имеется в русских летописях, Лаврентьевской (ПСРЛ2-е,I,447), Новгородской 4-й (ПСРЛ2-е, IV, 202) и Густинской (ПСРЛ1-е, II, 334) [В последней чрезвычайно схоже с Меховским], как, разумеется, и сведения о Рязани, Суздале и Чернигове. Некоторые стилистические мелочи (см. наши примечания [9], 14, 20), в том же рассказе у Меховского отчасти подтверждают возможность русского влияния, но все это, во первых, недостаточно определенно для решительного вывода, а во вторых, при любом решении вопроса не может, по своей видимой случайности, иметь какого-либо общего значения в оценке Трактата. Тем не менее мы не желали бы совершенно исключить русскую летопись, как возможный источник его, тем более, что и А. Боржемский (о. с., стр. 19 и таблица источников там же), перечисляя источники Хроники, для двух случаев указывает, правда с осторожной оговоркой (zdaje się), Ипатьевскую и Волынскую летописи.
Это было 17-е (из доныне известных) появление кометы Галлея, относимое в астрономических таблицах к 1222 году (см., напр., H. М. Субботина, История кометы Галлея, СПб, 1910, стр. 120 и сл.). Эта комета отмечена последней в китайском каталоге комет Ма Туан Лина. Из наших летописей о ней упоминают: Лаврентьевская — под 1223 годом (ПСРЛ2-е, I, 189—190), Новгородская 4-я — под 1224 годом (ПСРЛ2, IV, 202) и Густинская — под 1222 годом (ПСРЛ, 11, 334) [Следовательно, не под 1224 годом только, как утверждал автор статьи в Отеч. Записках (о. с., стр. 142)]. Рассказ последней очень схож с текстом Меховского:
«В сие лето месяця мая явися страшная звезда, светящи чрез 18 дней, лучи к востоку доволне простирающи, иже знаменова новую пагубу христианом, яже по двою лету сотворися нашествием новых враг, си есть безбожных татар, их же в сей стране нашей не знаяху».
Это сходство могло бы дать материал для кое-каких выводов, если бы цитированное место принадлежало не Густинской летописи, весьма поздней, написанной под польским влиянием и частью, очевидно, по польским источникам.
Последовательно ошибочную хронологию дальнейших событий Меховский заимствует у Длугоша (Historiae Poloniae, liber VI. Мы пользовались краковским изданием Opera omnia, 1873).
Альберт Кампензе (о. с., стр. 16) повторяет ошибку Меховского в начальной дате, округляя: «около 1210 года».
Следов пользования «славянскими хрониками» в фактах Трактата мы отметить не можем, но, говоря вообще, Меховский, наверное, знал такие материалы [См. перечень польских летописей у А. Боржемского (о. с., стр. 20 и примеч.), а также таблицы источников Хроники. Наоборот, актовыми материалами Меховский, повидимому, вообще не интересовался. Ср. А. Боржемский, о. с., стр. 17].
Особый вопрос — об иных, помимо письменных, источниках Трактата. Многие главы его не находят себе соответствия в известных нам письменных источниках, а в то же время, при проверке, оказываются в достаточной сте[с. 19]пени фактически точными. Естественно предположить, в качестве их основы, либо личное наблюдение автора, либо использованные им устные сообщения. Это относится к главам, посвященным быту и нравам татар, природе и быту Руссии, Московии, Югры и русского севера, а также к некоторым фактам из польско-литовских и литовско-русских отношений конца XV — нач. XVI века. Если последние могли черпаться автором-современником из личных наблюдений, то все, что касается Татарии, Руссии и Московии, едва ли.
Как мы уже говорили в биографическом очерке, Меховский после возвращения из заграницы только дважды выезжал из пределов Польши — в Рим и в Буду. В России он не был. К. Мейнерс, утверждавший обратное [О. с., стр. 4: Dieser Irrthum ist um desto sonderbarer, da Matthäus von Michow selbst in Russland gewesen war und, wie er versichert, die Quellen des Dneper, des Don und der Wolga mit eigenen Augen gesehen hatte], вообще в суждении о Трактате допускает ошибки, странные для ученого с такой славой фактолога, в данном же случае, не зная подлинника, он, очевидно, как и полагает автор статьи в Отеч. записках, был введен в заблуждение итальянским переводом, неправильно истолковавшим соответствующее место Трактата.
Меховский в посвятительном письме говорит: «Scimus quidem et visu cognoscimus praefata flumina tria (magna siquidem) Boristhenem, Tanaim et Volham ex Moscovia oriri». Поняв, видимо, visu cognoscimus, т. е. «видим», «можем видеть своими глазами», как visu cognovimus — «видели своими глазами», издатель итальянского перевода Трактата (см., напр., изд. 1584 г., л. 7 ненумер.) заявляет в предисловии: Ma il presente auttore, havendo voluto dismascherar questa figura, ha veduto co’ propri occhi queste regioni».
В этом корень ошибки Мейнерса. Фр. Аделунг (о. с., стр. 179) лишь буквально повторяет Мейнерса.
Итак, личные наблюдения автора по отношению к Руси и Московии необходимо исключить и остается считать единственным неписьменным источником сведений о них рассказы поляков и вообще иностранцев, бы-вавших там, русских приезжих или эмигрантов, бежавших в Литву и Польшу, русских пленных в Польше и т. д. Последнее (о пленных) подтверждается не раз уже упоминавшимся в печати отрывком из донесения Франческо да Колло, посла Империи в Москве в 1518 г. [Trattamento di pace tra il serenissimo Sigismondo, re di Polonia, et gran Basilio, prencipe di Moscovia… Padova, 1603, листы 55V—56. Ср. Летопись занятий Археографич. ком., вып. XII, 1901, стр. 134—135; Отеч. зап., о. с., стр. 139—140; Б. Дитмар, о. с., стр. 175; М. П. Алексеев, о. с., стр. 84] Доказывая, что Дон течет из Рифейских гор, да Колло говорит: «И хотя, по [с. 20]мнению нынешнего краковского писателя, составившего Трактат о двух Сарматиях, … эта река берет начало в государстве названного князя Московии, в княжестве Рязанском из некоего водного бассейна, а не из гор… это — его ошибка: он был введен в заблуждение, как сам мне подтвердил в присутствии короля Сигизмунда, когда, возвращаясь из тех стран, я был в городе Петрокове; он утверждал, что получил это известие от каких-то пленных московитов» (перев. наш — С. А.).
В одном случае это могли быть московиты, в другом — поляки, литовцы или татары, но наличие устных источников у автора Трактата, таким образом, явствует не только из качества сообщаемых им фактов, но также из этого документального свидетельства. Незачем доказывать, что для нас чрезвычайно интересны и те данные, что получены устным путем.
Отношение Меховского к его источникам, как мы видели, неодинаково. Одни из них представляют для него опору, давая положительное содержание его работе. Этими он пользуется с полным доверием, добросовестно их пересказывая. Другие, наоборот, если и можно считать опорой, то лишь в отрицательном смысле: отвергая их сообщения, автор устанавливает собственную точку зрения.
К числу первых (кроме устных известий) в большинстве принадлежат те же писатели, каких и современная наука считает первоисточниками в истории раннего европейского средневековья, истории Польши, Литвы и Венгрии (но, впрочем, также и их компиляторы). Ко второй группе относятся освященные древностью, но баснословные известия о восточной Европе античных авторов [В том, что Меховский не всегда называет свои источники, он, как и кое в чем другом, напоминает скорее средневекового хронисга, чем гуманиста-историка, но на общем фоне эпохи он отнюдь не является исключением. Длугош также не делает ссылок, да и вообще до половины XVI в. это еще не в обычае. М. Кромер был одним из первых европейских историков, вступивших на новый путь в этой области. Ср. А. Боржемский, о. с., стр. 7].
Если в первом случае Меховский является преимущественно человеком традиции и компилятором, то во втором это — разрушитель авторитетов и новатор, идущий против течения.
Эта двойственность не случайна: она окрашивает все творчество Меховского и коренится в самой системе его жизненных и научных взглядов — в его мировоззрении.