Боль и уроки Чернобыля
В.Губарев. (Спец.корр.«Правды»). Чернобыль-Москва
Репортаж из Института атомной энергии имени И.В.Курчатова…
Впервые об этом штабе, где работают крупнейшие ученые страны – специалисты по атомной науке и технике, я услышал в Чернобыле еще в первых числах мая. Заглянув в одну из комнат райкома партии, где расположилась правительственная комиссия, увидел нескольких человек, склонившихся над схемой четвертого блока. На двери на клочке бумаги было написано: «Академия наук СССР». Один из ученых был хорошо знаком – академик Валерий Алексеевич Легасов. Но поговорить с ним не удалось: по тем отрывистым фразам, взволнованности, наконец, по усталым, ввалившимся от бессонницы глазам сразу же стало понятным – сейчас ни Легасову, ни его коллегам не до бесед с журналистами.
– Улетаю к реактору, – то ли нам, то ли коллегам сказал тогда Легасов. Он решительно направился к двери.
Сколько раз он летал к реактору? Никто не подсчитывал… Ответственность лежала не на конкретном человеке, даже имеющем столь высокие звание и положение – академик, заместитель директора Института атомной энергия имени И.В.Курчатова, – в Чернобыле академик Легасов представлял не себя, а тысячи атомщиков, что стояли за ним.
Из Чернобыля в Москву шли лаконичные поручения:
– Проверить расчеты…
– Выслать приборы и аппаратуру…
Сроки – минимальные. Часы, реже – дни. И Москва отвечала, сообщала, уточняла, помогала. Летели в Киев самолеты с нужными людьми и оборудованием, описаниями только что проведенных экспериментов и с рекомендациями по решению научных проблем, которые еще вчера казались почти или вовсе неразрешимыми.
В Чернобыле звучала фамилия «Легасов», а по сути за ней стоял Институт атомной энергии имени И.В.Курчатова [1]. И не только его коллектив, но и множество других институтов и учреждений, для которых он является головным.
Еще там, в Чернобыле, мы убедились: в ликвидации аварии на станции принимают участие все крупнейшие ученые-атомщики страны.
В Москве, побывав на оперативном совещания в ИАЭ, я убедился в этом воочию…
Идет дезактивация жилых домов в городе Припяти
Радиация не разбирает, кто солдат или генерал, рабочий или академик. Конечно, руководители в первую очередь заботились о своих подчиненных. И рекомендации врачей они выполняют неукоснительно… В конце концов был отправлен в Москву и член правительственной комиссии академик В.А.Легасов. Там, в Чернобыле, его заменили другие.
В конференц-зале института макет Чернобыльской АЭС, на стене – схема четвертого блока, карта Киевской области, различные графики, плакаты.
Ровно в семь часов вечера оперативное совещание открывает Валерий Алексеевич. Правда, сегодня его выступление звучит необычно.
– Никто не устал от такого безумного режима? – спрашивает он.
Все молчат.
– Я знаю, что с 26 апреля все присутствующие работают практически круглосуточно… Поэтому я серьезно спрашиваю: кто устал? – настаивает Легасов. – Думаю, что сейчас мы можем предоставить несколько дней отдыха…
– Ну если в Чернобыле… – слышится чья-то реплика.
– В таком случае прошу доложить обстановку на этот час в• Чернобыле, а всех руководителей групп проинформировать о проделанной работе.
Академик С.Беляев, члены-корреспонденты АН СССР Л.Феоктистов, В.Письменный, В.Кабанов, доктора наук В.Чайванов, С.Габуда и другие рассказывают о ситуации, возникших трудностях, и тут же – конкретные предложения.
Звучат цифры, данные по состоянию реактора, детально рисуется радиационная обстановка на промплощадке, в городе, в 30-километровой зоне.
– Надо думать и о будущем, – говорит академик. – Мы должны готовить материалы для МАГАТЭ. И поэтому всю информацию прошу тщательно проверять и собирать.
Начинается разговор о состоянии воды в Киевском водохранилище. И в этот момент дверь открывается и входит директор института, президент Академии наук СССР Анатолий Петрович Александров. Он сразу же включается в работу совещания:
– На состояние воды в Днепре товарищи из Киева просят обратить особое внимание.
Как известно, контроль за водой по всей территории ведется тщательный. Причем разными организациями. Те меры, которые уже приняты, практически гарантируют ее полную безопасность. И тем не менее, на всякий случай ученые рекомендуют дополнительные мероприятия. Перестраховка? Конечно, но отношение к воде особенное…
И тут же следуют доклады о фильтрах и насосах, о «могильниках», о защите грунтовых вод, о летних и осенних дождях…
На оперативном совещании решаются и злободневные проблемы, и перспективные, и, казалось бы, «мелкие» вопросы (впрочем, разве в таком деле они могут быть?), и глобальные, в том числе и судьбы атомной энергетики. Причем «переход» от одних к другим стороннему наблюдателю не всегда даже заметен. Но ведь здесь, в зале, находятся не только представители разных институтов и ведомств, но прежде всего единомышленники.
Уже поздний вечер. Давно должен был закончиться рабочий день. Но во всех зданиях института, в лабораториях идет работа.
– Когда будут готовы материалы по безопасности реакторов?
– Анализ еще не закончен – все-таки в мире их почти триста, – слышится в ответ, – но у нас в запасе ночь, так что к утру постараемся завершить работу.
Значит, свет в окнах института будет гореть до утра…
После совещания В.А.Легасов ответил на вопросы вашего корреспондента.
В: Когда вы узнали об аварии?
О: Информации пришла сразу же [2]. Однако в ней было много противоречивого, странного. Понять, что именно произошло, оценить масштабы случившегося, поверьте, сразу было невозможно. К примеру, упоминалось о лучевом поражении, а человек, который погиб, пострадал от ожогов не радиационного поражения, а химического… [3] Утром 26 апреля первая группа специалистов из Москвы вылетела в Чернобыль, а правительственная комиссия отправилась следом. Впервые мы имели дело с такого рода аварией, а потому необходимо было тщательно выяснить все обстоятельства и особенности случившегося. Не скрою, я не предполагал, что масштабы аварии именно таковы, каковы они на самом деле. И только подъезжая к Припяти, увидев зарево, начал догадываться о характере случившегося. А оценить происходящее из Москвы было невозможно. М.С.Горбачев в своем выступлении по телевидению точно охарактеризовал обстановку в Припяти, мне трудно что-либо добавить к его словам [4]. Просто как специалист и участник событий могу подтвердить: масштабы аварии, ее характер, развитие событий казались маловероятными, почти невозможными.
В: Сейчас прошло уже более месяца после случившегося. Можно проанализировать работу в первые дни?
О: С моей точки зрения, все решения правительственной комиссии, которая по приезде моментально приступила к работе, были продуманны и верны. Они принимались с учетом реальных обстоятельств. Сразу же было принято решение об эвакуации Припяти. Она была организованно проведена. Самое трудное для нас – это реактор. Что делать?
«Действовать во имя безопасности людей!» – это требование было основным, и мы решили прежде всего локализовать распространение радиоактивности. Короче говоря, действовали, четко представляя, насколько сложные проблемы создаем впоследствии, предохраняя атмосферу от загрязнения… [5] Повторяю, опыта ликвидации таких аварий не существовало в мире, поэтому все решения приходилось принимать сразу же и столь же быстро их выполнять. Проблем огромное количество, Причем многое неясно. Как именно будут развиваться события, предугадать было трудно, а права на ошибку не было. Сразу же надо было принимать экстренные меры по предотвращению попадания радиоактивности как в Припять, так и в грунтовые воды. Из этого ядерного огня нельзя было «выпустить» ни кусочка топлива – водоносные слои следовало обезопасить. И такая огромная по своему размаху работа начала проводиться уже 27 апреля. Это создание многослойной защиты. Сначала самые необходимые мероприятия, затем «глубоко эшелонированная оборона». Надежность защиты постоянно повышается, могу сказать, уже сделано многое, чтобы Днепр и другие реки остались чистыми…
В районе аварии ведутся дезактивационные работы. Убираются источники загрязнения, очищаются станция, город, зона. К сожалению, это работа довольно продолжительная по времени.
В: Как вы оцениваете поведение специалистов, рабочих – всех, кто был в первые дни на станции?
О: В полной мере проявился характер советского человека. Его героизм, самоотверженность. Может быть, кто-то и сбежал, но я не видел стремления «драпануть», скрыться, переложить что-то на других. Это бросалось в глаза, да и вы, безусловно, это отметили. О героизме уже рассказывалось, но, уверен, еще многие и многие должны быть отмечены… Вы видели обстановку в лагере «Сказочный»? Записки на заборе, на деревьях. Ищут родных, жен и детей. Люди не знали, где их близкие, а сами шли на дежурство… А вертолетчики? Генералы и рядовые летчики – все без исключения с большим риском выполняли сложнейшие полеты [6]. И действовали мастерски… Не забуду, как горняки и транспортники работали. Они продемонстрировали столь четкую организацию, что у меня создалось впечатление – уж не специально ли собирали со всей страны лучших? Оказывается, нет – у них так принято… Боль Чернобыля обнажила души людей, и в эти дни каждую минуту открывалось величие советского человека. Нет, это не громкие слова. Каждый из нас, кто приехал в Чернобыль, видел и чувствовал это.
В: Почта «Правды» также свидетельствует о том же. Но не буду скрывать, что попадаются письма, в которых высказывается негативное отношение к атомной энергетике [7].
О: Глубоко убежден, что атомные станции – вершина достижений энергетики. Это фундамент для очередного этапа развития человеческой цивилизации. Что я имею в виду? Ядерные источники энергии – это начало нового этапа в развитии цивилизвции. Они не только экономически выгодны по сравнению с тепловыми при нормальной работе, не только экологически более чистые, но они готовят базу для очередного рывка в технологии. Будущее цивилизации немыслимо без мирного использования атомной энергии. Не случайно многие страны прилагают огромные усилия для развития этой области науки.
Трагедия в Чернобыле – это предупреждение. И не только в ядерной энергетике. Сейчас мы имеем деле со сложнейшими техническими системами. Мощные гидростанции, газовые хранилища, химические комбинаты, авиация, шахты и так далее – все это крупные промышленные системы. Вероятность аварий на них меньше, чем у простых систем, но если что-либо случается, последствия более масштабны и ликвидируются тяжелее. А ведь подчас работа таких больших систем зависит от нескольких операторов, от их квалификации и мастерства. Мы живем в технический век, но нередко забываем об этом, 20 век требует образованности, дисциплины, высокой культуры работы.
В: События на ядерных станциях всегда воспринимаются острее…
О: Безусловно. Потому что последствия тяжелее ликвидируются. Случилась авария, которая считалась маловероятной. И поэтому уроки из нее надо извлекать – и технические, и организационные, и психологические… Погибли люди, ущерб материальный и моральный огромный, но я убежден, что атомная энергетика из этого испытания выйдет еще более надежной… К сожалению, слишком высока цена ошибки. Имейте в виду, что в этой области работали выдающиеся специалисты, да и всегда в нашей стране ей уделялось особое внимание, в первую очередь – вопросам безопасности, И тем не менее такое случилось. Произошла беда, цена, повторяю, безумно дорогая и обидная, но уроки из нее мы должны извлечь.
В: Вас удивило отношение западных средств пропаганды к этой трагедии?
О: С ними все ясно. Но те, кто раздувал антисоветскую кампанию, не поняли или не хотели понимать, что уроки Чернобыля необходимо извлекать и там, на Западе. И, пожалуй, в первую очередь тем, кто раздувает гонку ядерных вооружений. М.С.Горбачев четко и прямо сказал всему миру – путь в будущее лежит только через уничтожение ядерного оружия.
Максим Драч
Пятеро суток без перерыва работал в зоне вместе с другими старшекурсниками Киевского мединститута Максим Драч – обследовал детей, проводил дозиметрию, оказывал первую помощь.
Вертоліт-дезактиватор над в'їздом до Прип'яті
Бронетранспортер на несколько минут останавливается. Нужно открыть люк, взобраться на башню, чтобы снять въезд в Припять. Слышится звук вертолета, и вот уже винтокрылая машина летит низко над нами. С воздуха ведется дезактивация лесов, окружающих город… [8] Фото специального корреспондента «Правды» А.Назаренко.
Правда, 1986 г., 2.06, № 153 (24775).
[1] Не Александров – директор Інституту, а Легасов стоїть на чолі, а Александрова так ніби не існує в природі. Звичайно, так бути не може – це все не що більше, яка нездала спроба вибілити Александрова з чорнобильської халепи, як буцімто непричетного до неї.
[2] Як завжди, Легасов говорить так, щоб нічого не можна було зрозуміти. Секретність понад усе!
[3] Мова йде про Шашенка; про Ходемчука в Москві не знали.
[4] Хоча Легасов особисто був на ЧАЕС, а Горбачов – ні; але Горбачов займає вищу посаду, ніж Легасов, тому краще видно саме йому.
[5] Тобто Легасов натякає, що дії в ім'я зменшення викидів були не найкращими; це, з його погляду не суперечить твердженню про те, що урядова комісія не помилялася.
[6] Чи правда, що генерали (тобто М.Т.Антошкін) літали ? Полковники літали – факт.
[7] Звичайно, друкувати такі листи – то вже був би прямий підрив досягнень соціалізму (пізніше цей підрив перейменували в гласність); але оце вперше «Правда» бовкнула про те, що такі листи існують – в той час як предмет їх не затверджено на Політбюро.
[8] Я сподіваюсь, що це – фотомонтаж, бо колона БТР (їх видно не менше трьох) на в'їзді в Прип'ять знята нормальним об'єктивом, і щоб вертоліт вийшов пропорційним, він мав би летіти на висоті 20..30 м, обдавши колону БТР і фотокореспондента тим бридким розчином, який він розсіває. Знову ж таки неймовірно, щоб вертоліт випадково проводив дезактивацію в'їзду в місто саме в той момент, коли там проходила колона, з якою випадково їхав кореспондент. Звичайно, головотяпства у нас скрізь вистачає, але пілота, який покропив колону БТР, слід було б зганити. Думаю, що вертольот знято окремо і телеоб'єктивом, з безпечної відстані, а потім змонтовано разом.