13. Жрец-сатирик
Даниил Мордовцев
Наш бессмертный сатирик, М. Е. Салтыков-Щедрин, ввел в нашу историю бессмертные типы «господ ташкентцев». Выводя их на свет божий, автор «ташкентцев» говорит:
«Нравы создают Ташкент на всяком месте; бывают в жизни обществ минуты, когда Ташкент насильно стучится в каждую дверь и становится на неизбежную очередь для всякого существования. Это в особенности чувствуется в эпохи, которые условлено называть переходными»…
И в истории Египта были свои «ташкентцы». Был в Египте и сатирик, который вывел их на свет божий, пригвоздив к плитам говорящих камней или к свиткам папирусов. Сатирик этот был ученый жрец и жил во время страшного завоевателя, фараона Рамзеса II Сезостриса, кровавые победы которого над народами Африки и Азии породили в египетском обществе, в особенности же среди богатой молодежи из сословия не только «гаков» – князей, но и из жреческих каст и ученых, страсть к военным отличиям и наградам. В истории Египта это было также переходное время, и оно-то создало «египетский Ташкент» и египетских «господ ташкентцев». Дети жрецов и ученых, бросая свитки папирусов и учебные книги, к которым принадлежали и говорящие камни, – поголовно лезли в «могары», в витязи, по-просту – в офицеры в современном смысле. Все стремилось в военную службу.
Против этой-то эпидемической военщины и выступил с своею беспощадною сатирой «мудрый разумом и пальцами искусный в писании» жрец Бокен-Хонзу. Под руководством этого мудреца находился один юный, из богатой семьи, если можно так выразиться, студент, юноша даровитый, но отчасти фатишка, то, что мы теперь называем – «студент-белоподкладник». Этот юноша и задумал вступить в ряды победоносных войск Рамзеса-Сезостриса.
И вот, Бокен-Хонзу, жалея юношу и ему подобных, рисует перед ним беспощадную картину сначала пехотного офицера-«могара», а потом – кавалериста.
«Вот судьба пехотного могара – прочли египтологи на известковых плитах в Курна, около Фив, и в знаменитых папирусах Anastasi, – Его приводят в казарму… На пояснице и на голове у него образуются гноящиеся язвы… Его бьют… Он идет в Сирию или делает экспедицию в страны более отдаленные… Хлеб его и вода его – на плече его, как ноша на осле. Спина его сломана. Он пьет тухлую воду и возвращается, чтобы стать на стражу. Ожидает ли он неприятеля, он уподобляется дрожащему гусю. Возвращается ли он в Египет, он подобен палке, изъеденной червями. Болен ли он, слег ли он – его увозят на осле; одежду его похищают воры, слуги его убегают»…
Не правда ли, картина жестокая… Офицер – весь в язвах, – хороша гигиена и санитарная часть в войске Рамзеса!.. Офицера «бьют»… Как вьючное животное, он несет на себе и хлеб, и воду – это египетские ранцы, от которых у храброго офицера «спина сломана»… Храброго! – Нет, он похож на «дрожащего гуся», а возвращается в Египет похожим на «палку, изъеденную червями»… Хорош офицер!.. Где уж тут покорять сердца пучеглазых египтянок, разных Аид и Хатазу «с розами на ланитах!»…
Но, может быть, кавалерийским офицерам лучше? Ничуть не бывало.
– Дай мне сказать тебе о тяжелых обязанностях могара на колеснице, – говорит Бокен-Хонзу голосом камней. – Когда его отец и его мать поместят его в школу, то из пяти рабов, имеющихся у него, он должен отдать двух… Когда он окончил выправку, он идет выбирать себе упряжь в конюшнях в присутствии его величества. Когда он выбрал хороших кобыл, он радуется и скачет в свой город (показаться барышням). Не зная, что с ним случится, он завещает все свое имущество отцу и матери, потом увозит колесницу, которой дышло весом в три утен (не знаю, что за вес), между тем, как колесница весит пять утен…
Когда он хочет пуститься вскачь на колеснице своей, он принужден сойти и тащить ее (?!). Он поднимает ее, падает на пресмыкающееся, бросается в кусты, ноги его подвергаются укушению пресмыкающегося; пята его прокушена насквозь (?). Когда являются инспектировать его вещи, наступает верх его несчастия, – его кладут на землю и дают ему сто ударов»…
Это уж чересчур! Офицера секут до ста ударов!.. А каково же было положение рядовых, простых воинов?..
Но это пока еще не сатира. Это только – обратная сторона медали, на которой отчеканена картина военной жизни Египта во время Рамзеса-Сезостриса. Этою картиною Бокен-Хонзу предостерегал своего ученика от погони за воинскими лаврами. Но ничто не помогало. Египетский Митрофанушка стоял на своем.
– Не хочу учиться, хочу на войне отличиться, – твердил он.
И вот он в войске Рамзеса. С невероятными усилиями войско достигает знаменитой крепости Кадеш, на реке Оронте. Следуют битвы, картинно описанные придворным поэтом фараона, Пентауром, в героической поэме, начертанной на стенах храма Аммона. С полей битвы вести доходят и до Бокен-Хонзу, который узнает, что в битве на берегу Оронта кавалерия («колесничные») Рамзеса струсила, и фараон чуть не попался в плен, хотя в поэме Пентаура он, Рамзес-Сезострис, бессовестнейшим образом хвастается, говоря от своего имени:
– И ускорил я бег коней своих и бросился в середину враждебных полчищ, совершенно один – никого не было при мне. И, совершив это, я оглянулся и увидел, что окружен 2 500 парами коней в колесницах, и путь мне прегражден лучшими витязями царя презренных хита (хеттеи) и всеми многочисленными народами, бывшими с ним… И стояли по три мужа на каждой парной колеснице, и все соединялись вместе…
И ни один из моих князей, ни один из моих начальствующих над колесницами, ни один из моих военачальников, ни один из моих витязей (могар) не был тут. Оставили меня мои воины и мои колесницы – никого не было из них тут, чтобы принять участие в бою… Но я сделался подобным богу Монту (Марс). Я бросал стрелы правою и сражался левою. Я был как Ваал пред лицом их. Я был в середине их, и они были разбиты вдребезги перед конями моими. Ни один не подвинул руки своей, чтобы сразиться; мужество их упало в груди их; члены их ослабели – не могли они метать стрелы, не нашли они в себе храбрости поднять копье! Я заставил их упасть в воду, как падают в нее крокодилы. Они упали на лица свои один за другим. Я убивал их по произволению, так что ни один из них не оглянулся, никто не обернулся. Каждый, кто падал, не поднимался более: укоротилось дыхание ноздрей их»…
Каков храбрец!
Об этом эпизоде войны и о многих других вести доходили до Бокен-Хонзу, – и вот, начал хлестать бич его сатиры по спине воинственного ученика, злополучного «могарика» (офицерика) по имени Хираму. Я привожу только отрывки сатиры, в форме послания к этому Хираму.
«Поясни мне вкус быть могаром, – пишет Бокен-Хонзу. – Пусть наполнится ухо твое тем, что я буду говорить тебе. – Вас побили презренные хита. Колесница твоя лежит перед тобою. Сила твоя истощилась к вечеру. Все члены твои размолоты, кости твои разбиты… Ты засыпаешь – сладок сон. Для вора в эту несчастную ночь настало удобное время. Ты один. Ночь так темна, что ты думаешь – в темноте брат брата не узнает. Приходит вор – твоя одежда украдена. Лошади твои бьются от испуга. Твой лошадиный прислужник просыпается, замечает, что случилось, забирает остальное и уходит к злодеям».
В другом месте, описывая трудности похода по горам Сирии, сатирик-жрец говорит Хираму:
Виси над бездной, на скользкой высоте, при глубине под тобою двух тысяч локтей обрыва, полного обломков скал и мелких камней. Ты подвигаешься вперед зигзагами; ты несешь лук, ты берешь в левую руку железо (меч). Враги, старцы, видят, – если глаза их хороши, – как ты в изнеможении опираешься на руку свою. «Пропал, – говорят они, – верблюд-могар»… Враги сидят, спрятавшись в ущелье. Носы их касаются подошв их. С взглядом свирепым, лишенные всякой кротости, они не станут играть с тобой…
Ты один. Нет сильного при тебе. Ты не знаешь дороги. Волосы на голове твоей подымаются дыбом и стоят торчком. Душа твоя – на ладони твоей (т. е. «в пятках»). Тропа полна обломков скал и камней. Вблизи нет обхода. Путь оброс терном и репейником, и волчцом и колючими растениями. С одной стороны у тебя пропасть, а с другой – гора и отвесная стена скалы. А ты должен тут следовать. Колесница, на которой ты стоишь, подскакивает. Ты заботишься о сохранении твоих лошадей. Если колесница упадет в пропасть, то и ты с нею. Снимаются твои тяжи и сваливаются. Ты спутываешь железами лошадей, потому что сломалось дышло на тропе узкого прохода. Бросается и ось. Мужество твое испаряется. Ты начинаешь бежать рысцой. Небо знойно; ты томишься жаждой, – а враги за тобой. Тобою овладевает дрожание… Нет тебе покою»… И сатирик вновь восклицает: «Поясни мне вкус – быть магаром»!
Но вот, после всех ужасов, злополучный выбрался из горных дебрей, с трудом спас свою голову и ободранный, больной, с одним только поясом (а в поясе зашито все его богатство – золото), достиг, наконец, города Иопы (ныне Яффа). Здесь он снова экипировался, привел в порядок колесницу и упряжь. Но молодца ждут новые приключения – и комические, и трагические.
Иопа и при Рамзесе отличалась своими садами. И теперь она вся в апельсиновых и финиковых рощах, огороженных стенами колючих гигантских кактусов, сквозь которые пробираются только юркие ящерицы. Финики соблазняют египетского кавалергарда, и он хочет стянуть несколько зрелых гроздей. Но сад стережет хорошенькая хита (филистимлянка)… Впрочем, пусть говорит за себя сатирик-жрец.
«Ты проделываешь отверстие в изгороди, чтобы достать плодов. Ты раскрываешь отверстие рта твоего, чтобы есть. Ты находишь, что девушка, которая сторожит сад, красива. Но тебя увидели (попался кавалер!)… Тебя допрашивают… Твой пояс сослуживает тебе службу, – ты отдаешь его, как цену за дрянные лоскутики».
Увы, кавалер обобран почти до нитки. Но у него остаются еще доспехи и колесница. Однако, и это скоро исчезает.
Ночью ты спишь, прикрывшись куском меха, – продолжает беспощадный сатирик. – Ты спишь крепко, так как ты устал. Вор берет твой лук и меч, лежащие близ тебя. Колчан твой с ремнями и доспехи твои в темноте изрезаны. Двухконная упряжь твоя уходит. Твой конюх направляет ее по скользкому пути, подымающемуся в гору. Он разбивает в куски твою колесницу, следуя по твоим стопам. Он находит твои принадлежности (?), которые упали на землю и зарылись в песке. Он делается «пустым местом», т. е. слуга улепетывает: вместо слуги – «пустое место»…
Я не могу передать содержания всей сатиры, всех ядовитых стрел, которыми осыпается злополучный египетский воин… Злой жрец торжествует; его непослушный питомец, мечтавший о военных лаврах, возвращается в Фивы, изображая собою «палку, изъеденную червями»… Один глаз у него выбит стрелой, нога сломана… правая рука ампутирована…
– Не говори, – обращается к нему злорадный жрец, – что я соделал имя твое вонючим пред всеми другими людьми…
«Вонючее имя!» – какое сильное выражение! – только в литературе камней мы и встречаем его.
Но этим не кончились злоключения бедного воина.
Отправляясь в поход с Рамзесом, он оставил в Фивах любимую девушку, которая также любила его и умоляла не покидать ее.
Теперь, увидев его калекой, смуглолицая Шатау отшатнулась от своего жениха.
– Что с тобой, лотос души моей? – изумился Хираму. – Ты видишь перед собою могара… На шее моей золотой дар его святейшества, фараона Рамессу-Миамуна – да живет он вечно!
– Нет, это не ты, – печально сказала Шатау, – моего Хираму нет больше. – И девушка заплакала.
– Но я все тот же, лотос души моей! – твердит Хираму.
– Нет… не тот… Ты был для меня все, теперь – ничто… Твои глаза – то были окна в небо… Ты одно окно разбил… Твои руки – это был пояс… Его перерезали… Твои ноги были пилоны храма бога Горуса… Теперь пилоны храма разрушены.
За слезами юная египтянка больше не могла говорить.
Примечания
По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. Замурованная царица: Роман из жизни Древнего Египта. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года], с. 229 – 235.