34. Царевна Софья за географией
Даниил Мордовцев
А в это утро в селе Коломенском, в царском дворце, о ней, о бывшей княжонушке Долгоруковой, а ныне гетманше-вдовице, вспоминали и жалели.
Старая мамка рано взбудила царевну Софьюшку. Не хотелось старой будить царевну, так хорошо спала она, разметавшись в постельке, и так сладко улыбалась да шептала не то «батюшка свет» – царя батюшку, должно, видела во сне, не то «Васенька соколик» какой-то; а все ж надо было разбудить: сама царевна крепко-накрепко наказывала разбудить, «уроки-де учить» надо… И на что это девку уроками мучат? – думалось мамушке, – а все-таки нельзя не разбудить; приказывала: коли-де, сказывала, выучу уроки-те, так батюшка-царь обещал взять ее с собой действа смотреть.
И царевна сидит у стола, такая розовенькая, иногда позевывает со сна, крестит свой розовый ротик и все учит что-то очень мудреное, что задал ей этот Симеон Ситианович.
Перед царевной книга рукописная, а на столе глобус. Царевна то в книгу заглянет, то на потолок с узорами и покачивается.
– Ангуль-ангуль – уголь, аркус – дуга, аксис – ось, екватор – уравнитель… Екватор, екватор, екватор, какой трудный!
Потом, закрыв глаза ладонями, повторяет эти слова наизусть и все спотыкается на экваторе…
– Евкатор, евкатор, эх, какой трудный!
Глянула в книгу, топнула ножкой – нет, не евкатор, а екватор, екватор…
А мамушка сидит у окна с чулком и тихо шевелит губами, считая петли.
– Зона торрида – пояс горячий, или знойный, зона фригида – пояс хладный, или студеный…
– Ишь, диво какое! – удивленно качает головой мамушка. – Нашли вон пояс горячий… А с чево ему быть-ту горячим?.. И чему учат! Не диви бы божественному…
– Ах, мама, ты не знаешь! – защищает царевна своего учителя. – Это пояс в географии, а не такой пояс, какой носят…
– Ну, и у этой там егорафьи с чего быть поясу горячу?
Царевна смеется самым искренним смехом.
– Ах, мамушка, какая ты смешная! «Егорафья»!.. География, а не егорафья…
– Ну, Бог с ней, матушка царевна, с этой евграфьей! Вон сестрицы твои, другие царевны, ничему такому заморскому не учены, а все-таки, Бога благодаря, здоровехоньки живут… Да и то сказать, ты у батюшки-царя любимое дите…
А царевна опять покачивалась над книгой да закрывала глаза ладонями, чтобы запомнить разные премудрости и не ударить лицом в грязь перед батюшком.
– «Свойства и аффекции, которые земному кругу от течения солнца и звезд являющегося приключаются, суть: единого места периики суть антиков того места антиподы и антиподов того места антики», антики, периики, антиподы, ах, как трудно! Антиподы, антиподы, антики…
Она встала и начала ходить по терему, повторяя и прищелкивая пальцами: «антики, периики, антиподы, антики, периики»…
Она глянула в окно. Там часовые стрельцы стоят… А пруд такой тихий, по нем лебеди плавают… Увидали ее, свою любимицу царевну, и от радости начали крыльями махать… Царевна вся порозовела от этого лебединого привета… Надо их, лебедушек, покормить… да и учиться надо…
– «Тако единого места антиподы суть антиков того места периики, и перииков антики», – снова уткнулась она в книгу. – «Сие от дефиниции довольно ясно есть и не требует доказания»…
– Ясно! То-то ясно!.. Ах, мамушка, неясно!
– Что ты, моя золотая! Совсем светло…
– Нет, в книге неясно…
– Ну, глазки, поди, притомила, отдохни…
– Нет, глаза не устали, а не пойму!
– Так у учителя спроси, мое золото.
– Ах, какая ты! – досадовала юная царевна.
И вдруг ей вспомнилась курносенькая, с розовыми щеками Оленушка, княжна Долгорукова, что ныне вдова гетманша Брюховецкая…
– Что-то она поделывает теперь там, в черкасской стороне?
– Кто, золотая?
– Княжна Оленушка, гетманша.
– В полону, она, бедная, сказывают; как убили черкасы ее мужа, так Петрушка Дорошонок, сказывают, взял ее к себе в полон.
– Ах, бедная! Что ж батюшка не отымет ее у Дорошенки? Я попрошу батюшку.
– Да вот Федор Соковнин, поди, скоро привезет от нея весточку, а може и грамотку.
– Да… А вот сестры его, бедные, Морозова да Урусова… Я батюшку про них спрашивала, так говорит, закону-де супротивны стали.
– О-о-охте-хте! Где уж супротивны!.. Все этот Никон…
Царевна как бы опомнилась и снова нагнулась над книгой.
– Ну, мамушка, не мешай мне.
– Что-й то ты! Кто тебе мешает? Ты мне мешаешь, вон петлю спустила…
– Ну-ну…
Царевна встала и, глядя в потолок, стала спрашивать сама себя, так, как ее спрашивал Симеон Полоцкой.
– «Дистанции мест пременяются ли?» – «Пременяются: путевая убо мест дистанция овогда большая, иногда меньшая быти может; но истинная и кратчайшая дистанция географическая пребывает тая жде, разве егда познаеши, что суперфиция земная прервется или отделится. Места же зде разумеваем пункты земные недвижимые. И тако ежели суперфиция между двоих мест срединоположенная учинится высшая, то будет и дистанция мест учинена большая, а буде низшая, то будет меньшая».
Это она проговорила почти одним духом наизусть, так, что даже вся раскраснелась.
– Ай да умница! Не забыла, – похвалила она себя. – Поцелуй же себя.
И она подбежала к овальному зеркалу, висевшему на стене, и поцеловала свое отражение.
– Ба ба ба! – послышался вдруг возглас в дверях терема. – Ай да девка! Сама с собой целуется…
Мамушка вздрогнула и уронила чулок. Царевна отскочила от зеркала. В дверях стоял царь Алексей Михайлович и улыбался своею доброю улыбкою. И ласковые глаза, и розовые щеки, все так и светилось нежностью.
– Ай да девка!
– Батюшка! Государь! – радостно, зардевшись вся, воскликнула царевна и бросилась отцу на шею.
Он ласково крестил и целовал ее голову.
– А! Как растет девка, – нежно говорил он, положив руки на плечи дочери и глядя в ее лучистые глаза, – уж скоро и до головы не достану, скоро отца перерастет.
– Ах, батюшка, светик мой, миленькой, государь! – ласкалась девочка.
– Да и что дивить! Девке скоро шестнадцать стукнет…
– Пятнадцать, царь-государь, – поправила его мамушка, подходя и целуя царскую руку.
– Здравствуй, мамка!.. Вы всегда убавлять года любите, это женское дело…
– Нету, государь батюшка.
– А что вы тут делаете?
И царь подошел к столу, на котором лежала развернутая рукописная книга, и стоял глобус. Он взял книгу и стал смотреть ее титул, расписанный киноварью и разными цветными заставками.
– «Географии генеральная», – читал он, – «небесный и земноводный круги купно с их свойствы и действы, от Бернардуса Варениуша сложенная»… Так, так, география…
Царевна, прижавшись головкой к плечу отца, тоже заглядывала в книгу. Царь перевернул первый лист.
– Вижу, сам Симеон писал, искусник, худог добрый… Ишь скромник, что говорит в предисловии: «того ради малым и худым кораблецем смысла моего с прочими на широкий сей океан толкования пуститися дерзнул»… Да, скромник… Это хорошо… «Моя же должность объявити – продолжал читать царь – яко проводих сию не на самый словенский высокий диалект против авторова сочинения и хранения правил грамматических, но множае гражданского посредственого употреблял наречия, охраняя сенс и речи самого оригинала иноязычного»… Ишь ты! А что есть «сенс?» – обратился он к дочке и погладил ее волосы.
– «Сенс» сиречь смысл, – бойко отвечала девочка.
– Так, умница.
Старушка-мамушка, стоя в стороне, с умилением глядела на эту нежную сцену.
– Много выучила? – спросил царь, взглянув на девочку.
– До перииков и антиков, батюшка.
– Хорошо, дочушка… А трудно, поди?
– Трудно…
– Ничего… корень учения горек, а плоды его сладки суть…
Он взглянул на глобус, тронул его, повернул на оси…
– А сие разумеешь? – спросил он, тыкая пальцем в глобус.
– Разумею, батюшка.
– Это что такое! Словно ось махонька…
– Сие есть аксис, на чем земля вертится.
– Ишь ты, аксис… слово, поди, греческое… так-так, словно ось…
– Да она осью и называется, батюшка, – пояснила девочка.
– Точно-точно… Премудро все сие… Токмо не уразумею я, как люди не упадут с земли, коли она круглая…
– Не падают, батюшка.
– То-то я сам вижу, что не падают… Вот и мы не падаем, стоим, потому кверху падать нельзя… А вот те-ту, что внизу, под нами живут?
– Они, батюшка, называются антиподы.
– Антиподы, ишь ты… А мы кто же?
– А мы антики…
– Вон оно что! Поди ты, мы антиками стали, русские-то… А все премудрость Божия…
Он задумчиво качал головой, рассматривая глобус и повертывая его.
– А где ж Москва тут будет? – спросил он.
Царевна повернула глобус, нагнулась к нему… «Вот Москва, батюшка».
– Вижу, вижу… И на чертеже государства российского тако же… А Ферапонтов монастырь, примером сказать?
Девочка вопросительно посмотрела на отца.
– Не знаю, батюшка.
Царь задумался: он вспомнил о своем некогда «собинном» друге и вздохнул.
– Нет его, поди, тут, Феропонтова-ту, – раздумчиво сказал он, – и Пустозерска нет…
Мысль его, видимо, где-то витала; но девочка не понимала этого и молчала… Она слышала только, как лебеди кричат ка пруду; она знала, что они о ней соскучились, она избаловала их.
– Дивны, дивны дела Твои, Господи, – продолжал царь раздумчиво. – А это что такое, опоясочка черненькая кругом, а? – спросил он, проводя пальцем по экватору.
– Ее-ев-евкатор это, батюшка, – зарделась девочка, чувствуя, что дело не совсем ладно.
– Евкатор…
– Сиречь уравнитель, – поправилась она.
– Уравнитель… Опоясочка вокруг земли… А кто ее опоясал? Все Бог… Для Него, Батюшки-Света, вся земля, что яблочко едино, клубочек махонький, взял и опоясал Своею божественною ниточкою, поясом господним… Одеяся, яко ризою, облаком, лете на крылу ветреннюю… Чудны дела Твои, Господи… Ишь лебеди раскричались, к дождю, поди…
– Они есть хотят.
– То-то, проголодались без тебя… А вот сия опоясочка тоненька? – указал он на северный полярный круг. – Что оная означает?
– Сие есть зона фригида, пояс хладный или студеный, – бойко отвечала девочка, уверенная, что на этот раз не врет.
– Так пояс-таки? Так и называется?
– Пояс, батюшка, хладный.
– Хладный… почему ж хладный?
– Поелику северный, а на севере хлад…
– Точно, точно… Вон в Крыму и на Тереке, сказывают, теплее, а в Ерусалиме знойно.
– А вон там, батюшка, и пояс знойный или горячий, зона торрида, – торопилась девочка, показывая своим розовым пальчиком южный полярный круг.
– Так-так, дочушка моя, умница… Учись… Это премудрость Божия…
Девочка стала ласкаться к нему, словно кошечка.
– Ах, ты моя Софей-премудрость Божия, – гладил он ее.
– А возьмешь меня на действо? – вдруг спросила она. – На «Навуходоносорово» действо…
– Возьму, возьму, – он снова поцеловал ее в голову. – Ишь выросла…
Выглянув затем в окно, Алексей Михайлович увидел, что к крыльцу, по заведенному порядку, уже стали сходиться бояре и стольники на смотр, для поклонов и для докладов. Меж ними он увидал князей Воротынского и Одоевского, да Василия Волынского. Какая-то тень прошла по благодушному лицу царя; он догадался, зачем пришли эти трое… Этой ночью они пытали Морозову и Урусову.
Царь рассеянно и торопливо перекрестил дочь и вышел из терема.
Примечания
По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года, т. 17 – 18], с. 325 – 332.