Традиционный сбор

Владимир Пасько

День 15 февраля подходил к концу. Обычный будний день, «без отметки на календаре», как пелось в одной из Тех, Их песен. Правда, они его будним не считали. Праздничным, впрочем, тоже вряд ли. Просто – это был Их день. Когда они к обеду старались закончить свои обыденные дела и на несколько часов возвращались в ту жизнь, которая была много лет назад. Самое малое – пятнадцать, самое большее – двадцать пять. В жизнь, которую они костерили тогда и от которой хотели избавиться, когда были Там, и к которой с таким трепетом и душевным волнением стремились вновь прикоснуться Сейчас и Здесь, хотя бы изредка.

В этот день они собирались у памятника Ребятам, молча пожимали их бронзовые руки, с глубоким вздохом обнимали их за литые плечи, делились с ними сигаретами и вином. Вином, которое Ребята никогда уже не выпьют и не закусят дымком от этих сигарет.

Потом шли в свою, Их церковь, где неловко и неумело крестились, так же неловко и неумело ставили свечи – за упокой Тех, кого знали и кого не знали, но могли бы знать или встречать Там, на Той войне, Тех, кому с нее домой придти так и не удалось. Неловко и неумело – потому что их поколение никто этому не учил. Учили другому. В том числе и тому, что «на братских могилах не ставят крестов, и вдовы на них не рыдают…» И Там они Этого, крестного знамения, как теперь говорят, не делали. Обходились как-то и без Бога. Впрочем, как и без многого из того, чему учили. Ну а сейчас оказалось, что вроде бы все по-другому. А раз так – то отчего бы и нет, отчего бы не перекреститься? Тем более, если это Ребятам поможет? Там, в другой их жизни?

Под стенами, возле икон истово крестились заплаканные, до срока постаревшие женщины в темных одеждах. В большинстве своем матери, реже – вдовы тех, кого символизировали бронзовые Ребята – тех, кто не вернулся Оттуда. Вдов было мало потому, что большинство из Тех, не вернувшихся, своими семьями так и не обзавелись – попросту не успели. По причине своей даже не молодости, а юности.

Поп, тоже один из них, избравший эту свою стезю после возвращения Оттуда, – творил молитву, поминая «рабов Божьих, не вернувшихся с поля брани». Скороговоркой летела череда имен, длинная и частая, как пулеметная очередь. Приглушенные рыданья женщин становились слышнее. Мужчины, играя желваками и стискивая зубы, понуро опускали головы. Словно были в чем-то виноваты. И перед этими женщинами, и перед теми парнями.

В атмосфере храма, для кого священной, для большинства – непривычной, но для всех – возвышенно-торжественной из глубины памяти беспорядочно всплывали воспоминания и, казалось бы, давно забытые ощущения. Они наваливались на душу, будоража ее и заставляя тревожно трепетать. Одновременное прикосновение к Тому, суровому и жестокому прошлому и к Этому, умиротворенно-вечному выбивало душу из привычно рутинной колеи, заставляло взглянуть вокруг другими глазами.

После этого возвращаться вот так сразу к нынешней своей жизни Они просто не могли. Им нужно было хотя бы на несколько часов сначала вернуться в Ту жизнь. А потом уже из нее, облегчив растревоженную душу воспоминаниями и разговорами с себе подобными, попутно залив тлеющие остатки своих военных пожарищ-воспоминаний алкоголем, потихоньку возвращаться в Нынешнее.

Генерал Шеремет на той войне был майором, одним из Них, а поэтому понимал Их в полной мере. И охотно принимал участие в том, чтобы этот день – день окончания Той войны был все же не только днем памяти Тех, кто с нее не вернулся, но и праздником. Если не Победы, то по крайней мере Возвращения к мирной жизни Тех, кто через эту войну прошел. Какая она, эта жизнь сейчас – это уже другое дело…

Вот и сегодня все вроде бы удалось. Нормально встретились, посидели, повспоминали, поговорили, отвели душу… Все вроде бы довольны. Шеремет вышел из машины, поднялся в лифте, тихо открыл дверь. Жена, как всегда, ждала с ужином. Но – какой тут ужин? После мужского военно-полевого застолья? Отправил спать. Самому не хотелось. Точнее – так вот сразу и просто возвращаться из Той, особой жизни в Эту, буднично-рутинную. Читать – тем более. Обо всех этих потугах построить на развалинах Великой страны что-то новое, да еще и приличное. Нет, он не против, отнюдь. Наоборот – когда все это началось, он добросовестно старался делать дело на своем конкретном месте. Так, как его учили всю жизнь и так, как он его делал Там – с полной самоотдачей. И он лично кое-что полезное даже сейчас успел все же сделать для своей Родины в ее нынешнем виде. Жаль только, что в целом эта сначала «перестройка», потом «новостройка» затянулась так надолго. Ну да не об этом речь. Армия вне политики. Тем более сегодня и сегодняшней.

В голове роились отрывки воспоминаний, мыслей, впечатлений… Владимир вспомнил о своих старых, привезенных Оттуда, кассетах. С песнями с Той войны. Он их хранил, как зеницу ока все эти годы. Иногда, под настроение, доставая и прослушивая. Обычно когда никого не было дома. Или когда один занимался какой-либо домашней работой. Или вот так, как сейчас – возвращаясь после встречи со Своими. Не включая в комнате света, впотьмах нащупал рукой на привычном месте, взял, вернулся на кухню.

Интересная судьба у этих кассет. Шеремет смолоду любил простые песни про жизнь, которые пели под гитару простые в общем-то ребята. Это потом уже их стали называть «бардами», «авторами-исполнителями», а их творения – «авторской песней». Многие из них стали маститыми-знаменитыми. Но – они не знали Той войны. Или не хотели знать. А Им, ее участникам, нужны были Свои песни. О Них и об Их жизни. И Они начали их слагать сами. Конечно, с профессиональной поэтической и музыкальной точек зрения мало что из этих Их песен заслуживало столь громкого названия. Но Им они нравились и Они их с удовольствием кто пел, ну а кто не мог – слушал.

Шеремет относился к последним. Но он не просто слушал – он искренне любил эти бесхитростные, но правдивые стихи на столь же незамысловатые мотивы. Потому что в словах этих песен отражалась, как солнце в капле воды, вся Их жизнь, о которой в то время, в начале 80-х годов не писали ни в газетах, ни в журналах, ни в книгах. И не показывали ни в кино, ни по телевидению. А если писали и показывали – то, во-первых, скупо, во-вторых, чаще всего ложь, в лучшем случае полуправду. А Правда – она была здесь, в этих песнях. Шеремет убедился в этом, как только попал Туда. И, готовясь к замене, к возвращению в Нормальную жизнь, он решил взять ее, эту Правду, Сюда, с собой, домой. Для этого собрал отовсюду, где только мог, записи Тех песен, прослушал, со свойственной ему скрупулезностью расклассифицировал и собрал воедино. Получилось неполных три часа, больше полусотни песен. Если разобраться – песенная антология Той войны. От начала в декабре 1979 года и до той поры, когда Шеремет с нее вернулся – до начала 1984-го.

Потом, особенно в конце 80-х – начале 90-х годов, песен на эту тему появилось много, даже очень много. Шеремет сначала пытался их собирать, пополнять свою антологию, но потом бросил это занятие. Во-первых – потому, что новые песни мало что добавляли к старым и по их информативности, и по их художественным достоинствам. Поскольку создавались теми же самоучками. Но, и это во-вторых, – уже не столько как боль и крик души, а в значительной степени как дань моде. Поскольку занавес молчания к тому времени уже стал приоткрытым. До определенной степени. И новые «барды» Той войны теперь сочиняли уже с оглядкой на эту «степень». А не бесшабашно – правдиво, как «каскадеры» начала 80-х. Потому как человек слаб и кому не хотелось под свет «юпитеров» и объективы телекамер? А с «голой» правдой туда не пускали. И пошли песни – вроде бы и о Том, но часто-густо вроде бы и не те – без хруста пыли на зубах, без разъедающего глаза соленого пота, привкуса крови в пересохшем рту и без многого другого, что было на Той войне. Пусть порой даже мелкого и незначительного, но того, что делало ее частицей Их жизни.

Шеремет зарядил кассету в старенький, еще Оттуда привезенный магнитофон. Достал из холодильника враз запотевшую бутылку водки, из бара – рюмку старого, «застойных времен» хрусталя, повертел ее в руках. Нет, не то. Полез в свой ящик шкафа, достал оттуда стакан. Почти как наш граненый, но из высокопрочного термостойкого французского стекла. Он неизвестно зачем, повинуясь какому-то внутреннему чутью, прихватил его с собой Оттуда. Кажется, чтобы было из чего выпить в самолете при возвращении Оттуда – Домой. Это была Их традиция – стакан того, у кого что есть, за возвращение в былую, Нормальную жизнь при пересечении невидимой с высоты нескольких тысяч метров «государственной границы Союза Советских Социалистических Республик». Так тогда говорили. Так эта посудина и осталась – как еще одна маленькая память о Той поре. Шеремет отставил рюмку, плеснул в стакан. Нажал на кнопку. В динамике шероховато зазвучал голос Игорька – солдата из комендантской роты. Ординарец замкомдива, он был не особо обременен службой и охотно вызвался оказать техническую помощь. Шеремет тогда не только выстроил песни в ряд по своему замыслу, но и предпослал каждому разделу свой маленький дикторский текст. И с тех пор юношеский голос этого паренька из Донбасса, не взрослея и не меняясь, несет эти серьезные слова через все эти годы:

«Эта кассета – маленькая память о маленькой войне, которая осталась для нас, ее участников, незабываемой школой – школой мужества, мужской дружбы, любви к Родине и нашим близким. Профессиональные композиторы и поэты песен о нас не сложили, а поэтому мы поем о своем времени и о себе сами, как умеем – шероховатый слог, хриплые от ветра и пыли голоса, старенькая гитара, кочующая с нами по горам и пустыням, в зной и холод, в палатках и «бэтээрах».

Начиналось это в свое время, в декабре 1979 года, лихо и довольно весело. Примерно так…».