Но мы помним не только все. Но, и это главное, – всех…

Владимир Пасько

В динамике вновь послышался голос юного «комендача»:

Но мы помним не только все. Но, и это главное, – всех! Вам, наверное, понравилась и эта песня, и такие, как «Здравствуй, дорогая!», «Кукушка», «Поднималась зорька за хребтом горбатым».

Кто же их сложил ? Аист ! Но кто он ? Поэт? Нет! Композитор? Нет.! Он – Солдат. Один из нас! Послушайте его близких друзей.

У Шеремета слегка перехватило горло. Он хорошо помнил эту кассету. Он взял ее в разведбате, у Юры Шаповалова. А тот, в свою очередь, у десантников. Глуховатый голос взрослого мужчины с чувством горечи негромко произнес:

Вы слушали песни Аиста – Александра Ивановича Стовба.

Десантник, двадцать два года, который погиб здесь, в Афганистане. Над ним жестоко издевались: разрезали кожу между пальцами, выбили глаза, в глазницы насыпали пороху и подожгли.

Так погиб гордый Аист. Памяти его посвящается эта песня.

Тот же глуховатый голос, только теперь уже с какой-то любовно-грустной мягкостью, негромко запел:

Гордый Аист, друг наш прекрасный!

Ты живешь, как ангел, в облаках.

В песнях пел ты о сынах России

Здесь, в афганских проклятых горах.

И буханку хлеба вынимая,

Положил ты парочку гранат,

Чтобы защитить в разгаре боя

Окруженных молодых солдат.

Да… Ему двадцать два, им – по двадцать. Почти рядом. Но именно – только «почти». Разница не в возрасте, а в тех двух маленьких звездочках, что на погонах. Это внешняя. А внутренняя – в той силе духа, которую они дают, эти символы особой, офицерской касты их обитателю. Точнее – дает офицеру его кастово-профессиональная ментальность, достигаемая его специфическим, командирским воспитанием и олицетворяемая его офицерским званием. Со всеми вытекающими из этого обязанностями и правами. Последних, правда, куда меньше, нежели первых. Для гвардии лейтенанта Стовбы эти права и обязанности трагически слились в одно короткое, но всеобъемлющее понятие – умереть достойно. Как подобает офицеру. А за что – это уже другое дело. Если даже сложно разобраться – за что, за какую такую идею? – то хотя бы за одно короткое и святое для военного человека слово – Приказ. Как чуть раньше пели другие молодые ребята – солдаты:

Умирать нам, вроде, рановато,

Но приказ не выполнить – страшней.

Да, тогда они думали так и делали так… Если и не все – то по крайней мере те, кто составлял костяк офицерства, костяк армии, Великой армии. В принципе, они и сейчас так думают, профессиональные военные разных званий. И тому учат своих подчиненных – молодых солдат. Однако за прошедшие после Афгана годы по ним жестоко прошлись. И сделали, казалось бы, все, чтобы втоптать в грязь само это понятие – «профессиональный военный» как защитник Родины, а не «нахлебник на шее трудового народа». И как человек, уже в силу самого своего звания призванный иметь особо высокие понятия о личной Чести. Которые общество должно всячески поддерживать, а не унижать своим хамски-пренебрежительным отношением и примитивным толкованием понятий равенства людей и демократии.

Началось все это еще с Горбачева. Который почти пять лет все никак не мог решиться закончить ту проклятую войну, но тем не менее ничтоже сумняшеся объявил армию едва ли не главной виновницей бедственного экономического положения страны. Как будто это не они, кремлевские «мыслители» бездарно руководили и экономикой, и обороной, и страной в целом. И довели ее до развала. И Великую страну, и Великую армию. Офицеры которой, кстати, тогда поддержали всех этих нынешних псевдодемократов. Интересно, где бы они сейчас были, если бы так презираемые нынче армейские офицеры тогда, в августе 1991-го, выполнили приказ своего высшего командования ?

Шеремет тяжело вздохнул. Это была даже не обида за армию, за себя лично. Беспокоило другое – смогут ли нынешние преемники советских – российские, украинские, белорусские офицеры в тот единственный в жизни каждого человека роковой миг, когда в душе прозвучит великое слово Надо, – поступить так, как гвардии лейтенант Советской Армии Александр Стовба? А главное – захотят ли ? Даже не на чужой земле, а за свою, родную ? Кто знает… Для этого ведь нужно, чтобы душа Солдата была согрета любовью народа, а тело – заботой государства. А все это возможно лишь при уважении к Армии со стороны отцов Нации. А всего этого в нынешних «независимых государствах» что-то не просматривается, куда ни глянь. Погасить в душах людей жертвенное пламя высоких чувств – это, в сущности, не так уж и сложно. Даже что касается любви к Родине. Для этого даже усилий особых прилагать не стоит – достаточно все пустить как есть, на самотек. И ядовитых всходов безразличия к судьбе Отечества долго ждать не придется, ибо Зло – оно всегда было и есть активнее Добра. А поэтому воспитать в душе человека Самоотверженность и Служение долгу неизмеримо сложнее, нежели привить ему навыки рыночной экономики, особенно в её нынешнем «совковом» исполнении. Тем более, что, как показывают столетия опыта многих стран с этой самой вожделенной рыночной экономикой, в одной человеческой душе служение Родине, да еще и самоотверженное, и служение Золотому тельцу уживаются редко. Уж больно разные качества для успеха в своем деле нужны Торгашу и Солдату, особенно во времена «первичного накопления капитала».

Он встрепенулся, раздраженно тряхнул головой. Проклятая современная жизнь, никуда от нее не денешься, даже в Афгане достает. А глуховатый баритон, необремененный этими такими странными для армии тех времен заботами и проблемами, грустно продолжал:

Видно, зря кукушка куковала,

Обещая жизни сотню лет.

У Солдата ведь судьба такая –

Нынче жив, а завтра тебя нет.

Как того молодого капитана – замполита разведбата, с которым Шеремет как-то вместе выбирался в отпуск. С «вертушкой» до Кабула у них тогда что-то не заладилось. А капитан очень боялся опоздать на самолет на Ташкент – какой-то семейный праздник, что ли. Бегом добыл у себя в батальоне БРДМ и они на нем рванули в Кабул, в одиночку. В дороге и разговорились, познакомились поближе. Умный, симпатичный, а главное – скромный молодой человек. Что в принципе редкость среди той когорты. Ну да не об этом речь. Уже потом, далеко после того отпуска и незадолго до замены, во время одной из операций, командно-наблюдательный пункт его батальона попал под минометный обстрел «духов». Сидели втроем под скалой. Мина разорвалась прямо перед ними. Комбата капитана Адама Аушева прикрыл валун, но ногу осколками все же посекло, лечили потом в медбатальоне. Где ему, старому холостяку и ловеласу очень понравилось, даже уходить не хотел.

Врача батальона старшего лейтенанта Кузнецова спасло сложенное вдвое «трофейное» ватное одеяло, с помощью которого он спасался от пронизывающего горного ветра. Хотя осколок все же повредил голень – перебил какой-то нерв, стопа повисла. Ну а замполит сидел между ними как раз по центру. Осколок попал прямо в сердце, даже вскрикнуть не успел. Жена, двое детей, тридцатилетие так и не успел отпраздновать.

И хотя на свете жил ты мало,

Ты в сердцах друзей оставил след.

Память о тебе по всей России

Будет жить, как символ, много лет.

Наивный самообман. Они выдавали тогда желаемое за действительность. Не так верили, как хотели верить в то, что именно так и будет. И убеждали в этом не столько других, сколько себя самих. А их даже хоронить не хотели, как положено предавать земле павших в бою Солдат. Особенно поначалу, первые несколько лет. Писали на надгробиях – погиб при исполнении служебных обязанностей. И то в лучшем случае. А чаще – только фамилия-имя-отчество да даты короткой жизни. И места для могил отводили не рядом с ветеранами войны, а подальше с глаз долой. Чтобы вопросов лишних у «простых советских людей» не возникало. Дабы «не смущать народ». Войны-то нет! А если она и была – то только для них, ее то ли жертв, то ли участников – и то, и другое вполне подходит…

Новый голос в динамике негромко продолжил невеселую тему:

Не надо нам громких тостов,

Не надо бокалов звона,

Не в радость нам эта водка,

Что в кружках сейчас у нас –

Останутся в памяти нашей

Запыленные батальоны

И погибшие наши ребята,

Что всегда будут жить среди нас.

Те, кто там не был часто с раздражением пожимали плечами: «Да что все о погибших да о погибших… По сравнению с настоящей войной это – мелочи…». И они так же часто вынуждены были умолкать. Потому что действительно – разве можно сравнивать их десятки, сотни и тысячи угасших жизней с десятками и сотнями тысяч, а то и миллионами жизней, обреченных по планам на смерть в сражениях третьей мировой войны? Как им объяснить, что это такие же, как ты? И ты тоже мог бы быть на их месте. И в том-то и заключалась доводящая многих до исступления паскудная особенность той войны, что там не было разницы между фронтом и тылом. Да, смерть находила свои жертвы реже, чем в большой войне. Но зато в любое время и в любом месте. Порой самом неожиданном. И это здорово действовало на нервы. Особенно тем, кто об этом задумывался всерьез. Поэтому лучше было не думать, а делать свое положенное военное дело. Те, кто много думал об этом, в конце концов теряли мужество, а с ним и уважение товарищей. Потому что или начинали чрезмерно беречь свою «дубленку», или запивали от страха и безысходности. И то, и другое ничего, кроме брезгливого презрения не вызывало. Но сейчас – не об этих… речь.

Шеремет вспоминает начфина их дивизии майора Дьяченко. Который беспробудно пил все свободное и несвободное время. Как-то их вместе послали ночью проверять части, стоящие в отдалении от основного гарнизона. Ехать пришлось на одном БТР’е. Шеремет сел первым на броню, свесив ноги в командирский люк. Дьяченко ерзал-ерзал, пока не уговорил его поменяться местами, сесть над водителем. В обратный путь Шеремет, который проверял более отдаленную часть и опять садился первым, занял то же место, на котором ехал сюда. По дороге подобрали уже пьяного Дьяченко. И опять он не успокоился, пока не упросил Шеремета сесть теперь на его бывшее место, в командирский люк.

На следующий день в разговоре Владимир случайно с недоумением рассказал о странном поведении начфина начальнику разведки подполковнику Тарану. Тот весело рассмеялся: «Ну и наивный же ты, человек, Шеремет. Да он тобой просто прикрывался. Когда вы ехали туда – виноградники, откуда вас скорее всего могли обстрелять, были слева. Вот он и пересадил тебя на ту сторону, а сам сел справа. Ну а в обратный путь все, естественно, наоборот. Так что в следующий раз думай, прежде чем удовлетворять настойчивые просьбы некоторых наших друзей-товарищей…».

На душе тогда стало мерзко и гадко. Ну да не об этих мало– и криводушных сейчас речь… Не они, слава Богу, делали погоду. Подавляющее большинство были нормальные ребята.

Первый тост – за ушедших в вечность,

Пусть же будет земля им пухом.

Мы запомним их всех живыми,

Тихим словом помянем их.

Тост второй – за удачу и смелость,

За ребят наших, сильных духом,

Чтоб остались душой молодыми

И друзей не бросали своих.

Правильно поступают ребята – не только за смелость, но в первую очередь – за удачу. Ибо смелость без удачи – ничто, если не трагедия. Шеремет вспоминает, как в одной из операций поздно вечером, уже затемно, командир 180-го полка подполковник Мухин кинулся с резервной ротой выручать окруженный батальон своего полка. В принципе батальону ничего особого не грозило – «духи» в рост в атаку обычно не ходят, тем более ночью, тем более на хорошо укрепившиеся наши подразделения. Дождались бы рассвета, вызвали бы «вертушки» и «грачи» – штурмовики, обработали бы вокруг артиллерией – «духи» сами бы смылись. Но – в академии учили иначе. Да и предшественник Золотую Звезду Героя Совесткого Союза получил – надо догонять. И Женя рванул. Верхом на танке. Смелость была, да не было удачи. Выстрелом из гранатомета ему оторвало ногу. «Вертушки» ночью не летали. Но ждать до утра было нельзя. Ротный фельдшер наложил жгут – и все. Но были ребята, смелые духом. Которые друзей не бросали своих. И командир вертолетной эскадрильи майор Викторов, для которого это была последняя перед заменой операция, полетел в ночные горы сам. Чтобы или выручить, спасти товарища, или остаться там самому. И, зацепившись за крутую маленькую площадку всего одним колесом, все же принял на борт тяжелораненого комполка.

На суровой земле Афганской,

Под чужим, неласковым небом

Родилась наша крепкая дружба,

Что в бою выручала не раз –

За нее третий тост поднимем

И поделимся солью и хлебом,

Пусть же вечною будет та дружба,

Здесь навеки связавшая нас.

Перепутал малость тосты парень, ну да ничего, зато слова душевные. Разметало их всех по Союзу после Афгана, сначала кое с кем еще переписывался, встречался, а потом – Союз развалился, в разных странах оказались. Но память – она живет… Наверное, у каждого. Хотя – как сказать… Шеремет вспоминает один случай на эту тему. Он до сих пор для себя не решил – то ли воспринимать его просто как курьезный, то ли всерьез считать оскорбительным. Через восемь лет после Афгана судьба свела его с Олейчуком. Там они оба были майорами, на равнозначных в принципе должностях. Виделись почти ежедневно. И не только виделись. Потом Олейчук получил подполковника и вскоре заменился. И вот сейчас они столкнулись в дверях нос к носу: один полковник, другой – генерал-майор. Шеремет, не готовый к неожиданной встрече, слегка опешил, но, естественно, пропустил старшего по званию. Тот взглянул в упор, небрежно кивнул, и… прошел мимо. Василий решил, что он обознался. Но, встретившись вскоре с этим генералом опять на служебном совещании и внимательно его рассмотрев, не выдержал, подошел: «Прошу извинить, товарищ генерал! Вы служили в Афганистане в 1982 – 1983 годах? В Баграме?» Тот, не поворачивая головы с важностью утвердительно кивнул. Василий даже растерялся – да, он, Саша Олейчук. Но – никак не реагирует. В замешательстве он спросил и тут же пожалел о своем вопросе: «А Вам фамилия Шеремет ни о чем не говорит?» Генерал соизволил повернуть голову, снисходительно бросил: «Говорит. Ну и где Вы, как Вы?». Шеремет готов был сгореть со стыда. Благо, начиналось совещание, быстро отошел.

Этого генерала вскоре уволили в возрасте еще далеко не пенсионном для его звания и отнюдь не за его славное афганское прошлое… Сейчас он ходит в цивильном пиджаке, при единственной их случайной встрече любезно-вежливо поздоровался с Шереметом, но оба сделали вид, что дальше «здравствуйте» не знакомы. И так у «афганцев» бывает… Правда, редко. И слава Богу.

А пленка со слабым потрескиванием крутилась дальше.

Над горами, цепляя вершины,

кружат вертолеты.

Где-то эхом вдали прогремели

последние взрывы.

Только изредка ночью

взорвут тишину пулеметы,

Проверяя – а все ли мы живы?

Афганистан! Афганистан!

Афганистан! Афганистан!

Верно подметил парень. Днем вокруг городка, как правило, тишина и спокойствие. Но как только стемнеет – то тут, то там в боевом охранении слышна стрельба. Преимущественно из пулеметов. И трассирующими пулями. Короткие быстрые очереди, как-будто кто-то рвет огромную простыню – из курсовых танковых пулеметов –ПКТ. Медленно-гулкие, будто барабанят в какой-то сосуд – из крупнокалиберных башенных бэтээров – КПВТ. И трассы очередей были соответствующими: ярко-оранжевые стремительные штриховые линии ПКТ и пунктирные неспешные редкие КПВТ. Напоминающие сказочных малиновых майских жуков в черном небе, на фоне по-южному ярких афганских звезд. Кто стрелял, зачем стрелял? Скорее всего, автор песни прав – проверяя, а все ли мы живы?

По афганским дорогам

пришлось нам проехать немало.

Мы тряслись в «бэтээрах»,

нам небо служило палаткой.

И надолго под звездами

твердым законом нам стало –

Не искать на земле жизни сладкой.

Афганистан! Афганистан!

Афганистан! Афганистан!

Это выработавшееся в Афгане если не безразличное, то во всяком случае спокойное отношение к «жизни сладкой» многим из них даже потом и очень мешало. Особенно в сначала «кооперативные», а потом «предпринимательские» этапы развития их страны. Когда все стало по-иному, и некоторые приличные вроде бы доселе люди стали даже соревноваться друг перед другом, кто больше урвет, а то и украдет у государства, да и у ближнего своего не побрезгует… Правда, некоторые «афганцы» тоже в этом преуспели, но – некоторые. Большинство же так и осталось жить по старому своему закону – «не искать на земле жизни сладкой». Вызывая недоуменные взгляды знакомо-посторонних, а порой и нарекания близких. Но – что поделаешь… Шеремет не осуждал ни тех, ни других. Как верно сказал великий украинский поэт Тарас Шевченко: «У всякого своя доля и свой шлях широкий…»

Здесь про страх и опасность

мы будто с тобою забыли

И в минуты отчаянья мы научились смеяться.

И с друзьями,

которых на целую жизнь полюбили,

Мы привыкли надолго прощаться.

Афганистан! Афганистан!

Афганистан! Афганистан!

Кроме как забыть и смеяться, в принципе, иного достойного выхода-то и не было. Если не сумеешь совладать с собой, быстро отключаться от нынешних страхов и опасностей, то не сможешь нормально воспринимать завтрашнее, а потом послезавтрашнее и т.д., и т.п. И они навалятся на тебя, как снежный ком, и задушат-раздавят.

Шеремет вспоминает операцию в Ниджрабе. Где их здорово подолбали еще при выходе в район боевых действий. Сожгли часть колесных машин в колонне тыла. И уже через день у них начались нелады с продовольствием, пришлось подавать в некоторые подразделения вертолетами. Руководивший операцией полковник Кандалов орал, что в общем-то было для него нетипичным, на исполнявшего обязанности начальника тыла майора Дудника, грозил отстранить его от должности и отослать из района боевых действий в пункт постоянной дислокации. Что было не столько наказанием, сколько позором. Но Дудник лишь беспомощно пожимал плечами и что-то жевал губами.

Вечером, когда они оборудовали себе под открытым небом лежбище для сна, и Шеремет, перед тем как закрыть глаза, залюбовался огромными, висящими прямо над ними ярко-мохнатыми звездами на черно-бархатно-мохнатом небе, Дудник внезапно зашевелился рядом. «Владимир Васильевич! А Вы сейчас – как? Вы – нормально?» Шеремет сначала не понял: «Что – как?» – «Ну, это вот… Бой, когда нас зажали… Эта стрельба…» Владимир тогда лишь недоуменно пожал плечами: «Да никак. Это ж когда было… Спи.» Дудник тяжело вздохнул, заворочался: «А я только сейчас вот отошёл. Ладно, спокойной ночи.» И со вздохом повернулся набок. Шеремет не нашелся даже сразу, что сказать. Это же подумать только – полтора суток прошло, а он только сейчас отошел! А Кандалов его утром строгал. Да что ему Кандалов с его несчастными сухпайками, если он мысленно все еще был там, в том ущелье, которое он запомнил как ад на земле. Да-а-а. Хорошо, что он сам в молодости прошел школу воздушно-десантных войск. Там учат пересиливать себя, свой страх, брать самого себя за задницу и бросать в бездонную пропасть рампы. И еще кое-чему психологически подобному и полезному. Может быть, поэтому ему не было так страшно там,в Афгане? Единственно, чего Шеремет не то, чтобы боялся, а очень не хотел – это нарваться на противопехотную мину. Которых в Афгане было понатыкано без счета и нашими, и «духами», и «зелеными», и еще черт знает кем. Чтобы не быть калекой, в тягость себе и людям. Верно пелось в старой комсомольской песне:

А еще тебе желаю,

Дорогой товарищ мой,

Если смерти – то мгновенной,

Если раны – небольшой.