4. Киевские археологи 20—30-х годов XIX в.

Каргер М.К.

До начала 1820-х годов деятельность М.Ф.Берлинского, по-видимому, не встречала особенного сочувствия и интереса со стороны киевского общества. Н.П.Румянцев, посетивший Киев в 1821 г., писал:

“В Киеве сердце сокрушается, видя, каковое там господствует нерадение к древностям нашим, никто ими не занят и всякий почти убегает об них разговора” [ЧОИДР, 1882, I, стр. 191].

К концу первой четверти XIX в. положение кардинально изменилось. Подъем национального самосознания, вызванный победоносным окончанием Отечественной войны 1812 г., пробудил в широких кругах русской интеллигенции повышенный интерес к славному историческому прошлому России. Вышедшие в свет в 1816 г. первые тома “Истории Государства Российского” Н.Карамзина, несмотря на значительный в те времена тираж издания в 3000 экземпляров, были распроданы в 25 дней [Ю.В.Готье. Памяти Карамзина как историка. – Исторические известия, изд. Исторического общества при Московском университете, I, М., 1917, стр. 11]. По словам А.С.Пушкина, “все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную… Древняя Русь, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Колумбом” [там же, стр. 12-13]. Поэт Вяземский недвусмысленно связывал труд Карамзина с величественными событиями 1812 г., хотя в своих сопоставлениях был весьма далек от истины.

“Карамзин, – писал поэт, – наш Кутузов 12-го года, – он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие узнали о том в 12 годе” [там же].

Реакционная по своей идеологии “История Государства Российского” все же в какой-то мере удовлетворяла возросший интерес широких кругов русского общества к многовековой истории родины. Привлекая в изобилии документы различного характера – летописи, акты, свидетельства современников и пр., Карамзин, даже говоря о древнейших страницах русской истории, почти не обращался к вещественным, археологическим памятникам. Посвятив немалое [с. 33] количество страниц политической истории Киевского государства, повествуя нередко о событиях, развертывавшихся на площадях и улицах Киева, на княжих и боярских дворах древнерусской столицы, Карамзин почти не пытался привлечь, не только в роли полноценных источников, но хотя бы в качестве иллюстраций, древние памятники Киева. Тем не менее “История Государства Российского”, удовлетворяя возросший интерес русского общества к прошлому России, в известной мере послужила толчком к более широкому и углубленному изучению древностей Киева.

С конца первой четверти XIX в. в Киеве развертывается активная археологическая деятельность, результаты которой становятся достоянием отнюдь не только ограниченного круга ученых историков и археологов, но и привлекают внимание широких кругов русской интеллигенции. О возраставшем интересе к древностям Киева ярко свидетельствует письмо А.С.Грибоедова. Проведя в Киеве в июне 1825 г. (по дороге на Кавказ) несколько дней, Грибоедов писал В.Ф.Одоевскому:

“…Сам я в древнем Киеве; надышался здешним воздухом и скоро еду далее. Здесь я пожил с умершими: Владимиры и Изяславы совершенно овладели моим воображением; за ними едва вскользь заметил я настоящее поколение: как они мыслят и что творят русские чиновники и польские помещики, бог их ведает” [Из бумаг В.Ф.Одоевского. – Русский архив, 1864, вып. 7-8, стр. 810-811].

Стремясь захватить пробудившийся в обществе интерес к историческому прошлому и направить его по желательному для самодержавия руслу, царское правительство пыталось взять инициативу по части археологических разысканий в свои руки. 20 июля 1824 г. через Министерство внутренних дел начальникам губерний было объявлено “высочайшее повеление об отыскании, раскрытии и возобновлении местных древностей”. Отныне если не непосредственное участие, то хотя бы содействие и поощрение археологическим изысканиям надолго входит в круг почти официальных обязанностей высшей администрации Киевской губернии.

Возлагая руководство и направление археологическими разысканиями на органы высшей губернской администрации, бремя расходов, связанных с этими разысканиями, правительство Николая 1 охотно возлагало на плечи доброхотов – любителей старины.

“О раскрытии древностей достопримечательнейших и о поддержании их, – говорилось в “высочайшем повелении”, – войти в сношение с частными лицами и приличным образом просить их о содействии в сих полезных открытиях, поставляя в обязанность губернского и городового архитекторов, чтоб по мере открытия сих древностей, планы их и фасады аккуратно были составляемы” [Киевлянин, 1865, № 145 (9 XII)].

В 1822 г. на киевскую митрополичью кафедру был назначен Евгений Болховитинов, еще в 1806 г. за труды в области филологии, археологии и церковной истории избранный по предложению Г.Р.Державина действительным [с. 34] членом Российской Академии. Евгений Болховитинов, проработавший до своего назначения в Киев много лет в Воронеже, Новгороде, Вологде, Калуге, Пскове, во всех этих древнерусских городах проявил себя как неутомимый собиратель и издатель различных исторических документов. В малоизвестных в ту пору монастырских и епархиальных архивах и хранилищах Киева Е.Болховитинов энергично разыскивал разнообразные документы, на основе которых были написаны им и вскоре опубликованы “Описание Киево-Софийского собора” (1825 г.) и “Описание Киево-Печерской лавры” (1826 г.).

Н.П.Румянцев, говоря об этих трудах, называл Болховитинова “единственным путеводителем” при исследованиях киевских древностей. Эта оценка была явно завышена, ибо никакой попытки мало-мальски целостного исследования киевских древностей Болховитинов даже не пытался сделать. Оба упомянутых труда, как и его другие мелкие статьи, посвященные некоторым киевским памятникам, представляли не более, чем элементарные описания разнохарактерных документов, без какой-либо серьезной попытки раскрыть историческое содержание тех фактов, о которых сообщали эти документы. Еще М.П.Погодин, давая оценку ученой деятельности Болховитинова, справедливо называл его “статистиком истории”. По словам Погодина, Болховитинов,

“кажется, даже не жалел, если где чего ему не доставало в истории; для него было это как будто все равно. Что есть – хорошо, а чего нет – нечего о том и думать. Никаких рассуждений, заключений” [Москвитянин, 1842, № 8, стр. 255-256].

Гораздо большее значение имела другая сторона деятельности Е.Болховитинова. Увлеченный поисками различных письменных источников по древнейшей истории, он естественно не мог не обратить внимания и на руины прославленных архитектурных памятников Киева, которые пребывали в ту пору в полном забвении, если не считать дилетантских попыток помещицы Турчаниновой произвести раскопки на территории Михайловского Златоверхого монастыря. Посетивший Киев в 1810 г. путешественник писал о развалинах Десятинной церкви:

“Никогда бы я не подумал, что она так брошена и презрена, как я ее нашел. Чудно ли, что храм Владимира в таком низверженном состоянии, когда сам он без пощады растерзан? Голова его в Лавре, часть его мощей в соборе, а весь он где? Никто не знает, не искал, не любопытствовал. Мы скорее пустимся добывать кусок лавы из-под римских развалин, нежели похлопочем о славе собственной нашей древности” [И.М.Долгорукий. Славны бубны за горами, или путешествие мое кое-куда 1810 г. ЧОИДР, 1869, кн. 3, стр. 282-283].

По инициативе Е.Болховитинова были предприняты археологические раскопки Десятинной церкви, руины которой в ту пору в основной их части не были еще застроены.

Практическое осуществление этих раскопок Болховитинов поручил отставному чиновнику 5-го класса Кондрату Лохвицкому, для которого это поруче[с. 35]ние было началом многолетней, весьма энергичной расценочной деятельности в Киеве.

К.Лохвицкий, как, по-видимому, и сам Е.Болховитинов, не имел ни малейших представлений о задачах и методике археологических раскопок вообще и раскопок архитектурных памятников в частности. Приступив к раскопкам в октябре 1824 г., Лохвицкий менее чем за два месяца полностью открыл фундаменты древнего храма. “Снятый с натуры” план Десятинной церкви, опубликованный в начале следующего года Е.Болховитиновым, представлял чудовищную по своему невежеству и неправдоподобию фантазию, не дававшую даже приблизительного представления о памятнике.

О методической стороне раскопок 1824 г. свидетельствует распоряжение Болховитинова, согласно которому “весь снимаемый щебень складывался бережно вблизи фундаментов, чтобы после через просеивание убедиться, не отыщутся ли какие вещи”. Однако и впоследствии этого “просеивания” осуществить не удалось. По рассказам современников, “народ, многочисленными толпами стекавшийся к раскопке, хватал мозаику, обломки мрамора, яшмы и разные мелкие камни, серебряники оправляли эту мозаику и камешки в золотые и серебряные крестики и продавали народу” [Отечественные записки, 1825, март (№ 59), стр. 380].

Окрыленный успехами своих первых археологических открытий, К.Лохвицкий развернул энергичную раскопочную деятельность, охватывавшую все новые и новые районы древнего Киева, где, по его смелым, но порой совершенно необоснованным предположениям, должны были находиться руины различных памятников, упоминаемых в древних летописях.

Ссылаясь на “высочайшее повеление об открытии древностей”, К.Лохвицкий в 1832 г. заявил киевскому генерал-губернатору Левашову о своем желании “раскрывать киевские древности из недр земли” и получил на это официальное разрешение. Для материального обеспечения раскопок, которые Лохвицкий предполагал осуществить в широких масштабах, он объявил подписку, сам подписавшись первым на 100 руб. Собрав за несколько дней 1325 руб., К.Лохвицкий приступил к раскопкам, начав с того места, где, по его предположению, апостол Андрей, посетив горы киевские, водрузил крест, предсказав великое будущее города. К.Лохвицкий открыл вблизи Андреевской церкви каменные фундаменты какого-то древнего храма, а подле развалин – обширную, углубленную на 3 саж. хлебную яму с обожженными стенками, наполненную пшеницей. В этой же яме были найдены кое-какие остатки церковной утвари и три куска толстой сосновой жерди, которые Лохвицкий не преминул объявить остатками креста, водруженного апостолом Андреем. Фундаменты каменной церкви были объявлены остатком Крестовоздвиженской церкви, выстроенной в 1212 г. на месте водружения креста. Крест из сосновой жерди, вероятно, был бы записан в разряд первостепенных реликвий, если бы не Болховитинов, [с. 36] указавший, что “по признакам вещей мирских, найденных в яме, сие место было не священное, а хозяйственное” [О ходе открытия древности в Киеве до начала 1836 г. – ЖМНП, ч. XII, 1836, ноябрь, стр. 272; ср. : ЖМВД, ч. 7, 1832; “Киевлянин”, 1865, № 145 (9 XII)].

Получив в том же 1832 г. разрешение киевского военного губернатора на раскопки Золотых ворот, засыпанных землей при перестройке земляных укреплений Киева в XVIII в., Лохвицкий, собрав средства на раскопки по частной подписке, в течение 1832-1833 гг. полностью раскрыл этот памятник древнего крепостного зодчества [О ходе открытия древности в Киеве до начала 1836 г. – ЖМНП, ч. 12, 1836, ноябрь, стр. 264-266].

В 1833 г. К.Лохвицкий ходатайствовал о разрешении раскопать руины древнего храма, расположенные неподалеку от ограды Софийского собора. Вопреки мнению других киевских археологов, в частности вопреки мнению Болховитинова, Лохвицкий заверял, что этими раскопками будет открыт известный по летописи храм монастыря Ирины, выстроенный кн. Ярославом Мудрым. Разрешение на раскопки было получено, однако ввиду высказанных Болховитиновым сомнений изыскания было предложено произвести за собственный счет просителя.

Вскоре К.Лохвицкий раскопал почти полностью руины большого древнего храма, за которыми, с легкой руки исследователя, доныне закрепилось ничем не обоснованное наименование “Ирининской церкви”. План этой постройки, опубликованный вскоре, по фантастичности и полнейшей безграмотности не уступает плану Десятинной церкви, “снятому с натуры” тем же исследователем.

Еще в 1834 г., заметив на Андреевской горе в крепостном валу ряд свай, К.Лохвицкий утверждал, что здесь должны находиться древние крепостные ворота, построенные при Святославе. Так как участок этот предназначался для устройства дороги, исследования сделать тогда не пришлось. К тому же М.Берлинский доказывал, что древний Киев имел несколько ворот, из коих известные по летописям, по его мнению, никак не подходили к названному участку. По мнению М.Берлинского, виденные Лохвицким сваи в земле можно с большей вероятностью принять за остаток литовско-польских укреплений, так как из актов Киевского магистрата известно, что замок киевский был окружен отовсюду высокими двойными срубами с башнями [там же, стр. 275]. Упорствуя на своем, Лохвицкий в 1837 г. все же раскопал названный участок и в сентябре того же года рапортовал Комитету по изысканию древностей, что он действительно открыл под крепостным валом древние ворота, стены которых состоят из деревянных, сгнивших уже бревен [Отчет о действиях Временного комитета изыскания древностей в Киеве в 1837 г. – ЖМНП, ч. XVIII, 1838, апрель, стр. 81].

В августе 1834 г. Лохвицкий просил разрешения на поиски упоминаемой в летописи “Дировой могилы”, расположенной, по свидетельству летописца, [с. 37] “за святою Ориною”. Получив разрешение на раскопки, К.Лохвицкий уже через несколько дней доносил об открытии шиферных надгробных досок, подобных тем гробницам, которые были им обнаружены в развалинах “церкви Ирины” [Отчет о действиях Временного комитета изыскания древностей в Киеве в 1837 г., стр. 273-275].

Открывая руины различных построек, в атрибуциях их К.Лохвицкий не утруждал себя скрупулезными доказательствами, безоговорочно отождествляя их с теми или иными известными по летописному рассказу памятниками.

В июле 1835 г. К.Лохвицкий сообщил киевскому губернатору об открытии им над Иорданским ручьем развалин древнейшего киевского храма Ильи, того самого, в котором в 945 г. приносила клятву христианская часть дружины Игоря. В действительности раскопками были обнаружены руины неизвестной церкви XI или XII в.

Несмотря на то, что методический уровень раскопок К.Лохвицкого был крайне низок, несмотря на поспешность, необоснованность и очевидный дилетантизм его заключений по вопросам атрибуции тех или иных обнаруженных раскопками памятников, деятельность К.Лохвицкого все же сыграла несомненно положительную роль в деле изучения киевских древностей. Значение раскопок К.Лохвицкого заключалось не только в том, что результаты их пробуждали интерес в достаточно широких общественных кругах к древнейшему прошлому России, но и в том, что они, несмотря на увлечения самого исследователя, к которым, кстати сказать, весьма скептически относились уже его более образованные современники (Е.Болховитинов, М.Берлинский), все же воочию показывали, какие огромные, до той поры совершенно не использованные возможности для изучения древнейшей столицы Руси скрывали в себе мощные культурные пласты киевской почвы, о чем предшественники Лохвицкого, в частности М.Ф.Берлинский, могли высказывать только предположения и догадки.

Сам Лохвицкий чрезвычайно высоко ценил свои археологические открытия и весьма раздражительно относился ко всякой попытке критического отношения к его работе. Когда в рецензии на книгу “Краткое историческое описание Десятинной церкви” опубликованный там план развалин храма по обмерам архитектора Ефимова был справедливо признан более точным, чем план Лохвицкого, последний разразился гневным ответом, в котором не только утверждал, что план Ефимова есть “мечтательный, выдуманный”, но и всячески пытался дискредитировать раскопки Ефимова [К.Лохвицкий. О плане древней Десятинной церкви. Галерея киевских достопримечательных видов и древностей, тетр. VI. 1857, стр. 40-42].

В черновых бумагах Лохвицкого сохранилось его письмо, адресованное одному из членов царствующей фамилии, в котором он просил исходатайствовать высочайшее повеление, которым раскрытие древностей в Киеве было бы “отдано непосредственно в полное его распоряжение” [Киевлянин, 1865, № 145 (9 XII)]. [с. 38]