6. Терема и гридницы Киева по летописным известиям

Каргер М.К.

В древнейших летописных упоминаниях о княжих дворах в Киеве в качестве главной дворцовой постройки на одном из них неоднократно фигурирует «терем». Так, «терем камен» на «дворе теремном над горою» упоминается в опи[с. 77]сании Киева времен Ольги [Лавр. лет. 6453 (945) г.]. В этом же тереме сидит Ольга в ожиданий, когда кичливых послов, которых несут в ладье, сбросят в великую яму, выкопанную по повелению княгини «на дворе теремстемь, вне града» [там же]. На этом же теремном дворе («въшед в двор теремный отень, о нем же преже сказахом») князь Владимир в 980 г. принимал Ярополка, которого тут же в дверях два варяга «подъяста мечьми под пазусе», т.е. убили [Лавр. лет. 6488 (980) г.]. По-видимому, терем был наиболее характерной постройкой древнейшего княжеского двора, если сам двор получил название «теремного».

Само слово «терем» вызывало различные толкования. Еще Ф.Миклошич высказывался в пользу иноземного происхождения этого слова, указав предполагаемый его источник в греческом τέρεμνον. Позже это объяснение повторялось неоднократно [F.Miklosich. Die Fremdworter in den slavischen Sprachen. Wien, 1867. – M.P.Фасмер. Греко-славянские этюды, II. Греческие заимствования в старославянском языке. ИОРЯС, т. XII, СПб., 1908, вып. 2 (1907), стр. 200, 203, 217, 283].

Возражая против этого толкования слова, Г.Ильинский указывал на общеславянскую его основу (ср. болгарское «трем», сербское «триjем», польское trzem, словенское trem), восходящую, по мнению исследователя, к индоевропейскому корню tereb (ср. литовское troba – «изба», латинское trabs, чешское tram) [Г.Ильинский. Заимствовано ли название «терема» в славянских языках? – Сб. Харьковск. ист.-филолог. общ., т. XVIII, Харьков, 1909, стр. 370-373].

Л.Нидерле, полагая, что терем как архитектурный мотив засвидетельствован для древнейшей эпохи только на Руси, а для более поздней – на Балканах, т.е. в областях, находившихся под византийским влиянием, склонялся к мысли о византийском происхождении не только слова «терем», но и самого типа здания [L.Niederle. 1) Zivot starych slovanu, Dil I, svazek 2. Praha, 1913, стр. 783-785; 2) Manuel d’antiquite slave, II. Paris, 1926, стр. 112].

Опираясь на свидетельства арабских писателей Х-XII вв., К.А.Иностранцев сближал славянский «терем» с распространенным на мусульманском Востоке «таримом», который представлял, по его мнению, постройку, вполне сходную с древнерусским теремом. Посредствующим звеном между сходными по названию и форме восточным «таримом» и русским «теремом» К.А.Иностранцев считал византийский τέρεμνον [К.А.Иностранцев. О «тереме» в древнерусском и мусульманском зодчестве. ЗОРСА, т. IX, СПб., 1913, стр. 37-38; см. также: В.Ф.Р ж и г а. Очерки по истории быта домонгольской Руси. ТГИМ, вып. 5, M., 1929, стр. 9-10].

В древнерусской письменности словом «терем» устойчиво обозначается высокое, башнеобразное здание или часть его, увенчанная шатровой кровлей, нередко позолоченной. «Уже дьскы без кнеса (князевой слеги) в моем тереме [с. 78] златовръсем», – рассказывал Святослав свой «мутен сон» в предчувствии недоброго [Слово о полку Игореве. Литературные памятники. М.-Л., 1950, стр. 19].

Изучая миниатюры тверской рукописи Георгия Амартола, где очень многие здания (башни, храмы, дома) завершаются высокими шатровыми кровлями, И.Д.Мансветов приходил к выводу, что «словом “терем” называлось помещение в верхнем этаже дома, устроенное в виде столпа или башни с шатровым верхом» [И.Д.Мансветов. Художественные и бытовые данные в славянском списке летописи Георгия Амартола из Библиотеки Московской духовной академии. Труды V АС в Тифлисе (1881), М., 1887, стр. 165-167].

Особого внимания заслуживает миниатюра Кенигсбергской летописи, иллюстрирующая приведенный выше текст о событиях 945 г. «на дворе теремстемь вне града» [Радзивилловская или Кенигсбергская летопись, I. Фотомеханическое воспроизведение рукописи. Изд. ОЛДП, СПб., 1902, л. 29 об.]. Княгиня Ольга в соответствии с иллюстрируемым текстом («седяше в тереме») изображена сидящей в верхней части высокой деревянной башни с шатровым верхом (рис. 23, 1).

По-видимому, в самом конце Х в. на княжом дворе в Киеве появляется нового типа дворцовое здание – гридница, упоминаемая впервые под 996 г. в летописном рассказе о знаменитых воскресных пирах, которые устраивал князь Владимир: «…по вся неделя устави на дворе в гридьнице пир творити и приходити боляром, и гридем, и съцьскым, и десяцьскым, и нарочитым мужем при князи и без князя» [Лавр. лет. 6504 (996) г.]. По словам летописца, на этих пирах «бываше множство от мяс, от скота и от зверины, бяше по изобилию от всего» [там же].

Уже из этого первого летописного упоминания явствует, что гридница представляла собой парадное зальное помещение огромных размеров, служившее, по-видимому, только для торжественных приемов, но не для жилья. Слово «гридница» происходит от слова «гридь» («дружинник»). Однако судя по летописному рассказу, в гриднице собирается не только княжеская дружина, но и множество приглашенных гостей.

Древнейшее, относящееся к 20-м годам Х в., свидетельство о дворце русского князя, принадлежащее арабскому писателю Ибн-Фадлану, по-видимому, следует относить также к гриднице. Передавая сведения о князе русов, Ибн-Фадлан писал, что во дворце с князем

«находятся 400 человек из храбрых сподвижников его и верных ему людей, они умирают при его смерти и подвергают себя смерти за него. Эти 400 человек сидят под его престолом; престол же велик и украшен драгоценными камнями… Когда он желает ездить верхом, то приводят его лошадь к престолу и оттуда садится он на нее; а когда желает слезть, то приводят лошадь так, что слезает на престол» [А.Я.Гаркави. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских (с половины VII в. до конца Х в. по Р. X.). СПб., 1870, стр. 101].

Из этого красочного описания явствуют не только огромные размеры помещения, но и его характер [с. 79] «тронного зала». Заслуживает внимания, что зал расположен на уровне земли: к трону можно подъехать на коне. Хотя арабский писатель и не сообщил названия помещения, но едва ли можно сомневаться, что речь идет именно о гриднице.

Летописи не сообщают сведений о внутреннем устройстве гридницы, тем любопытнее известие одной из скандинавских саг, в которой рассказывается о том, что русский великий князь Ярослав хвалился перед Ингигердой великолепием своей вновь выстроенной залы (holl), на что его гордая супруга возразила, что зала у ее отца – шведского короля Олафа – еще лучше, хотя она стоит на единственной колонне. Исследователь древнеславянского жилища К.Рамм, впервые обративший внимание на приведенный отрывок скандинавской саги, полагал, что тут идет речь именно о гриднице [К.Ramm. Germanische Altertümer aus der Slavische-Finnischen Urheimat, Erstes Buch. Die altslavische Wohnung, 1910, стр. 417. – В.Ф.Ржига. Очерки…, стр. 8-9].

К.Рамм, без каких-либо серьезных к тому оснований, считал русскую «гридницу» постройкой типа северогерманской «hirdhstofa» с открытым очагом вместо печи, пытаясь подтвердить это сопоставление даже тем, что в древнерусском выражении «отньнь стол» или «отнее место» усматривал перевод северного «ondvegi», что означает «возвышенное сидение предводителя дружины» [К.Ramm. Germanische Altertümer…, стр. 417].

Слова саги о зале у короля Олафа, «стоящем на единственной колонне» [H.Н.Воронин предполагал другое чтение этого места саги: «…хотя она (зала) стоит на одних столбах» (История культуры древней Руси. Домонгольский период, I. M., 1948» стр. 220-221)], нередко истолковывались как свидетельство о том, что перекрытия русских гридниц поддерживались многими столбами или колоннами [В.Ф.Ржига. Очерки…, стр. 9]. Едва ли переданный сагой в поэтической форме диалог Ярослава с супругой дает серьезные основания для такой реконструкции интерьера гридницы.

«Светлые гридни» и «златоверхие терема» – обычное место действия былин киевского цикла. Однако, как это было бесспорно доказано С.К.Шамбинаго, использовать былинные описания для реконструкции архитектурного облика гридниц и теремов почти невозможно, ввиду того что в былинах наряду с сохранением архаизирующих терминов отразилось немало бытовых черт значительно более поздней эпохи. С.К.Шамбинаго удалось убедительно показать, что архитектура, описанная в былинах, отражает не столько древнейший киевский, сколько более поздний московский период древнерусского зодчества [С.К.Шамбинаго. Древнерусское жилище по былинам. (К материалам для исследования бытовой стороны русского эпоса). Юбилейный сборник в честь В.Ф.Миллера, изданный его учениками и почитателями. M., 1900, стр. 129-149].

Архитектурный облик гридниц и их назначение, раскрывающееся в приведенных выше письменных источниках, позволяют усматривать в этом типе построек княжого двора несомненный отпечаток патриархальной старины [с. 81] и военной демократии, еще не уступивших место складывающимся в эту пору новым феодальным порядкам [Н.Н.Воронин. Жилище. В кн.: История культуры древней Руси, т. І. М.-Л., 1948, стр. 221-222]. В воскресных пирах за княжеским столом сидят не только княжеские дружинники и бояре, но и «нарочитые люди», в лице которых нельзя не узнать представителей старой патриархальной родовой знати, а также «тысяцкие», «сотские» и «десятские» – представители горожан. Однако, как свидетельствует самое название парадного помещения на княжом дворе, в первую очередь оно рассчитано на княжеских дружинников – главную опору Владимирова княжения. Именно эти черты Владимирова княжения подчеркивал летописец, говоря о князе: «Бе бо Владимир любя дружину и с ними думая о строи земленем и о ратех и о уставе земленемь» [Лавр. лет. 6504 (996) г.].

Во второй и последний раз киевский летописец упоминает «гридницу» под 1097 г. Князь Василько Ростиславич, прибывший «в мале дружине» на киевский княжеский двор, был встречен там Святополком «и идоша в гридницю и прийде Давыд и седоша в ыстобце» [Ипат. лет. 6605 (1097) г.]. В примечании к слову «гридницю» во втором издании Ипатьевской летописи А.А.Шахматов отметил, что это слово написано по соскобленному, причем «ю» надписано над строкой [ПСРЛ, II, СПб., 1908, стр. 234]. В Лаврентьевской летописи вместо «идоша в гридницю» читаем «идоша в ыстобку» (по другим спискам – «в комору») [Лавр. лет. 6605 (1097) г.]. Очевидно, термин «гридница» у поздних переписчиков Повести временных лет вызывал уже некоторые сомнения.

В XII – XIII вв. гридницы упоминаются несколько раз с совершенно новыми функциями – места заключения знатных узников.

В этой новой роли упомянута в «Слове о полку Игореве» гридница киевского князя Святослава – в ней оказался в качестве пленника половецкий хан Кобяк («и падеся Кобяк в граде Киеве в гриднице Святъславли») [Слово о полку Игореве. Литературные памятники. М.-Л., 1950, стр. 18].

В 1216 г., по известию Новгородской I летописи, «Ярослав въбег в Переславль, повеле въметати в погреб, что есть новгородьць, а иных в гридницю» [Новг. I лет. 6724 (1216) г.]. В той же летописи под 1232 г. читаем: «Изъима пльсковици и посади я на Городищи в гридници» [Новг. I лет. 6740 (1232) г.].

По-видимому, именно гридницами следует считать все описанные выше руины древних киевских дворцов, открытые раскопками разных лет как на территории, окружающей Десятинную церковь, так и возле развалин храма первой половины XI в. неподалеку от Софийского собора. Не случайно все они, судя по данным строительной техники, относятся к концу Х-первой половине XI в. Высказывалось предположение, что описанные руины построек около Десятинной церкви могли быть уже не гридницами, а «дворцовыми зданиями [с. 82] переходного типа от гридницы к характерному трехчленному комплексу феодальных хором» [Н.Н.Воронин. Жилище, стр. 221].

Уже в рассказах о событиях конца Х в. наряду с гридницей упоминается и другой вид построек киевской знати, называемый летописцем «сени», или «сенница». Когда киевляне по рассказу летописца, ворвались на двор варяга-христианина, он с сыном стоял «на сенях». В ответ на отказ отдать сына в жертву языческим богам, киевляне «посекоша сени под нима и тако побиша я» [Лавр. лет. 6491 (983) г.].

Во второй половине XI в. и особенно в XII в. сени как важнейшая часть княжеского двора упоминаются неоднократно в летописных повествованиях о различных событиях политической жизни Киева. Так, когда во время восстания 1068 г. киевляне ворвались на княж двор, князь Изяслав, по рассказу летописца, «седящу на сенех с дружиною своею». Киевляне «начаша претися со князем, стояще доле», а князь вел с ними переговоры «из оконця зрящу» [Лавр. лет. 6576 (1068) г.].

«Сенница» на дворе боярина Ратибора в Переяславле упоминается под 1095 г. в летописном рассказе об убийстве Итларя («Итлареви в ту нощь лежащу на синици [вар. – сенници] у Ратибора») [Ипат. лет. 6603 (1095) г.].

В упомянутом уже выше летописном рассказе под 1097 г. о прибытии князя Василька Ростиславича «в мале дружине» на княж двор в Киеве, упоминается не только «гридница», в которой ведут беседу князья, но и «сени» («на сенех» стоит брат князя Давида) [Ипат. лет. 6605 (1097) г. и Лавр. лет. под тем же годом].

В 1145 г. «на сенех» княжеского дворца в Киеве происходило совещание князей, созванных Всеволодом Ольговичем для решения вопроса о закреплении киевского стола за Ольговичами («и седшим всей братьи у Всеволода на сенех») [Ипат. лет. 6652 (1145) г.].

Под 1150 г. летописец описывает борьбу за киевский стол между Вячеславом и Изяславом, развернувшуюся на княжом дворе. Князь Вячеслав «седяше на сеньнице», когда на княжом дворе появился Изяслав со своим полком и с множеством киевлян, которые предлагали Изяславу схватить Вячеслава или же посечь под ним сени [Ипат. лет. 6658 (1150) г.]. Не послушав злых наветов, Изяслав «лезе (поднялся) на сени» и там договорился обо всем с Вячеславом [там же].

В летописном рассказе о восстании 1147 г. и смерти князя Игоря упоминаются «Кожюховы сени» на «Мстиславле дворе» в Киеве. Ворвавшиеся во двор киевляне, увидев Игоря «на сенях», разбили их, совлекли Игоря вниз и там убили его, у лестницы («конець всход») [Лавр. лет. 6655 (1147) г.]. [с. 83]

Под 1150 г. упомянута «сенница» княжеского дворца в Белгороде, где князь устраивает многолюдный пир («в то же веремя Борис пьяшеть в Белегороде на сеньници с дружиною своею и с попы белогородьскыми») [Ипат. лет. 6658 (1150) г.].

«Сени» как важнейшая часть княжеского дворца описаны и в рассказе галицкого летописца о событиях 1152 г. в Галиче. Когда посол киевского князя Изяслава Петр вторично (после смерти галицкого князя Владимира) прибыл на княж двор,

«…снидоша противу ему с сеней слугы княжи вси в черних мятлих и видив се Петр и подивися, что се есть, и яже взиде на сени и виде Ярослава седяща на отни месте в черни мятлии в клобуце, тако же и вси мужи его» [Ипат. лет. 6660 (1152) г.].

Судя по перечисленным летописным свидетельствам, сени княжеского дворца находились всегда во втором этаже, куда вела лестница («восход»). Сени представляют помещение, играющие, как некогда гридница, роль парадного приемного зала дворца. На сенях находится княжеский престол, здесь устраиваются совещания по политическим вопросам, здесь происходят торжественные пиры, порой весьма многолюдные. Дважды встречающееся выражение «посечь (т. е. «подрубить») сени» свидетельствует о том, что в конструктивном отношении сени представляли собой постройку, опиравшуюся не только на клети нижнего этажа, но и на какие-то опорные столбы [В.Ф.Ржига. Очерки…, стр. 12]. Именно так изображены сени на миниатюре Кенигсбергской летописи, иллюстрирующей рассказ о смерти варяга-христианина [Радзивилловская или Кенигсбергская летопись, I. Фотомеханическое воспроизведение рукописи. СПб., 1902, л. 48] (рис. 23, 2).

Из всего сказанного явствует, что «сени» княжеского дворца, по-видимому, уже к концу XI в. заменили собой гридницы, древние функции которых «символизировавшие, – по словам Н.Н.Воронина, – теснейшую связь князя с его дружиной и верхами городской старшины» [Н.Н.Воронин. Жилище, стр. 222], с окончательным укреплением новых феодальных порядков постепенно отмирают. Сени в новых условиях периода феодальной раздробленности становятся местом собрания лишь избранной части княжеской дружины и бояр. Недаром же летописец, говоря о последних годах княжения Всеволода Ярославича, упрекал его в том, что он

«нача любити смысл уных, свет творя с ними; си же начаша заводити и негодовати дружины своея первыя и людем не доходити княже правды, начаша тиунии грабити, людей продавати, сему не ведущу в болезнях своих» [Лавр. лет. 6601 (1093) г.].

Необходимо в заключение подчеркнуть, что сени, или сенница, составляли характерную часть не только княжеских дворцов; не раз и притом в наиболее ранних известиях сени выступают как постройка боярской городской усадьбы. [с. 84]

Жилой комплекс княжеских и боярских дворцов, разумеется, не ограничивался сенями. В письменных источниках этот комплекс носит обычно собирательное название «хоромы».

В летописном рассказе о наводнении 1129 г. упоминается «хором», снесенный половодьем [Ипат. лет. 6637 (1129) г.]. Этот же термин употреблен в одной из статей древнейшей «Русской правды», а также в двух списках «Пространной Правды» (начало XII в.), где есть статья, трактующая о том, как следует поступать, если хозяин разыщет своего холопа в чьем-либо городе или «в хороме» [Подробнее об этом см. в первом томе настоящего исследования, стр. 283].

Выражение «хоромы» в применении к княжескому дворцу находим также в летописной записи под 6736 (1228) г. о пожаре дворца во Владимиро-Суздальской земле: «Тое же зимы, месяца генваря в 5 день, в канун Богоявления сгореша хоромы княжи и церкви две» [Лавр. лет. 6736 (1228) г.].

Описывая загородную усадьбу князя Мстислава около города Луцка, летописец говорил о ней: «…место же то красно видениемь и устроено различными хоромы, церкви же бяше в немь предивна, красотою сияющи, тем же угодно бысть князю пребывать в немь» [Ипат. лет. 6795 (1287) г.].

О размерах княжеских хором может дать некоторое представление свидетельство Ипатьевской летописи о пышном торжестве, которое в 1189 г. князь Рюрик Ростиславич устроил в Белгороде на свадьбе своего сына. «Створи вельми сильну свадьбу, аки же несть бывала на Руси; быша на свадьбе князи многа, за 20 князей» [Ипат. лет. 6697 (1189) г.]. Чтобы пригласить столько гостей, разумеется, надо было иметь огромные хоромы.

Наряду с парадными сенями на княжеских и боярских дворах нередко упоминается «клеть», служившая, по-видимому, летним помещением и прежде всего спальней. Княжеские и боярские хоромы состояли из отдельных клетей, может быть соединенных между собой переходами [В.Ф.Ржига. Очерки…, стр. 15]. Древнейшее упоминание об этом находим в летописном повествовании о смерти Владимира Святославича. Как известно, Владимир умер в Берестовском княжеском дворце: «Бояре же нощию, межю клетьми проимавъше помост, обьртевъше ковьр Володимера, ужи съвесиша на землю; и възложише и на сени, везъше поставиша и в святей Богородици, юже бо съзьдал сам» [Лавр. лет. 6523 (1015) г.].

В составе древних киевских княжеских хором несомненно существовали «повалуши» – холодные горницы, иногда богато расписанные. Об этом свидетельствует описание роскошных хором в «Слове о богатом и убогом», сохранившемся в рукописном сборнике XII в. библиотеки Троице-Сергиевой [с. 85] лавры. Обращаясь к богатому владельцу хором, автор поучения говорил: «Ты же жи в дому, повалуше испьсав, а убогый не имать къде главы подъклонити» [И.И.Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам, II. СПб., 1863, стр. 993].

Среди построек княжого двора источники не раз упоминают «ыстобку» – теплую избу. В 1907 г. в «ыстобце» на княжом дворе в Киеве ведут беседу князья Святополк и прибывший к нему Василько Ростиславич [Ипат. лет. 6605 (1097) г.]. Об «ыстобпе» на киевском княжом дворе упоминается еще раз в рассказе о приеме 20 декабря 1102 г. князем Святополком новгородского князя Мстислава Владимировича («седоша в ыстобце») [Ипат. лет. 6610 (1102) г.; в Лавр. лет. – «в избе», по другим спискам -«в истьбе»].

Значительно раньше, в известии, занесенном под 945 г., «истобъка» на теремном дворе Ольги выступает с функциями бани:

«Деревляном же пришедъшим, повеле Ольга мовь створити, рькуще сице: “измывшеся придите ко мне”. Они же пережьгоша истопку [вар. – истьбу] и влезоша деревляне, начаша ся мыти; и запроша о них истобъку, и повеле зажечи я от дверий, ту изгореша вси» [Лавр. лет. 6453 (945) г.].

Затрудняемся решить, мылись ли древлянские послы просто в теплой избе, или же в данном тексте в «истобъке» следует видеть баню.

По справедливому замечанию В.Ф.Ржиги, тщательно изучившего письменные источники о древнерусских дворцах, «все летописные свидетельства древнейшего времени, взятые вместе, не дают, однако, цельной картины княжеского дворца киевской эпохи» [В.Ф.Ржига. Очерки…, стр. 15]. Опираясь на значительную консервативность быта, исследователь указывал на возможность «от более позднего времени заключать о более раннем» [там же]. Действительно, нельзя не согласиться с тем, что яркая картина дворцового ансамбля, воссозданная И.Е.Забелиным по документам XVI-XVII вв., далеко не бесполезна для решения интересующей нас задачи.

«Общая характерная черта в устройстве древнего княжого двора, как и всех других богатых и достаточных дворов того времени, – писал И.Е.Забелин, – заключалась в том, что хоромины, избы и клети ставились хотя и по две, по три в одной связи, но всегда в отдельности, отдельными группами, отчего и вся совокупность разных построек на дворе именовалась собирательно хоромами. Княжеский дворец не составлял одного большого целого здания, собственно дома, как теперь, но дробился на несколько отдельных особняков. Почти каждый член княжеской семьи имел особое помещение, отдельное от других строений. Для необходимого соединения таких отдельных помещений служили сени и переходы» [И.Е.Забелин. Домашний быт русских царей в XVI и XVII ст., ч. I. Изд. 3-е, М., 1895, стр. 22]. [с. 86]

За исключением обоснованного выше иного понимания роли сеней в более древнюю пору русского зодчества, забелинская характеристика московского дворцового комплекса XVI-XVII вв. в значительной мере может быть отнесена и к княжому двору киевских князей XI-XIII вв. Разумеется, более конкретное решение задачи реконструкции архитектурного облика глубоко своеобразных построек на княжих и боярских дворах Киева Х-XIII вв. станет возможным лишь в случае новых счастливых археологических открытий.