11. Иноземный доктор

Николай Костомаров

Душевное и телесное здоровье царицы Анастасьи день ото дня становилось хуже. Вечная досада, злость, тоска сушили ее. Ее хворому воображению повсюду представлялись козни врагов; и к числу этих врагов прибавился теперь Кудеяр, которого она никогда не видала в глаза, но которого ненавидела за то, что случай, происшедший с ним, расположил царя к войне с Крымом и сблизил опять с Сильвестром и боярами.

Сначала царь долго скрывал от Анастасии свое намерение, но братья узнали и сообщили сестре. Царица стала перед царем ахать и корить его. Царь, увидав, что царица все знает, сперва хмурился, сердился, потом стал уговаривать, чтоб она успокоилась, доказывал, что всем видна воля божия, указывающая путь Русской державе, что теперь уже ему нельзя не ходить в поход; уверял, что пойдет на короткое время, что иначе будет перед Богом грех, а перед людьми стыдно.

На Анастасью ничего не действовало, тем более что братья, особенно Григорий, возбуждали ее. Царицу мучила не столько боязнь за здоровье мужа, сколько ревность к тем, которых царь приближал к себе и слушал советов. Она становилась невыносимо плаксива, царь стал реже ходить к ней, потому что каждый раз ворочался от нее с тоскою; царь для развлечения стал ездить в подмосковные села, забавлялся там травлею, учреждал попойки, окружил себя новыми любимцами и потешниками.

В числе их Вяземский и Басманов занимали первое место и незаметно овладевали царем; он не занимался с ними никакими делами, не говорил о делах; они только старались забавлять царя, доставали ему скоморохов и шутов, потешали разными дурачествами. Анастасия между тем все более хирела, а братья кричали, что ее испортили ведовством. Царь, глядя на ее болезненность, то сердился и не посещал ее по неделям, то умилялся и проводил с нею целые дни, между тем не бросал своего крымского предприятия, хотя не занимался никакими приготовлениями к походу, оставивши все на волю бояр. Последние были этому рады и надеялись, что дело пойдет лучше, если царь не будет в него мешаться и станет слушаться других. Им нужен был в самом походе царь только для того, чтобы его присутствием придавать предприятию более силы и значения.

Вишневецкий был отправлен на Дон, Данило Адашев – на Псел, служилым людям велено было собираться к весне в Тулу; с Ливонией начались мирные переговоры; бояре стали действовать согласно, прекращались мелкие дрязги; великое дело воодушевляло их так же, как во время казанского похода; Сильвестр деятельно поддерживал их, не давал задремать их порыву, беспрестанно посещал то того, то другого, оживлял своими беседами, весь предался делу, несмотря на то, что в это время постигло его семейное горе: умерла жена, с которою он жил более тридцати лет дружно, душа в душу.

Приближался час, когда царю надобно было отправляться в поход. Тут враги Сильвестра и его сторонников нашли способ повернуть царя в иную сторону.

Назад тому год приехал в Москву вместе с английскими гостями доктор Бомелий из Везера, живший перед тем в Англии и занимавшийся, кроме медицины, астрологией, алхимией, кабалистикой и всяким ученым вздором. Человек он был ловкий: приехавши в Россию, начал тотчас учиться по-русски и скоро успел до того, что все понимал и сам говорил бегло, хотя неправильно. Врач был тогда редкостью.

Бомелий умел пустить пыль в глаза, представлялся всезнайкою; царь взял его к себе. Когда царице стало хуже, царь предложил ей призвать врача. Сначала царица против этого отбивалась, как говорится, и руками и ногами; благочестивое чувство ее отвращалось от врачества. «Надобно надеяться на Бога, а не на врачей», – говорила она. Но потом согласилась, именно тогда, как узнала, что ненавистный ей Сильвестр был против этого врача.

Воспитанный в преданиях благочестивой старины, Сильвестр вообще не очень доверял врачевству, постоянно говорил, что если Бог не поможет, то врач ничего не сделает, и приводил примеры, когда люди, одержанные тяжелыми недугами, освобождались от них божиею милостью; но Сильвестр не называл всякое врачевство дьявольским ведовством, как говорили тогда многие, и посоветовал бы сам прибегнуть к знающему человеку: от какой болезни принять внутрь какую-нибудь траву либо чем-нибудь помазать наружную язву; только доктора Бомелия сильно невзлюбил Сильвестр.

Пронырливый немец пытался подделаться к нему и приходил толковать с ним о вере, изъявляя готовность убедиться в правдивости православной веры и принять ее. Сильвестр так умел угадывать людей, что сразу раскусил Бомелия, и, когда царь советовался с Сильвестром: не грех ли позвать к царице иноземного доктора? – Сильвестр не только вооружился против этого, но убеждал царя прогнать от себя этого немца и возложить на Бога упование о здравии супруги. Зато отец Левкий, с которым царь также заговорил о Бомелии, расхвалил доктора до небес и доказывал царю, что врачебная наука дается от Бога, как милость божия к человеку; и кто не советует обращаться к врачу, тот, значит, здоровья не желает царице.

Царица, узнавши от братьев, что Сильвестр ненавидит Бомелия, а Левкий советует царю положиться на него, сама стала просить царя привести к ней врача, о котором царь говорил ей прежде.

Царь пришел к ней с Бомелием.

Это был маленький человечек с большою лысою головою, длинным носом, прищуроватыми небольшими глазами, никогда не смотревшими прямо, всегда с низкопоклонным видом и с тонким, почти женским голосом.

Немец, по царскому приказанию, подошел на цыпочках к сидевшей в креслах царице, внимательно смотрел на ее лицо, пощупал пульс, потом приложил палец себе ко лбу, потом развел руками и знаменательно пожал плечами.

Царь тревожно ждал, что скажет иноземный мудрец.

– Государь, – сказал Бомелий, – Господь Бог может помочь ее маестату государыне-царице. Недобрый человек – государь.

– Что? что? Отрава!

– Нет, великий государь, – отравы нет! А злой человек сделал тоже… – как это называется?

– Порча, волшебство?

– Да, государь.

Анастасия бледнела, теряла сознание.

– Немец, – закричал государь, – ты испугал ее.

– Государыня-царица, – сказал Бомелий, – не бойся, Господь Бог милосерд! С божией помощью хорошо будет. Помочь еще можно, только надобно дурного человека прочь – далеко…

– Пойдем, немец, ты мне там скажешь, – сказал царь.

– Государыня-царица, – продолжал немец, – ничего! – твое величество, будешь здорова и покойна; я так сделаю, что все будет как лучше.

Царь вышел с Бомелием.

– Говори, немец, всю правду мне говори, – сказал царь.

– Государь-царь, – сказал немец, – есть в чужих краях науки; в России наук нет, а в наших краях есть науки, и через эти науки я могу узнать, что где есть и что будет наперед. Я по звездам небесным умею читать и твою судьбу скажу. У вас в России говорит народ, что это ведовство от диавола. Нет, государь, не верь такой речи: науки не от диавола, а от Бога. Как может быть, чтоб наука была от диавола? Я много учился всяким наукам, я учился богословию, верую в Троицу единосущную и в Господа нашего Езус Христус, – и как же можно, чтоб наука была Богу противна.

– А если ты учился богословию, – сказал царь, – то как же ты, немец, не дошел до того, что наша греческая восточная вера есть сущая христианская, и зачем остаешься в своей лютеранской ереси и Господа нашего зовешь Езус Христус?

– На все потребно время, великий государь, я много читал святых отец, – сказал Бомелий, – и видел из их книг, что римская вера неправильна, и наша вера евангелическая не совсем правильна, и хотел бы узнать веру греческую, только в наших землях веры греческой нет, я нарочно приехал в твое царство, державный царь, чтобы научиться, что есть греческая вера, и теперь как я узнал, какая в православной вере есть большая сила, так я имею желание принять греческую веру, креститься истинным крещением.

– Вот это хорошо, немец, – у меня в моем царстве для иноземцев принуждения в вере нет; сам видишь, живут у меня и английские и галанские люди безобидно, и ты, коли хочешь, можешь оставаться в своей вере; а когда есть твое желание быть с ними в единоверии, так тем лучше.

– Только, великий государь, не положи гнева на меня, что я скажу: духовный чин не хочет науки знать, и я не думаю, чтобы истинная вера далеко пошла… Я приходил к твоему протопопу Сильвестру, думал, он очень ученый человек, – о, пфуй, нет! Я его стал спрашивать, думал научиться от него, а он со мной и говорить не хочет, ничего сам не знает, а какой гордый, оттого что в твоей милости, думает, что он умнее и важнее всех людей в твоем царстве. Вот чудовский архимандрит – ах, какой это мудрый, умный человек! Если б этот человек учился! А то нехорошо, великий государь, что в твоем царстве школ нет, наук нет.

– Знаю, – сказал царь, – что это нехорошо; да ты думаешь, с нашим народом что-нибудь сделаешь? Ты думаешь, наши люди таковы, как ваши? Не так они Богом созданы, чтоб им чему учиться!

– Отчего ж, великий государь, твое царство – величество русского рода, а такой человек и так все знает!..

– Я разве русский, – сказал царь, – мои предки из немец пришли, а роду были славного кесаря Августа римского, от брата его Пруса, и поселились у Балтийского моря на реке Русь, и оттого Русь прозвалась.

– А, – сказал Бомелий, – твой великий род! великий род! В целой Европе нет такого славного старинного рода, как твой, государь. Так тебе непременно надобно овладеть Ливонией, Балтийским морем, там рода твоего отчина – твоя.

– Да, этот край – наша извечная отчина, и оттого мы добиваемся, чтоб он был под нашим скипетром.

– Да, – сказал Бомелий, – Бог тебе помогает, великий государь, ты побеждаешь врагов иноземных; а кабы только ты мог победить врагов внутренних. Они опасны. От домашних врагов не можно уберечься. А у тебя много врагов около тебя, государь, очень много. Они хотят, чтобы ты самодержавным не был, чтоб по их совету все делал, ты такой мудрый царь, ты один можешь управлять народом своим: ты умнее их всех, ты храбрый… Бог свидетель, нет такого другого государя не только в Европе – и на целом свете, как ты, – а твое несчастье, что у тебя слуги коварные, изменники, лиходеи… твои бояре… О!.. Они тебе добра не хотят, себе власть взять хотят. Да этого не будет. Велик государь! Я доложу твоему величеству, что умею по звездам узнавать и, что будет наперед, все узнаю, есть у меня такая книга. О! эту книгу надобно двадцать лет читать, да еще других сто книг прочитать, только тогда можно понимать, что в этой книге написано. Я по этой книге все узнаю…

Царь отпустил Бомелия, а через день опять позвал его.

– Я много, много знаю, – сказал Бомелий. – Твой первый тайный враг – протопоп Сильвестр; ты его, государь, далеко… он недобрый человек, он не любит твоей царицы, он называет ее Езавелью. У! Государь! Как это можно! Вся Москва знает про это. Этот протопоп бесовскую силу имеет, он ведун… он тебя, великого государя, опутал. Это мне книга сказала, и бояре твои, лиходеи, с ним одно. Они тебя хотят вести на крымского хана. Нет, государь, не ходи. Я по звездам смотрел; великое несчастье будет, твоя царица умрет без тебя, как ты в поход пойдешь, и твоих царских благородных детей изведут. Много их таких, что хотят царствовать. А есть один… О, это, это очень опасно!

– Это кто? – спрашивал нетерпеливо царь.

– Я тебе назвать его не могу, – сказал Бомелий. – Я еще сам не знаю, кто он, только вижу, что есть такой, самый опасный враг!

Ум помутился у царя от этих слов. Не решаясь сразу ни на что, царь сказал:

– Смотри, немец, никому-никому не говори об этом.

– Нет, нет, государь; я всегда буду тебе узнавать; как только что ты задумаешь делать, сейчас позови меня, вели посмотреть в книгу и по звездам; я все тебе скажу, может быть, такая планита придет, когда можно идти воевать на крымского хана, – тогда Бог тебя благослови! А теперь Бог тебя сохрани, твоей царицы на свете не будет.

Вслед за тем отец Левкий открыто наступил на государя и явно стал говорить пред царем, что Сильвестр ведун, околдовал царя и мыслит ему зло.

Явился еще монах, Михаил Сукин, и доносил, что Сильвестр называл царицу Анастасию Иезавелью.

С своей стороны новые любимцы, с которыми царь ездил в подмосковные села забавляться, стали уверять его, что Сильвестр ведун; говорили, что он смеется над царем, хвастает, что он держит царя в руках и что захочет, то из него сделает.

Настроенный с разных сторон, а более всего напуганный предсказаниями Бомелия о смерти, долженствующей постигнуть Анастасию от тайных врагов, если он пойдет в поход, царь наконец решился сделать над собой усилие.

Бояре собирались в поход и торопили царя. Выезд его был назначен; до выезда оставалось три дня.

Царь Иван Васильевич созвал бояр и думных людей в свою столовую палату. Глаза его сверкали каким-то болезненным огнем; походка его была неровная. Он сел на свое место и сказал:

– Бояре и думные люди, объявляю вам мою царскую волю! Нам не угодно идти в поход на крымского царя; призовите ханского посла, которого мы задерживаем, и объявите ему отпуск; скажите, что мы хотим постановить с крымским ханом вечный мир и жить с ним в дружбе, а затем отправим в Бахчисарай нашего посла для договора. Сейчас послать гонцов к Вишневецкому на Дон и к Данилу Адашеву на Днепр с указом, чтоб они воротились и никаких задоров с крымскими людьми не чинили; всем служилым людям, что собраны под Тулою, сказать нашу царскую волю, чтоб они расходились по домам до нашего царского указа.

Князь Курбский хотел вести речь, но только что сказал: великий государь!.. – как царь прервал его:

– Бояре и думные люди! Говорите тогда, когда мы вас спрашиваем и вашего совета требуем; ныне же мы, государь самодержавный, вашего совета не спрашиваем, и говорить вам ни о чем непригоже.

Он с гневом, быстро ушел из столовой избы.

Услышал обо всем Сильвестр, узнал, что у царя в приближении Бомелий, что враги Сильвестра подстроили этого иноземца напугать царя звездословными предсказаниями; узнал, что Сукин подал на Сильвестра извет, а Левкий открыто говорит царю, что он ведун; понял Сильвестр, что господство его минулось, и решился проститься с царем навсегда. Он послал к царю просить допустить его, но получил ответ, что царь его видеть не хочет.

Тогда Сильвестр отправился к митрополиту Макарию и сказал:

– Преосвященный отче Макарий! Богу угодно было позвать к себе мою жену; того ради, яко вдовым попам не подобает священнодействовать, я пожелал удалиться от мира, благослови принять иноческий образ.

Макарий знал Сильвестра издавна, еще с Новгорода, и сам, сделавшись митрополитом из новгородского архиепископа, пригласил его в Москву. Возвышение Сильвестра не совсем было по сердцу Макарию: «Смотри-ка, – говорил он своим приближенным, – каков! Как подъехал к царю! Поп, а сильнее нас, митрополита и всего освященного собора, – что скажет, так царь и делает».

Не любил Макарий Сильвестра, но только хмурился, досадовал на него, а зла ему не делал; Макарий был самолюбив, но не злобен, – Сильвестр со своей стороны всегда относился к Макарию чрезвычайно почтительно, хотя случалось, что говорил царю противное тому, чего хотел Макарий. Макарию было очень приятно, что Сильвестр наконец уходит. Макарий благословил его, напутствовал самым дружелюбным образом; Сильвестр попрощался с сыном и уехал в один из белозерских монастырей.

Когда Данило Адашев по царскому приказанию воротился в Москву, Сильвестра уже там не было. Бояре повесили головы, не смели заикнуться о крымской войне, а некоторые из тех, которые недавно еще доказывали ее несообразность, восхваляли мудрость царя, лучше всех понимающего, что следует делать.

Данило явился с донесением к царю. Иван Васильевич принял его сурово. Его рассказ о задержании Кудеяра турками не произвел на царя никакого потрясения; царь по этому поводу не сделал никакого замечания.

Вишневецкий, получивши приказание прекратить военные действия, воротился в свой Белев и отправил к Сигизмунду-Августу письмо, просил прощения за выезд, изъявлял готовность служить своему природному государю и во всем повиноваться его воле. Жигимонт-Август прислал ему ласковый ответ и пригласил воротиться. Вишневецкий собрал своих казаков.

– Плюнемте, братцы, – сказал он, – на эту глупую Москву и пойдемте в свою Украйну. Нет на свете земли лучше нашей вольной Украины. Пришел я сюда с вами ради того, чтоб подвинуть московского царя с его ратью на бусурмана; не удается нам это, так нечего нам тут делать. Царских милостей и поместьев нам не нужно, есть у нас земли и всякого добра довольно.

– Правда, батько, – сказали казаки, – черт с нею, с этою Москвою; и детям и внукам закажем ходить сюда, разве когда войною пойдем на москвитина.

И собрались они и уехали все из Белева. Донес царю белевский воевода. Царь сказал:

– Пришел как пес и ушел как пес. Туда ему и дорога!

Царица Анастасия и ее братья добились наконец своего.

Царь не пошел в поход, ненаглядный Иванушка остался неразлучно со своею агницею, как он называл жену в минуты нежности. Ненавистного Сильвестра уже не было. Но здоровье Анастасии не поправлялось, а становилось все хуже. Она ездила вместе с царем к Сергию, к Пафнутию и в другие святые места; и никто уже без Сильвестра не посмел представлять царю, что ему следует вникать в дела, а не ездить по монастырям. Но молитвы, как видно, не помогали здоровью царицы. Она обильно раздавала милостыню; каждый праздник ее боярыни обделяли толпу попрошаек; со всей Российской державы приходили к ней старцы за милостынею; дружелюбно допускала она их к себе и толковала о душеспасительном деле, – и все хвалили ее милосердие, говорили, что она истинная мать страдающих, и только бедного Кудеяра некому было искупить из неволи.

Не помогла царице и милостыня, не помогло ей и то, что во всех церквах и монастырях молился духовный чин об ее здравии. Царица скончалась.

Царь разрывался от горя, но чрез две недели предался разгулу и разврату ради утешения; в его голове засела твердо уверенность, что Анастасия была жертвою порчи и отравы по наущению Сильвестра. Бомелий, чтобы выгородить себя, старался поддерживать в нем ту уверенность, представлял царю, что чары, которыми давно уже испортили царицу, были так сильны и так успели подорвать ее здоровье, что его ингоги и безуи ничего уже не могли тут поделать, и выводил из этого, что если воротить мертвую из гроба невозможно, то царь должен, по крайней мере, беречь себя и своих детей от лютых врагов, окружающих его престол. Бомелий принял православие, ходил в церковь, бил поклоны и наружно держал посты, позволяя себе подсмеиваться над ними в беседе с иноземцами на языке, которого русские не понимали.

Примітки

Подається за виданням: Костомаров М.І. Твори в двох томах. – К.: Дніпро, 1990 р., т. 2, с. 193 – 201.