“Давай, чтобы снова вместе…”

Владимир Пасько

Сигналы точного времени, которые прозвучали по радио, отмерили шестнадцать, скоро должен быть Кравцов. Читать не хотелось. Шеремет внимательнее прислушался, о чем шла речь в радиопередаче. Потому что под рубрикой “Общество и мы” можно было говорить о чем угодно, в этот раз главной темой были проблемы этногенеза в целом и украинского в частности. Гость программы и главный рассказчик, судя по голосу и интонации, еще достаточно молодой, но амбициозный человек. Уверенно оперируя категориями веков и тысячелетий показывал, что с давних пор предки нынешних украинцев разделялись на два принципиально разных психологических типа.

Одни, тихие и послушные, спокойно сидели по своим домам, были типичными “гречкосеями” и исправно плодили себе подобных, с соответствующей ментальностью. Если по-научному, то это был “этико-интуитивный интраверт”, а если по-простому — то миролюбец и миротворец. Ко второму типу научный работник относил любителей острых ощущений и приключений, которые уходили от насиженных и нагретых “гречкосеями” мест куда глаза глядят — добывать свое счастье в чужой стороне, нередко с боем и кровью. Этих именовали “логико-сенсорными экстравертами”, но прозывали почему-то не авантюристами, или если по-нашему — проходимцами и паливодами, а учтиво и вежливо “администраторами”.

Однако изюминка, как понял Шеремет, была не в самом делении на “миролюбцев” и “проходимцев”, такое не только праукраинцам было свойственно. Достаточно вспомнить флегматичных скандинавов и из их же племени горлорезов-викингов, потом рыцарей-крестоносцев, затем “людей длинной воли” из азиатских степей, за ними европейских колонизаторов. В настоящее же время огнем, мечом, бумажником и интернетом несут всему человечеству демократию и права человека адепты-апологеты “нового мирового порядка”. Ничто не ново в этом мире, как говорил Шекспир. Новыми были лишь выводы автора теории. Он доказывал, что каждые 532 года, не больше и не меньше, эти проходимцы опять возвращаются на свою историческую родину, теперь украинскую, чтобы зачать вместе с аборигенами-гречкосеями новый этнос, который лет сто-двести вынашивается-вызревает в новый нормальный народ, а впоследствии опять разделяется на тех и на других, и так до бесконечности.

Шеремет стал прислушиваться внимательнее: что-то подобное он уже встречал у российского историка профессора Льва Гумилёва, сына известных российских поэтов Николая Гумилёва и Анны Ахматовой, урожденной Горенко, которые оба отличались, в противовес сыну, выразительной авантюрностью нрава. Классический кабинетный ученый Гумилёв-сын деликатно называл этот тип людей “пассионариями”, то есть — предприимчивыми и запальчивыми, в принципе то же, что и “администраторы” этого украинского научного работника. Однако если верить сказанному им, то цикл жизни нынешней украинской нации подходит к концу, поскольку сформировалась она, как известно, где-то в конце пятнадцатого века. Прибавить 532 года — и вот-вот ожидай нового оплодотворения. Однако кем? И каким, интересно, способом? Если верить теории, то это должны быть потомки тех, кто раньше направился из нашей родной земли искать счастье в иных краях. Такие, если вспомнить историю, действительно были — предприимчивые русичи, которые пошли на северный восток колонизировать богатые зверем и рыбой земли, не очень густо заселенные угро-финнами. При этом они не только достигли своей цели, но и смирных туземцев оплодотворили так, что от них осталась в своей добродетели лишь нынешняя небольшая Финляндия. А бескрайние некогда угро-финнские земли стали “исконно русскими”. Потом еще кое-что к себе присоединили — и теперь они, братья-россияне, имеют в своем государстве земли столько, что дай Бог им ее освоить и удержать в грядущие беспокойные времена. Поэтому вряд ли, чтобы им сейчас было до новых приобретений или возвращения на историческую родину. Так каким тогда способом, как практически может выглядеть такое оплодотворение? Что-то в этой теории не клеится…

Однако научный работник сделал вдруг неожиданный переход. Оказывается, при современных условиях, при современной интенсивности информационного обмена и развития всех видов коммуникаций, время от зачатия этноса до его рождения может составлять не сто-двести лет, как когда-то, а всего лишь десять-пятнадцать. И “оплодотворителями”, то есть — “родителями” нового украинского этноса, по его мнению, должны быть те украинцы, кто выехал за границу на протяжении последних десяти-пятнадцати лет. Которые вернутся вдруг в Украину, осознав свою историческую роль. Дальше долго, но малоубедительно доказывалось, почему должно произойти именно так, а не иначе.

Шеремету стало неинтересно. Те, кто выехал на ПМЖ — постоянное место жительства, — они преодолевали немалые трудности не для того, чтобы возвращаться. А это как раз именно та часть нашей нынешней эмиграции, которая по своим интеллектуальным и социально-психологическим качествам еще может представлять хотя бы какую-то определенную ценность как этнотворческая сила. Остальные — “гастарбайтеры” разных мастей. Возможно, они люди и хорошие, и работящие, и бесспорно заслуживают ввиду сложной своей судьбы на сочувствие, однако это люди без надлежащих знаний и качеств, “администраторы” из них вряд ли выйдут. В большинстве своем это те же наши “волы под ярмом”, только и того, что с иностранным клеймом и лишь немногие из них способны гордо заявить: да, клейменый, но — не раб. Такие, скорее всего, домой вернутся. И доллары и евро с собой привезут. А вот привезут ли они самое необходимое — дух личного достоинства, предприимчивости и организованности? Вряд ли, такому в батраках не учат. Ну а сам от хозяев позаимствовать то, что ценнее всего может не каждый. А кто сможет — тот вряд ли вернется тогда в родительский дом, потому как от добра добра не ищут. А Европа начинает уже и на практике, а не только теоретически осознавать, что такое демографический кризис. Так что круг замыкается, и опять не в нашу пользу.

В то мгновение, когда кривая настроения упала почти до нуля, прозвучал решительный стук. Дверь резко распахнулась и в ней появилась дородная фигура:

— Разрешите, господин генерал! Разрешите вас поприветствовать лично и от всей нашей московской общественности!

Сергей Кравцов, несколько располневший-постаревший-полысевший, но такой же энергичный и резвый, с присущим ему азартом расспрашивал, комментировал, рассказывал. О себе, об общих знакомых. Лет пять, с тех пор, как они не виделись — немалый все же срок.

Впервые тень недоразумения промелькнула между ними, когда речь непроизвольно зашла о Чечне. Сергей как высокое должностное лицо министерства по чрезвычайным ситуациям принимал участие в организации помощи местному населению. Судя по рассказам, в его компетенцию входило почти все, что нужно мирному человеку для того, чтобы выжить и сохранить здоровье в условиях, когда в твоей стране уже не первый год длится война. И Шеремет верил, что Сергей сделал больше, чем смог бы кто-либо другой на его месте. Таким уж он был человеком — порядочным и мощным во всем, за что бы не брался. Единственное, что вызывало у Шеремета удивление — это ненависть к борьбе чеченцев за свою свободу: “бандиты, мафиози, за деньги что угодно сделают, мерзавцы, наемников там со всего мусульманского мира, уничтожать их всех надобно и немедленно, по первому подозрению…”

Шеремет не выдержал:

— Сергей! Ты же любил в свое время песни Владимира Высоцкого. Такую помнишь: “Отставить разговоры, вперед и вверх, а там…/ Ведь это наши горы, они помогут нам. /Они — помогут нам!”

– Допустим, любил и помню. И эту тоже. Ну так что? — не мог понять Кравцов. –

– Да ничего. Я о том, что те горы, Кавказские — это их горы. А потому они именно им и помогают, а не вам. –

– Да ты что, Володя, ты им сочувствуешь? Не нам, а им? Да они же головорезы-абреки, там средневековье, там рабство существует. Ты понимаешь — рабство! Да от них всему Кавказу покоя нет. Это же как Афганистан, если еще не хуже. Ты что, Афган забыл? –

– Помню, потому и говорю, — упрямо вел свое Шеремет. — Вы их тираните уже свыше полутора веков, ни один народ в целом свете, по-видимому, не испытывал таких мучений и потерь в борьбе за свою свободу, как чеченцы. Однако они — борются. Без видимых шансов на победу, но борются! Пусть они кто угодно и какие угодно — война есть война, ваши тоже не ангелы. Это еще Лев Толстой описывал, а теперь Невзоров показывает. Однако у них есть то, что перевешивает все другое — это их земля, а не ваша. И именно они имеют право на этой своей земле внедрять для своего народа те правила управления и внутренней жизни, какие они считают целесообразными, а не вы. –

– Да при чем здесь Лев Толстой? И наши нынешние охотники на “желтых уток” и “любители жареного”? Ты что, на их стороне? Ты, сам “афганец”? — искренне удивился Кравцов. –

Шеремет был несколько озадачен такой прямой постановкой вопроса — на чьей стороне он сам? Поневоле вспомнился случай, который произошел с ним во время последнего посещения Петербурга, несколько месяцев назад. Было как раз преддверие “Дня защитника Отечества”. На станции метро “ Невский проспект” он вдруг услышал, как два молодых мужских голоса вдохновенно выводили:

«Снится часто мне мой дом родной

Лес о чем-то о своем мечтает

Серая кукушка за рекой

Сколько жить осталось мне считает…”

В Афганистане это была их любимая песня — “Кукушка”. Ее написал лейтенант Александр Стовба — украинец, выпускник Киевского высшего общевойскового командного училища, который героически и трагически погиб на той войне. Шеремет пошел на голоса и в тоннельном переходе увидел трех мужчин в камуфляже, десантных тельниках и голубых беретах. Пели двое. Спинами прислонились к стене, в руках гитары, стоят каждый на одной ноге, культя второй привычно пристроена на перекладину прислоненного к стене костыля. Лица отстраненно-вдохновенны, глаза блуждают поверх голов. Толпа безразлично спешит мимо и далеко не каждый останавливается, чтобы бросить хотя бы какую-то копеечку в раскрытый футляр гитары. Не говоря уже, чтобы послушать. Но им, кажется, ничего не нужно и никто не нужен — в действительности их взгляд обращен куда-то в себя, внутрь:

“Только ты, кукушка, не спеши

Мне дарить чужую долю чью-то

У солдата вечность впереди

Ты ее со старостью не путай…”

Быть “афганцами” они никоим образом не могли: войска вывели оттуда пятнадцать лет назад, а им самое большее по двадцать пять. Однако культи вместо ног, ордена и медали на груди, хотя и неизвестные ему, а главное — то, как они пели и смотрели на мир, подсказывало Шеремету: это — воины, это свои. Сомнения развеял третий, лет под сорок — тот был действительно “афганец”, он и научил, по-видимому, этих “чеченцев” своим песням. Как выяснилось, он служил с Шереметом в Афганистане в одном гарнизоне. Потом они еще пару раз встречались на том же месте — однако песни были те же, “афганские”.

Поднявшись после одной из встреч с теми ребятами наверх, на Невский проспект, напротив Казанского собора натолкнулся на продолжение темы. Десяток мужчин держали в руках плакаты: “Прекратить бойню в Чечне!”, “Свободу чеченскому народу!” и т.п. На вид — обычные россияне, по возрасту — от двадцати до шестидесяти. Самый молодой — с окровавленным лицом и оторванной штаниной. Вокруг — десяток милиционеров. Демонстранты им что-то терпеливо объясняли, те криво улыбались. Мимо них — толпа, так же безразличная к демонстрантам, как и внизу к “героям Чечни”. На все это с мудро-грустной улыбкой взирал со своего пьедестала бронзовый Николай Васильевич Гоголь. Но не будешь же рассказывать обо всем увиденном Кравцову. Этак они болезненную тему той войны и до утра не закончат. Потому вернулся к вопросу Кравцова о Толстом.

– Гений российского народа Лев Толстой здесь при том, что он войну Российской империи на Кавказе считал захватнической и совсем не одобрял, о чем и писал в своих произведениях. Так же, как и наш Тарас Шевченко, и многие другие прогрессивные люди в свое время. Даже тот же Лермонтов, который едва не погиб от чеченской пули. Правда, милость судьбы потом подправили свои же. И у вас, в нынешней России немногие в восторге от “груза 200” и от “трехсотых” —тех, кто без рук-без ног.— Неохотно, через силу, бросал тяжелые фразы Шеремет. — Что же касается “афганца”… Неужели сам забыл, сколько российских генералов-“афганцев” выступили с протестом против той, еще первой чеченской войны? Они имели честь и мужество. За что и пострадали. А те, кто пришел им на смену — те уже были “без комплексов”. Зато с жаждой званий, орденов и должностей. И, конечно, денег, путь к которым те высокие должности открывали, особенно там. –

– Хорошо, я все понял, дискуссий достаточно. Но запомни: Чечня — это неотъемлемая составная часть Российской Федерации. Чеченцы — граждане России и подлежат ее юрисдикции. И такими будут всегда, или их не будет вовсе, — жестко отрубил Кравцов. –

– Они стали составляющей самодержавной России и ее подданными силой, большой кровью, прежде всего их кровью. Поэтому имеет ли право цивилизованная и демократическая Россия осуществлять фактически геноцид, чтобы только удержать этот несчастный лоскут горной земли и несколько сот тысяч людей, большинство из которых это государство люто ненавидят? — не мог сразу, просто так уступить правду Шеремет. — или вам земли мало, наибольшей в мире по территории стране? Или для вас несколько сот тысяч народу что-то значат, если и так свыше миллиона ежегодно теряете, естественным, так сказать, путем? Или вам нефти не хватает в Сибири, что вы за те ее жалкие лужи в Чечне готовы целый народ истребить? –

– Ты ничего не понимаешь. Если мы отпустим Чечню — значит, засвиде-тельствуем свое поражение. Публично и официально. И где тогда гарантия, что за Чечней другие не потянутся? Тува, буряты, якуты и прочие? Татары и башкиры— те хоть и внутри нас, тем не менее тоже голос поднимут, в этом даже сомнения не возникает. Это во-первых, во-вторых — мы же тогда Кавказ потеряем. Весь и надолго, если не навсегда, — вспыхнул гневом Кравцов. –

– Вы и так его уже потеряли. Сначала Азербайджан, теперь Грузию. Обремененная проблемами Армения — тоже не медаль вам на шею. И еще много чего потеряете. И не только на Кавказе, — флегматично заметил Шеремет. — Но геополитика — это не моя парафия. Я знаю одно: на чужих костях счастья своего не выстроишь. Такого не было, нет и не будет ни среди отдельных людей, ни среди народов и государств. Поэтому — думайте и решайте, это ваше и право, и прежде всего обязанность. –

Кравцов, лицо которого пошло красными пятнами, сидел молча, не зная, что сказать. Шеремету стало не по себе: пришел давний приятель, да еще и издалека, да еще и раз в пять лет, а он его так…

— Прости, Сергей, не хотел тебя обидеть. Все, проехали. Мы с тобой не политики, а генералы, тем более, относительно мирных военных профессий — так давай лучше поднимем по бокалу за мир и дружбу. Сейчас глянем, что там у нас в холодильнике, — поднялся с кресла Шеремет.

— И у нас с собой кое-что есть, — обрадованно подхватил гость, беря в руки свой саквояж. — Вот водочка, “Русский стандарт” называется, лучшая водка в СНГ и его окрестностях. А вот икорка паюсная — ребята из Астрахани переда-ли. А вот икорка зернистая — с Камчатки. Женю Петренко со своей кафедры, из Питера помнишь? Так это он там у меня теперь хозяйством заведует…

Шеремет добавил широко известные и уже считай ритуальные украинские напитки да закуску — и в несколько минут стол был накрыт, хотя и по-холостяцки-офицерски, но, как говорится, на уровне. Тень непонимания оба попытались стереть несколько наигранной веселостью.

— “Ну, за встречу!” — шутя скопировал Сергей известного киноперсонажа, своего соотечественника — генерала Булдакова. Шеремет охотно поддержал, как говорят россияне, “худой мир лучше доброй ссоры”. Добрая компания, хорошая водка, вкусная закуска, приятная беседа — все это вместе создавало атмосферу покоя и благодушия — когда начинает казаться, что можно говорить и все, и обо всем, и искренне, и откровенно.

— Послушай, Володя! — молвил вдруг Кравцов, после того, как подняли бокалы за семьи, за друзей. — Давай теперь поднимем за то, чтобы мы снова и всегда были вместе, не взирая ни на что.

— Чудак! Так мы и без того с тобой вместе — и сейчас вот сидим, и до того связей как-то не теряли, — не сразу уяснил Шеремет.

— Да нет, ты меня не совсем понял. Не мы с тобой, это и без того ясно, а чтобы Россия и Украина всегда были вместе, русские и украинцы, как раньше. Или хотя бы так, как мы сейчас с “сябрами” отношения строим. Только чтобы теперь “на троих” было. Ведь мы же славяне, чего нам делить? Давай, а? — вопросительно взглянул ему в глаза Сергей.

Шеремет априорно был готов к этому вопросу, поскольку он в той или иной форме всегда всплывал при его общении с “гражданами Российской Федерации”. Но здесь он был застигнут врасплох. Расслабился, старый дурак, — мысленно ругнул сам себя. — Забыл, что “великоросс” — он им остается всегда и везде. С “великорусским великодержавным шовинизмом” еще Ленин бороться попробовал, по крайней мере, вначале и на словах. Что из этого вышло — известно. Из собственного опыта Шеремет знал, что эта болезнь особенно распространена среди россиян сомнительного в этническом плане происхождения. Им, россиянам лишь по паспорту, украинская независимость мозолила глаза почему-то больше всего. Однако ему нужно сейчас как-то так ответить, чтобы опять не впутаться в бесплодную дискуссию.

— Во-первых, это не от нас с тобой зависит, выходит за пределы нашей компетенции, так сказать, — попробовал перевести разговор в шутку Шеремет. — Во-вторых, интеграция у нас и так идет полным ходом: то ЕврАзЕС — европейско-азиатское экономическое содружество создавали, то теперь ЕЭП — Единое экономическое пространство готовим. Так что здесь, по-моему, все в порядке, в том русле, как ты предлагаешь.

— Да нет, я не о том. Это все хорошо, но главное — надо возродить наше единое великое могучее государство. Пора наконец понять, что порознь каждый из нас — как птица с подбитым крылом. Вся разница лишь в размере каждой птицы, да какое крыло повреждено — правое или левое. Но хоть летать, хоть просто жить — все равно неудобно. А вместе мы — как катамаран, — сделал крутой прыжок с небес в море Кравцов. — Который ни опрокинуть, ни потопить практически невозможно. Разве я не прав?

Разговор приобретал крайне нежелательное направление. Дальше следовало ожидать “как же так…”, “всегда были вместе…”, “да у меня тёща-кум-брат-сват на Украине живут…”, “да мы вам и газ, и нефть.”, “да кроме нас вы никому не нужны…” — и т. д., и т.п. Это все было далеко не ново и даже сто раз слышанное. И особенно пристрастно обсуждалось на заре независимости, годах в девяносто первом-третьем. Как реакция сатириков на ситуацию, широкую огласку приобрело тогда “Слово к брату московиту” — мнимое письмо обладателя Золотоордынского хана Мамая к московскому князю Дмитрию, который вошел в историю, как Донской. В письме, опубликованном как будто “тюркологом” неким Владимиром Коваленко, говорилось:

«Здравствуй, дорогой Дмитрий! Не думал я двадцать лет тому назад, когда мы с тобой сидели в одной юрте и пили кумыс из одного бурдюка…, что ты, угодив под влияние…, взял курс на отрыв Московского княжества от Золотой Орды. Что твои люди повсюду кричат о каком-то “монголо-татарском иге”. Одумайся, брат Дмитрий! Что это за замах — по живому отрезать Московию от Орды?

Я обращаюсь к тебя, как свой. Ты ведь знаешь, что я не чингизид, а едва ли не наполовину москвитянин. Я вырастал при звуках московской речи. Одна кровь течет в наших жилах. Недаром есть поговорка: хорошенько поскребите московита, и вы обнаружите татарина. Ваш язык — почти что наш язык. Богатырь… карандаш… лошадь… и сотни иных слов — это и ваши, и наши слова. Это уже потом, при киевской подтравке были выращены и ненародный московский язык, напичканный славянскими словами, и соблазн отучить московитян от татарской речи…

Тысячи лет у нас была одна вера… И вообще, разделение по религиозному признаку — это варварство!… В гуще населения нет и тени нетерпимости между московитянами и татарами. Вспомни, что Батый сделал Александра Невского своим приемным сыном…

Сегодня отделять Московию — значит резать через миллионы семей и людей: какая перемесь населения; целые области с татарским перевесом; сколько людей, затрудняющихся выбрать себе национальность из двух; сколькие — смешанного происхождения. — кто они? Московитяне? Татары?

А где граница между Московией и Татарией? Сотни лет мы прожили вместе, не зная никаких (не разобрано). У кого повернется язык сказать, что Тула, названная именем царицы Тайдулы, жены Джанибековой, московский город? А Нижний?…А земли по верхней Волге и Каме?… Может, ты, Дмитрий, захочешь включить в состав Московии еще и Кырым? Или — ха-ха! — Сабир?…

Вся Европа объединяется (я слышал, что вон Литва собирается объединиться с Польшей), а ты вздумал разъединяться.

Да, горько вспоминать жестокие акции Батыя по отношению к Козельску и некоторым другим городам. Но это было недолго. И потом, козельцы ведь первые убили наших послов, пришедших к ним с мирными предложениями.

Гораздо больше было позитивных примеров. Мы вместе остановили натиск немецких полчищ на Восток. Московитяне и татары плечом к плечу сражались с агрессивной Литвой и ее вассалами — русскими князьями. Воссоединение Московии с Золотой Ордой — а именно так это всеми было воспринято — открыло путь…оказало благотворное влияние на (неразборчиво). Мудрый старший татарский брат помог младшему московскому брату усвоить твердую ордынскую дисциплину, воинскую доблесть и беспощадность к врагам.

Некоторые московиты кричат, будто татары их (неразборчиво). Это бесстыдная ложь. Покажи: где то, что мы награбили?! Посмотри как живет московитянин. Он живет в избе, ест наваристые щи и пирог с (неразборчиво). А простой татарин живет в кибитке, терпит пыль и стужу, питается просом и сырым конским мясом. Так кто же кого грабит?!…

Больше всего беспокоит меня начинающаяся вражда московитян и монголо-татар. Прошу тебя, Дмитрий: опомнись! Не сталкивай лбами наши братские народы. История тебе этого не простит.

Твой брат МАМАЙ”

Шеремет использовал это письмо нечасто, только когда его очень уж допекали разного рода “воссоединители” и “собиратели земель”. Обычно после этого разговор заканчивался немедленно, а знакомство приобретало характер вынужденного — то есть, здоровались сквозь зубы, если совсем не отворачивались при встрече. В случае с Кравцовым ему этого очень не хотелось, потому сказал примирительно:

Сергей! Я совсем не против дружбы наших народов, напротив — обеими руками “за”. Хотя бы потому, что моя старшая дочка и внучка живут в Петербурге и являются гражданами России, да и ты — мой давний и дорогой друг. Однако “Украина — не Россия”…Ты слышал об этой солидной книге нашего президента Леонида Кучмы под таким названием? В нашей Конституции провозглашено, что: “Украина является суверенным и независимым государством…Украина является унитарным государством… Территория Украины в пределах существующих границ является целостной и неприкосновенной…Носителем суверенитета и единственным источником власти в Украине является народ…Государственным языком в Украине является украинский язык… Защита суверенитета и территориальной целостности Украины, обеспечение ее экономической и информационной безопасности являются важнейшими функциями государства, делом всего Украинского народа. Оборона Украины, защита ее суверенитета, территориальной целостности возлагаются на Вооруженные Силы Украины”.

Ну и что из этого? Конституцию, равно как и изменения к ней, принимают живые люди. А если люди — следовательно, имеют собственные интересы. Помочь удовлетворить которые всегда найдутся и желающие, и возможности. При надлежащем, разумеется, взаимопонимании. Да ты и сам не хуже меня об этом знаешь. Ваши на этом собаку съели — на внесении всяческих изменений и дополнений к вашему “законодательному полю”.

Э нет, не скажи. Относительно политиков не берусь, это не моя парафия, что же касается себя — у меня сомнений нет никаких. Как офицер я приносил присягу на верность украинскому народу, который выбрал независимость — поэтому как я могу хотя бы обсуждать какие-то прожекты, тем более, которые предусматривают ограничение суверенитета и независимости моего государства? Да за это где угодно и в любое время погоны срывают сразу и хорошо, если не с головой… Ты можешь себе такое представить, чтобы австрийский, венгерский, чешский и словацкий офицеры, при участии польского и украинского, сидели где-то в венской кофейне и обсуждали между собой планы создания какого-то-там единого Дунайского государства? Только на том основании, что когда-то их народы входили в состав Австро-Венгерской империи, а они питают личные симпатии друг к другу?

Ну ты и сравнения подбираешь! А ты знаешь, что по данным ваших же социологических опросов около девяноста процентов респондентов имеют насчет России полностью положительное или скорее положительное, нежели отрицательное мнение? А более восьмидесяти процентов опрошенных заявили, что считают российский народ “побратимом” украинского и не относятся к нам, россиянам, как к иностранцам? — с победными нотками произнес Кравцов.

– Это было до Тузлы, или после? — не удержался от реплики Шеремет. –

— Как раз накануне, но ты не волнуйся, это если и повлияло, то весьма несущественно. Событием года конфликт вокруг Тузлы считают чуть более десяти процентов украинцев. Всего лишь, — продолжал натиск Сергей.

Шеремет молчал. Потому что генерал Чалый, который накануне Нового, 2004-го, года посещал по своим делам Петербург, рассказывал ему, какую шовинистическую окраску приобрели те события среди значительной части россиян, особенно среди военных. Поэтому что он мог теперь сказать, когда наши сами продемонстрировали такое безразличие к национальному достоинству и к территориальной целостности своего государства? Однако не зря кто-то из мудрых метко заметил, что насилие, принуждение заостряют разум. Вспомнилась дискуссия, которая возникла у него недавно во время съемок публицистического фильма “У каждого своя война”, и выводы, к которым тогда пришел:

— Знаешь, Сергей, все те факты, возможно, о чем-то и свидетельствуют, и даже бесспорно, но мне бы не хотелось их анатомировать, тем более — сейчас. У меня на этот счет есть своя философия, своя идеология, так сказать. Она позволяет безошибочно, как мне кажется, отделять зерно от плевел и верно оценивать состояние и меру вещей. По крайней мере — жить в ладу с людьми, с собой и собственной совестью.

— Что же это за философия у тебя такая универсальная? Что в состоянии даже душу успокоить, в нынешние-то времена? — заинтересовался, хотя и не без иронии, Кравцов. — Поделись, век благодарен буду.

— Философия простая, ни на что оригинальное не претендую, — пропустил шпильку мимо ушей Шеремет. — Если окинуть взором глубину веков и разные народы мира, то увидим, что базовые ценности у всех у них как социальных организмов в разные времена были и есть практически одинаковыми. Это: народ, родная земля, язык и культура, мораль и религия, государство, семья, а затем и сам человек, гражданин. Все это давно и хорошо известно. Просто их нужно свести воедино и выстроить в определенной иерархии, определив предварительно каждой вещи ее настоящую цену. Причем мерилом следует взять не только ум, но и сердце, пропустить все через свою душу, переплавить в ней, как в тигле. И тогда наверх всплывет настоящее золото, под ним серебро и так далее. Вплоть до железа воли, силы и душевного добра отдельного человека. Тогда и выстроится, как мне кажется, у человека правильное мировоззрение, появится верное личное мерило и вещей, и событий.

— Не понял. Покажи пальцем, кто против? Я лично — за. По-моему, здесь и говорить-то не о чем, все и без того банально ясно и просто. Не понял, к чему это мудрствование на ровном месте,— иронически-розчарованно протянул Кравцов.

— Вот и прекрасно, что у нас такое единство мыслей, — будто и не заметил его иронии Шеремет. — Давай только быстро-резво пробежимся по этим простым-ясным, как ты говоришь, банальностям. Потому что знаешь, как оно иногда бывает: слова будто и одинаковые, а содержание каждый понимает по-своему — так, что не всегда совпадает, если не полностью противоречит.

— Валяй, Спиноза, — неохотно согласился Сергей. — Только давай сначала еще по одной, чтобы быстрее мысли шевелились. — Со вкусом крякнул, закусил корнишончиком, удобнее устроился в кресле. — Ну, теперь вперед, без страха и сомненья!