“Имеем то, что имеем”

Владимир Пасько

Наступила долгая пауза. Шеремет сосредоточенно обдумывал слова Кравцова. Тот между тем смаковал коньяк, согревая в больших ладонях бокал с душистой “Тиссой”. Все сказанное российским генералом настолько отличалось от настроений, властвовавших в нынешнем украинском обществе, что нужно было либо ставить на этой теме точку, либо начинать новую, серьезную, а значит — длинную дискуссию. Последнее в его планы не входило. Как и дальше выслушивать донимающие упреки Кравцова относительно национальных черт украинцев. Однако тот, будто почувствовав, опередил его буквально на секунду.

— Два слова о третьем компоненте державности, чтобы уж закрыть эту тему — о мудрости правителей. Она в чем главным образом заключается? Чтобы правильно и четко уяснить, в чем состоят интересы своей нации и государства, это во-первых, во-вторых — суметь обеспечить их достижение и соблюдение этих национальных интересов. А для этого необходимо суметь надлежащим образом организовать свой народ, озадачить и по-умному им руководить, чтобы государство — крепло, а народ — богател. Все остальное — производное от указанной первоосновы, согласен? — не особенно нуждаясь в ответе, спросил Кравцов.

— В принципе, о чем-то подобном еще Никколо Макиавелли говорил, а до него Платон да и другие мудрые люди, по-видимому, были… — пожал плечами Шеремет.

— Вот-вот… Году в девяностом, когда Союз уже трещал, но еще не рухнул, Дойче Банк провел исследования относительно будущего каждой республики в случае его распада. Украина имела, наряду с прибалтами, наилучшие шансы — была в состоянии построить современную экономику за каких-нибудь десять-пятнадцать лет. Прошло с тех пор уже более тринадцати. Что вы построили? Чего достигли? Какого благосостояния народа? Молчишь? Тогда я отвечу: средней заработной платы меньше ста долларов в месяц. Это в то время, когда минимально допустимый европейский стандарт — в семь раз выше. А вы все планы относительно вступления в Европейский Союз строите… Пословицу свою украинскую забыли, относительно того, кто “думкой богатеет”… Хотеть не вредно. В этом, как в капле воды отражается вся мудрость вашей правящей верхушки и ее способность руководить нацией и государством.

— Ваши будто бы лучше… Так же развиваетесь по принципу страны “третьего мира”: пара процентов супербогатеи и три четверти — откровенных нищих. Если бы не нефть и газ — еще хуже, по-видимому, чем у нас было бы, — огрызнулся Шеремет.

— Если бы да кабы… Пока что у нас средняя зарплата выше вашей ровно в два раза. Белорусы и те вас обошли, из соседей — одни молдаване отстали. Поэтому у нас от ваших “мигрантов” отбоя нет, выбираем, кого хотим: от строительных рабочих и вахтовиков для Тюмени до профессуры для наших провинциальных университетов. И едут только так, за милую душу…

Шеремету вспомнилась недавняя встреча с прежним его водителем, старшим прапорщиком в отставке Кобзюком. Тот имел в наследство от тещи усадьбу вблизи Шепетовки, поэтому периодически ездил обрабатывать участок, поскольку на пенсию ведь разве проживешь? Труженик, каких мало, он с болью рассказывал, что несколько семей из того села позабивали-побросали дома и выехали в Россию на постоянно. Да и других примеров имел более чем вдоволь, чтобы воспринять горькую правдивость слов Сергея. Если не сердцем, потому что это было невозможно, так хотя бы умом. Однако сдаваться на милость победителя не хотелось.

— Да что ты ко мне прицепился: и язык, мол, у вас деградирует, и культура национальная, и народ к собственной независимости и национальному делу безразличный, и экономика вся под контролем российским, и власть предержащие какие-то не такие, как надо… Так что же нам, украинцам, тогда делать? Повеситься с горя?

— Да нет, зачем же. Вешаться не надо. Просто правильно понимать ситуацию следует. Ты помнишь поэта такого, Евгения Евтушенко? Кумиром молодежи во времена нашей юности был? — получив утвердительный ответ, продолжил. — Так вот, у него хорошие строки были относительно ответственности и сложных ситуаций: “И нужно трезвым быть, и трезво взвесить звенья, допрежь, чем их надеть — таков закон вериг…”

— Не понял, к чему это сейчас? Я помню это стихотворение, оно — о любви, лирическое, мы же с тобой вроде бы о другом рассуждаем, — удивился Шеремет.

— Что любовь к женщине, что любовь к Отчизне — субстанция, так сказать, сопоставимая. И вериги есть вериги. Только в одном случае — супружества, в другом — государственности. Как не каждый юноша готов к супружеской жизни со всей ее сложностью и ответственностью, так и не каждый народ бывает готовым к самостоятельной государственной жизни.

— Это мы еще посмотрим, кто и к чему готов и кого что ожидает впереди, “Ещё не вечер…”, как пел Владимир Высоцкий, — разгневано отрубил Шеремет. — У нас веками способных людей то Польша, то Россия к себе забирали. У вас и до сих пор среди вашей верхушки украинских фамилий не сосчитать — всевозможные заболотные, завирюхи, гаврилишины, приходьки, христенки, шахраи, другие “истинные великороссы”, — не отказал он себе в иронии. — Поэтому откуда нам тогда было их взять, тех умных и опытных? Управленцев высшего государственного, а не местечково-провинциального уровня? Если они все как в Москве были, да так там и остались. К тому же, ко времени распада Союза девяносто семь процентов промышленности в Украине относилось к центральному, московскому подчинению. Поэтому откуда нам было той управленческой мудрости набраться, управляя всего тремя процентами? Величиной, как известно, в статистике малодостоверной? Не говоря уже о том, что тех из способных, кто прислуживаться не хотел, национальное сознание имел — тех всячески притесняли, вплоть до физического уничтожения.

— Почему же у прибалтов ситуация сейчас диаметрально противоположная вашей? Ведь исторически ситуация у них была сходной, они тоже по несколько столетий разные империи своими соками подпитывали. И в советские времена их народное хозяйство управлялось по тем же принципам, что и ваше. Почему же их элита сумела, а ваша — нет? — допытывался Кравцов. — Ведь украинцев почти в четырнадцать раз больше, чем литовцев, например. Разница на порядок, то есть — несопоставимая. А количество высших государственных должностей, наоборот — сопоставимое вполне. Казалось бы, вы таких умников могли для себя понабрать и столько, что куда там Литве тягаться, а тем более Латвии или Эстонии. А вышло что? Почему — не скажешь?

Имеем то, что имеем — вспомнилось почему-то Шеремету высказывание первого украинского президента, которое очень быстро стало крылатым. Он и книжку воспоминаний свою так назвал. Не испытывая, очевидно, укоров совести оттого, что с его народом и государством произошло именно так, и то, что “имеем” — это именно благодаря, в значительной мере, его личному непосредственному и чуткому руководству. Хотя бы книжку постеснялся так называть… Но Кравцову всего не скажешь, стыдно, ведь он если еще и не иностранец, то все же уже и не свой… Однако тот его ответа и не ожидал:

— Хочешь, я тебе скажу, в чем дело? Не государственной мудрости не хватает вашим власть имущим, а элементарной человеческой совести. Ощущения своей принадлежности именно к этому своему народа и уважения к этому своему государству. Отсутствует изначальное для любых национальных элит осознание, что прочность твоего нынешнего положения и благополучие твоих детей неразрывно связаны с благополучием именно твоего народа и именно твоего собственного государства. И эта ваша “дурная болезнь” — не только наследственная, но и, так сказать, имманентная, присущая именно вам, украинцам. Правда, белорусам еще более того, но они не в счет, там уже в национальном плане агония, те уже свое “мают”, окончательно и бесповоротно.

— Не нужно преувеличивать, ваши также еще те добряки. Все эти абрамовичи, березовские, гайдары, гусинские, кохи, немцовы, ходорковские, чубайсы, которые у вас сейчас музыку заказывают. Как говорится, — это они “плоть от плоти и кровь от крови великого русского народа”? Это им ваши лапти-щи-частушки “исконно родные”? “Окстись”, Серёжа, не нужно нас за дураков принимать, — попробовал осадить он Кравцова.

— А я и не собираюсь делать так, как ты говоришь. Да, все эти одиозные личности — они в нашей российской жизни действительно присутствуют. И не просто присутствуют, а действуют, причем весьма активно. Но — под жестким контролем людей, для которых высшей ценностью есть российское государство и, естественно, их власть в этом государстве. Деньги для них — вторичное, производное от этой их власти. Ибо они и себя, и свое потомство вне этого государства не мыслят. И деньги им нужны для того, чтобы устроить свою жизнь именно в своей стране, а не где-либо. Туда, на Багамы и Канары, они ездят в отпуск, отдыхать, а живут — у себя дома, в могучей и великой России!

— Разве у нас не так? — без особой уверенности попробовал возразить Шеремет. — Те же олигархи, с тем же нутром, только фамилии на украинский лад модифицированы, да и то не у всех. Чиновники также все одним миром мазаны…

— Э, нет, не скажи. Значит, ты не понял. Если упрощенно, то у нас вельможа во власти отщипывает себе кусочек от общественного пирога лишь для того, чтобы не выглядеть нищим в сравнении с олигархом, с которым вынужден общаться по долгу службы. У вас же принципиально иначе, все с точностью до наоборот. У вас олигархи сами решили взять власть в свои руки. Они сами сели в кресла вельмож, причем с весьма определенной целью — приспособить интересы государства к своим собственным, а бюджет государства — к своему кошельку, точнее, к счету в зарубежном банке. Не “я в державе и для державы, для народа”, а “государство — это я”. Эти постулаты — противоположны по своей сути. Их отличия — и кардинальные, и принципиальные и несовместимые.

— Что поделаешь, другой “элиты” у нас нет, по крайней мере пока еще. А если и есть — так во весь голос заявить о себе еще не в состоянии или не сумела, в силу не вошла. Поэтому — живем пока еще так, как можем, — неуверенно молвил Шеремет.

— “Выходит, хорошо? — Да, доктор, выходит хорошо, входит плохо”, — захохотал Кравцов, цитируя фрагмент из фривольного анекдота.

— Не вижу оснований для веселья, — сухо заметил Шеремет.

— Не обижайся на меня, старик. Не я же виноват в том, что у вас эта болезнь настолько распространена. Хотя, если быть точным, то угрозу для вас представляет не столько державотворческая импотенция вашей “элиты”, сколько ее полная аномия.

Аномия… Во времена их молодости, когда они настойчиво занимались самосовершенствованием или, как тогда говорили, “работой над собой”, Шеремет приобрел во время отпуска словарь иностранных слов. Хотел на русском, потому что служил тогда в Ленинграде и на возвращение домой в Украину даже не надеялся, но не нашел. А двадцать лет спустя словарь этот хорошо ему пригодился, причем по прямому назначению, лишив его необходимости мысленно переводить еще и с русского на украинский. Но речь не о том. Встретив впервые этот незнакомый термин, “аномия”, Шеремет полез в свой любимый словарь. Однако слова такого там не нашел. Пришлось взять современный, изданный уже в постсоветское время. Там этот термин уже появился. И обозначал он не что иное, как дословно — “отсутствие закона, организации”. По-научному, это означало “морально-психологическое состояние индивидуального и общественного сознания, которое характеризуется разложением системы ценностей, противоречием между провозглашенными целями и невозможностью их реализации для большинства и тому подобное”. Переспросил на всякий случай у Сергея, одинаково ли оба понимают.

— Совершенно верно, мой милый друг. Только если по-простому, без околичностей, то у нас это называется “беспредел”, когда люди не знают меры в пренебрежении элементарными нравственными правилами, не говоря уже о законах, — расставил точки над “і” Сергей. — Ваши не только казнокрадствуют без меры, это бы еще полбеды. Главное — у них отсутствуют элементарные понятия о национальном достоинстве, не говоря уже о какой-то там национальной гордости, а тем более о национальных интересах. И знаешь, почему? В чем первопричина, кроме атрофии совести?

— Откуда я знаю? Я же не социальный психолог из тайной полиции, это их прерогатива — исследовать и нейтрализовывать подобные явления, — вскипел Шеремет.

— Ларчик просто открывается: подавляющее большинство ваших так называемых “олигархов” сделали свои первые большие деньги на крохах с барского стола наших олигархов, которые без кавычек пишутся. А приумножили они их, эти первые свои миллионы, и стали действительно довольно богатыми людьми — только благодаря тому, что наши люди и наши корпорации взяли их к себе младшими партнерами. Младшими — ты понял? И именно наши люди, российские, не только знают, как эти деньги заработаны украинскими “большими” людьми, но и позволяют им их зарабатывать сейчас, и знают, куда, в какие страны они переводятся и во что вкладываются. Но самое главное — это не сама информация, а возможности, которые оная открывает: наши люди в любой момент могут оставить ваших “крутых” без гроша. Попросту сделать их нищими. Не в буквальном смысле, конечно, жить они всегда много лучше тебя будут, но далеко не так, как жили. Неужели ты ничего из скандальной возни вокруг Украины относительно отмывания грязных денег не понял? Или хотя бы из неприятностей с вашим Лазаренко и нашим-вашим Гаврилишиным? Ведь эти примеры — это предупреждения непослушным…

— Откуда ты все это знаешь? И почему я должен тебе верить? — продолжал артачиться Шеремет.

— А ты вспомни, что рекомендовала мировой общественности относительно Украины FATF — Международная группа по разработке финансовых мер борьбы с отмыванием денег. Да ведь эти рекомендации — это великолепный повод на совершенно законных основаниях проверить по всему миру все ваши офшорные и другие финансовые цепочки. А через них выйти на распоряжающихся этими средствами людей — вплоть до ваших известных бизнесменов и политиков, в том числе из ближайшего окружения высших лиц государства. Как это сделали в Югославии с президентом Слободаном Милошевичем и его людьми, — с очевидным удовольствием растолковывал хитрости финансово-экономической разведки Кравцов. — Так что о проделках вашей “элиты” знают и американцы, и кому надо в Европе, и, естественно, наши. А поэтому имеют все возможности решать ваши принципиальные вопросы, не обременяя вас личным участием, между собой напрямую, через вашу голову. Кому же из ваших это не нравится, кто возражает — тогда извольте объяснить, откуда у вас денежки. Причем не только мировой общественности, но и своему народу, причем внятно. У кого же вопросов не возникает — те живите. Пока. Пока ведете себя прилично. По отношению к нам, разумеется. А нет — при всем народе разденем до трусов, а то и на нары посадим, как некоторых ваших… Вот так-то, мой дорогой, — поучительно поднял кверху палец Сергей. — Кто владеет информацией — тот владеет миром. Сказано не нами и давно, но верно. А мы, россияне — владеем. Разведка-то доблестная советская кому досталась?

— И ты также среди тех, кто владеет? — без надежды на искренний ответ спросил Шеремет.

— В определенной мере — да, — на мгновение заколебавшись, подтвердил Кравцов. — Ты же знаешь, что я в Москве в Минчеэсе служу, а это такая контора, через которую бабки текут, как вода в унитазе, причем бабки вполне сопоставимые со всем вашим государственным бюджетом. Это, во-первых. Во-вторых — мне приходится с очень многими людьми контактировать, из очень разных сфер российской, да и “эсэнгэшной” жизни. И, наконец, в-третьих, я и вашу, украинскую жизнь знаю изнутри не хуже, если не лучше тебя с твоей кабинетной ученостью и армейской ограниченностью, — с сердцем выпалил Кравцов.

— “Ну, спасибо, вот уважил, век благодарен буду…” — с горечью сыронизировал Шеремет. — Касательно первого и второго твоего спорить не буду, понял уже, что ты себя в новой жизни нашел, и не только в служебном плане… Однако, что касается нашего, украинской жизни, то здесь — “позвольте усомниться”, как у вас говорят.

— Позвольте вам не позволить… — в тон ему ответил Кравцов. — Я за свои слова отвечаю. У меня брат уже лет двадцать как в руководстве Днепропетровской областью вашей вращается. Сначала в отделе оборонной промышленности обкома, потом в “облдэржадминистрации”, до заместителя главы там добрался. Куча его корешей на ваши печерские холмы перебралась, и отнюдь не на нижние жердочки вашего властного курятника уселась. Он тоже мог бы, да не захотел — свой город любит, все о нем печется. Хотя о том, что он украинец, не хуже тебя помнит, тоже с самолюбием вашим мужик. Кравец его фамилия, может слышал?

Шеремет напряг память. У него у самого в “Днепре”, как любят величать свой город его жители, был родной дядя с детьми — его двоюродными братом и сестрой. И во время посещений в разговорах дяди эта фамилия якобы проскакивала: как пример порядочного правительственного чиновника, что “этот один из немногих, кто еще совесть не потерял, у кого еще глаза от долларов не позеленели…”. Но почему Кравец, а не Кравцов? — спросил недоверчиво Сергея.

— Да потому, что его отец — родной брат моего, то есть — родным дядькой мнет приходится. Только мой еще пацаном во время голодовки в город попал, в ФЗУ — фабрично-заводское училище, — а тот в своем колхозе так и остался пожизненно. Поэтому один русский и Кравцов, а другой — Кравец и украинец, хотя братья родные и всю жизнь в братской любви и дружбе прожили. А село дедовское — старинное, казацкое. Мы с Миколой практически каждый год встречаемся: то я “на батькивщину” приезжаю, то он по делам каким в Москве бывает. Вот так-то, а ты меня все донимаешь: Украину не любишь, жизни украинской не знаешь… — с укором вымолвил Сергей.

— Все равно не верю, — энергично-отрицающе мотнул головой Шеремет. — Не верю, чтобы дело только в деньгах было. Это у ларечника на базаре могут глаза от долларов позеленеть, потому что иной, высшей мысли не имеет. Что же касается политического и государственного руководства — то туда такие примитивы не пробиваются. Не могут они сами не осознавать того, о чем ты говоришь. Деньги деньгами, а власть — властью, это искушение не более малое. Не будет нашего собственного государства — не будет их власти со всеми ее прелестями, а от этого добровольно еще никто не отказывался.

— Правильно говоришь, добровольно от власти действительно еще никто не отрекался. Ни последний государь император Всея Руси Николай II Романов, ни президент Советского Союза первый и последний Михаил Горбачев-Меченый, ни даже наш первый президент новой России Боб Пьяный. Всех к выходу подвели под белы рученьки. А этого-то никто как раз для себя и не хочет, в том числе и ваши “можновладцы”. Тем не менее, их судьба в решающей степени зависит от нас, — уверенно-весело молвил Кравцов. — Мы ваших, тех, кто несговорчивый, можем не только без денег и без власти оставить, но и без головы, если уж на то пошло.

Заметив возражающе-недовольное движение Шеремета, поспешил прибавить: — Но это только на крайний случай, конечно. До таких крайностей вряд ли дойдет, поскольку они ведь сами все понимают, люди они хоть и жадные, хоть и продажные, но не совсем уж глупые…

— Что значит “несговорчивых”? И что понимается под “крайним случаем”? — с ноткой раздражения переспросил Шеремет.

— Несговорчивые — это те из ваших политиков и державных мужей, которые недостаточно внимательны к интересам великого государства Российского. И не поддерживают или саботируют идею славянского единства, тесной интеграции наших стран. Сначала экономической, а затем и полной, как положено, вплоть до создания общего славянского государства. Точнее — воссоздания этого государства. Единого и могучего, — медленно, тщательным образом взвешивая каждое слово, чеканил свои мысли московский гость.

Шеремет молчал, озадаченный такой откровенностью. Наконец проронил: — Говоришь — славянское государство, а имеешь в виду — Российскую неоимперию?

— Я этого не сказал, но догадливых уважаю, — во все зубы улыбнулся Кравцов.

– А “крайним случаем” что может быть, по твоему мнению?

Тот несколько замялся, однако потом, очевидно, решил идти до конца: — Крайний случай — это если возникнет угроза прихода к власти в Украине националистических прозападных элементов. Не дай Бог, конечно. Типа вашего Ющенко. Тогда…

— И что “тогда”? Если народ именно его изберет, а не кого-то другого? Войной на нас пойдете, что ли? — взбеленился бесцеремонностью российского приятеля Шеремет.

— Ну, зачем же так примитивно и грубо. Кроме военных способов решения проблемы у нас есть тысяча и один иной способ привести Украину в приемлемое для нас состояние — территории с дружественным России населением, на которой будут доминировать российские экономические и военно-политические интересы и русская культура. А в последующем, в перспективе, мы положительно ответим в конце концов и на тот вопрос, который еще Александр Сергеевич Пушкин в свое время поставил.

— Это что же еще за вопрос такой? Что вы его и до сих пор помните? — с осторожностью спросил Шеремет. — Относительно Украины в его поэзиях, так мне в память запало лишь то, что он “с хохлов в князья не прыгал”, да еще “я помню чудное мгновенье” с нашей лубенчанкой Анной Керн-Полторацкой.

— Было у него еще одно интересное стихотворение, “Клеветникам России” называется, — усмехнулся Кравцов. — Не полная аналогия, конечно, но определенные ассоциации вызывает, хотя и сто семьдесят лет прошло.

Шеремет также хорошо помнил это стихотворение, но хотелось услышать его в интерпретации и с комментариями современного россиянина: — Напомни, послушаю. Хотя бы содержание, если дословно забыл.

— Содержание — о подавлении восстания Польши против России в 1831 году. А дословно… — московский гость приосанился, прокашлялся, затем спесиво задекламировал, как российский поэт гневно отчитывая европейцев за их попытку предотвратить расправу россиян над поляками, которые восстали за свою свободу:

“…Оставьте: это спор славян между собою,

Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою…

Кто устоит в неравном споре:

Кичливый лях иль верный росс?

Славянские ль ручьи сольются в русском море?

Оно ль иссякнет? Вот вопрос…

…Оставьте нас: вы не читали

Сии кровавые скрижали;

Вам непонятна, вам чужда

Сия семейная вражда…

…Иль нам с Европой спорить ново?

Иль русский от побед отвык?”

Эти слова российского гения, упомянутые почти через два века после их написания и при совсем других исторических обстоятельствах, касались, очевидно, не только поляков. Точнее, по-видимому, совсем не их… Однако чем ему возразишь, этому малороссу Кравцову — верному слуге двуглавого орла?

— Но поляки устояли, добыли все же для себя независимость. Хотя и через восемьдесят лет, но — устояли и добыли, не “слились в экстазе” с “верным россом”?

— Начнем с того, что вы — не поляки. Куркулисто-осторожный хохол — это не кичливый лях, он на рожон не полезет. Это поляки Российской Империи свыше ста лет кровь портили, никак не хотели ассимилироваться. А украинцы — без проблем, прекрасный материал для пополнения и подкрепления любой нации, — резко, будто гвозди со всего размаха в гроб загонял, ронял свои донимающие слова Кравцов. — Но главное не в этом — посмотри, какой век на дворе. Эпоха самоопределения наций, конструктивного национализма давно осталась в прошлом. Как и собственно государств-наций. Теперь наступило время более крупных, наднациональных социальных образований — региональных, континентальных, да и всемирных. Так что для вас и тогда, в начале девяностых было уже поздно, хотя еще можно было успеть, впрыгнуть на последнюю подножку европейского поезда. Но вы своим шансом воспользоваться не сумели — все болтали, как вам ваше государство “разбудовывать”. И прошляпили за болтовней свое время, как нация. Поэтому теперь поляки — это Европа, а вы — Евразия, вместе с нами. Хотите вы этого или нет. Нравится вам это или не очень. И в строке поэта “Славянские ручьи сольются ль в русском море?” можно смело убирать как вопросительную частицу, так и сам знак вопроса.