“Наша писня гарна й нова…”
Владимир Пасько
В комнате наступила тишина. Шеремет только теперь четко понял, что тишина — она также бывает очень разной. Одно дело — это звонкая и прозрачная тишина, которая наступает после победного боя, когда громкие выстрелы и взрывы перестают рвать пополам воздух и души. И ты осознаешь, что — все, наша взяла, к тому же и сам уцелел. В памяти всплыла их афганских времен песня: “И небо станет ясным, а жизнь — еще прекрасней / лишь в этот миг покажется тебе…”. Но что уж здесь прекрасного, в этом его разговоре с Кравцовым? Который развел их по разные стороны? Потому эта тишина была совсем иной — скорее ватно-густой, тяжело-тягучей тишиной сокрушительного поражения. Когда оглядываешься вокруг — и видишь с одной стороны своих побитых воинов и изувеченное оружие, а с другой — гурьбу обезоруженных людей, которые еще несколько минут назад были твоими отважными соратниками и воителями, а теперь мгновенно превратились в забито-перепуганных пленников, в глазах которых вместо достоинства и отваги — страх и подобострастие перед победителем. И твой мозг тупым буравом сверлит мысль: почему? что сделал не так? по какой причине потерпел такое поражение? И душу разрывает отчаяние от собственного бессилия и ощущения своей вины. Не столько за то, что произошло, сколько за то, что уцелел сам и поневоле вынужден быть свидетелем этого позора…
Сообразив, что в своей избыточной откровенности очевидно перегнул палку, Сергей примирительно молвил:
— Да не переживай ты так за свою Украину, никуда она не денется и ничего с ней не случится. Как были триста тридцать восемь лет вместе — так и дальше будем. С учетом только допущенных ошибок и без ненужных перегибов.
— То, что Украина никуда не денется — я не сомневаюсь. Хотя основания для этого есть, — тяжело вздохнул Шеремет. — Потому что объединялись мы с Россией в 1654-ом году как Украина, потом стали Малороссией, а затем — Юго-Западним краем. А вот относительно “ничего не случится” — то здесь позволь тебе не поверить.
— Это почему же? Мы на своих ошибках учиться умеем. Хотите быть “незалежными” — будьте, но лучше, если в союзе с нами.
— “Наша писня гарна й нова”… В 1654-ом году мы объединялись на правах территориально-политической автономии, через сто лет Россия нашу целостную автономию ликвидировала и свела нас до нескольких отдельных губерний. В 1922-ом году мы опять объединились якобы как равные и опять из Украины как из государственно-политического образования превратились в понятие фактически географическое. У вас до этого времени даже официальные лица говорят “на Украине”. Не “в”, а “на”. Как на Балканах, на Кавказе, на Ближнем Востоке, то есть — понятиях географических.
— Какая разница, что так, что эдак. Главное — суть. Главное — что мы вместе. Так было и так будет, как бы ваши националисты не усердствовали, — раздраженно бросил Кравцов.
— Вот и я о том, о сути, — заметил Шеремет. — Потому что если по сути, то при нынешних условиях, при нынешнем нашем положении мы очень рискуем, что не выдержим ваших тесных братских объятий и просто в них задохнемся. Закончив тем свое существование как самостоятельная нация. То есть — слово “украинец” будет значить приблизительно то же, что и сибиряк, волжанин, новгородец или псковитянин. А затем и вообще исчезнет — будет потихоньку заменено на “киевлянин-харьковчанин-донеччанин-львовянин” и тому подобное. И все будут называться просто “русскими”.
— А что в этом, собственно, плохого? Ведь по сути все мы — действительно русские, еще со времен древнерусского государства, — пожал плечами Кравцов. — Все те славяне, кто в России, на Украине и в Белорусии живут, да и вообще в бывшем СССР. Разве это не верно?
— Не совсем, скажем так. И ты, как корнями из Украины, не можешь этого не знать. Что “руськи люди” — так мы себя издавна звали, до того, как собственно украинцами стали. Еще и Богдан Хмельницкий употреблял это название для тогдашнего своего народа. Что же касается нынешних “русских”, в современном понимании, то их на современном украинском языке называют “россиянами”, до конца же семнадцатого века их именовали “московскими людьми”, еще как-то.
— Ты бы еще сказал москалями или кацапами, — недовольно фыркнул Кравцов.
— Я так не говорил и других не поощряю, особенно, что касается кацапа.
— Интересно, почему же? Какая разница? Что одно, что другое — все равно прозвища, цель одна — задеть-поддеть-оскорбить бедного россиянина.
— Не совсем так. Москаль, московит — в том ничего плохого нет, поскольку происходит от слова Московия, так называли в Европе российское государство вплоть до восемнадцатого века. Так что ты напрасно обижаешься. Что же касается “кацап” — то здесь действительно дело несколько иное, здесь происхождение другое, — заколебался Шеремет, желая избежать ненужных подробностей. Однако гость настаивал, поэтому пришлось сказать.
— “Кассаб” — это по-турецки “мясник”, так они пренебрежительно называли тех янычаров, которые выделялись непомерной жестокостью относительно мирного населения. А наши казаки турецкий язык хорошо знали…
— Не понял, русские-то здесь причем?
— Не знаю, — пожал плечами Шеремет. — Просто прижилось почему-то у нас это слово лишь с тех пор, как ваш Петр Первый искупал Украину в кровавой бане за нашу попытку вернуть себе волю. Которую мы сами же неосмотрительно отдали московскому царю за пятьдесят лет до того.
— Ваш Мазепа — изменник, как и все те, кто за ним пошел. Если Петр покарал за измену своих, московских стрельцов, то почему он должен был пощадить малороссов, украинских козаков? Относительно жестокости, методов так сказать, то кто теперь с достоверностью может что утверждать? Документальных-то подтверждений нет. Да и — лес рубят, щепки летят… И вообще, давай не будет перечислять исторические обиды — кто, где, кого и как… Давай смотреть в будущее — вместе мы или врозь?
— Я же тебе говорю, что когда “вместе” в твоем понимании — то мы тогда просто исчезнем как нация. Экономическая и культурная ваша экспансия рано или поздно приведут к политическому объединению в единственный государственный организм с практически неотвратимой ассимиляцией нас более мощной нацией — российской. Это аксиома, это как таблица умножения, где дважды два — четыре. Потому государственная независимость — обязательная предпосылка нашего выживания как нации. И я как украинец просто не могу того “вместе” поддерживать, не говоря уже, чтобы самому стремиться, — попробовал объяснить свою позицию Шеремет.
— Но почему, скажи на милость. Ты же лично ничего от этого не теряешь, скорее, выиграешь. Ни генеральское, ни профессорское звание у тебя никто не отнимет, а денежек, пожалуй, вдвое больше станешь получать. То есть, как был уважаемым человеком — так им и останешься, только служить будешь не вашему худосочно-непонятному образованию, которое и государством-то настоящим назвать сложно, а Великой России, которая обеспечит достойную жизнь всему великому русскому народу — и собственно русским, и украинской ветви, и белорусской.
— Это ты точно отметил — “ветви”. Но мы — не “ветвь”, не ветвь в том смысле, что, мы сами — “дерево”, свое, отдельное и далеко не маленькое. Россияне сложились в народность в четырнадцатом-пятнадцатом веке — и украинцы тогда же. В нацию превратились также почти одновременно: россияне — где-то ко второй половине девятнадцатого века, мы — на каких-то двадцать-тридцать лет позже. Как по историческим меркам — практически в то же время, — вслух рассуждал Шеремет. — Так почему же мы тогда должны исчезнуть без следа в вашем “русском море”?
— Почему да почему… Да потому, что таков ход истории, а он неумолим, — отрезал Кравцов. — В России на момент распада Союза проживало четыре с половиной миллиона украинцев. А сейчас при переписи подтвердили эту свою национальную идентичность всего два с половой миллиона. Куда два миллиона подевалось? К вам на нэньку-Украину воротились? Дудки! Миграционные потоки в обратном направлении идут. Просто подумали хорошенько — и приняли правильное для себя решение: бабки заколачивать. А чтобы обезопасить себя от ненужных случайностей — сказались русскими. И таким образом пополнили своей биомассой великий русский народ. И таких будет все больше. Так что подумай хорошенько, кто из нас больше прав…
— Что уж тут думать… За себя лично и решить, и сделать каждый человек, в принципе, может: хоть россиянином, хоть американцем, хоть папуасом сказаться — у кого на что кебеты и совести хватит. Но — это лишь на их земле, на той, где тот, с позволения сказать, человек, в приймы пристал, — медленно ронял слова Шеремет. — Однако если ты на земле своих предков живешь — то здесь твоя личная ответственность несравненно более высокая, а границы твоей личной свободы — несравненно более малые. Потому что здесь ты распоряжаешься уже не только сам собой и не только своим, а — достоянием всего своего народа и многочисленных поколений своих предков. Поэтому должен быть ответственным в квадрате, если не в кубе. Должен осознавать, что ты здесь не захожий из далеких краев и чужих племен, который забрел сюда в поисках более вкусного куска и более теплого места, да так здесь и присосался, а что ты принадлежишь к этой земле так же органически, как и все другое на ней Богом и природой данное. И эта твоя земля не какая-то там “всеобщая”, на которую может забрести всяк, кому заблагорассудится, а именно твоя, родная и собственная, потому что она костями именно твоих предков засеяна и их потом-кровью полита. Следовательно должен их беречь — и свою землю, и свой народ, а если нужно — то и защищать, даже ценой своей жизни.
— А кто, собственно, спорит? У русских так испокон веков было заведено, возьми тех же трех богатырей — Илью Муромца, Добрыню Никитича и Алешу Поповича, — пытался повернуть к своему Кравцов.
— Вот и прекрасно, я рад, что у нас такие добрые общие исторические традиции. Кстати, ты знаешь, где мощи Ильи Муромца сохраняются?
— Да как-то не задумывался. Раз они вообще сохранились — значит, в монастыре каком-нибудь. Может, в Троице-Сергиевой Лавре? — наморщил лоб Сергей.
— Действительно в Лавре, только в Киево-Печерской, неподалеку. А кости основателя столицы вашей родины Москвы где покоятся?
— Неужели тоже у вас? На Украине? — не мог скрыть удивления московский гость.
— А где же еще быть похороненному Великому князю Киевскому? За версту от Ильи Муромца, не дальше. Однако вернемся к тем “руським”, от которых пошли наши предки. Не знаю, как твои, а мои себя украинцами всегда считали, иного наименования для себя не признавали. И языком родным считали именно украинский, хотя русский знали неплохо. И землю эту свою, в которой все древнерусские великие князья покой свой нашли, любили как именно украинскую, саблей и плугом украинскими добытую — и от татар, и от литвинов, и от поляков. Так как же мы, нынешние украинцы, можем согласиться с тем, чтобы наша земля и наш народ с высокого уровня самостоятельной нации и независимого государства сошли далеко вниз, до уровня географически-этнографического, стали приемышами в собственном доме? Кто же из других народов нас тогда умными будет считать и уважать? Ведь у всех народов вообще это квалифицируется как самое тяжелое преступление — национальная измена, а у самостоятельных наций — как государственная измена. И карается высшей мерой.
— Опять ты за свое, — начал раздражаться Кравцов. — Да не надо нагнетать и жить устаревшими представлениями. Я же тебе объяснил — это неизбежный объективный процесс в нынешнюю эпоху глобализации. Просто для вас же лучше, чтобы он прошел по возможности менее болезненно, а значит — добровольно.
— Благодарю за беспокойство, я понимаю. Это что-то вроде того, как сироту-служанку хазяин-бугай потихоньку в риге насилует, да еще и требует, чтобы и вида на людях не подавала, чтобы “мировое сообщество”, то есть — жена и соседи случайно чего не заподозрили.
— Ну и сравнения у тебя, должен я заметить… —Закрутил носом Сергей. — Ведь ты же интеллигентный человек…
— В первую очередь, я нормальный человек, который не нуждается в том, чтобы прятать, словно страус, голову в песок или на белое говорить черное и наоборот, чтобы только как можно больше “электората” в свои сети завлечь. А какие ядовитые семена родятся от тех его конъюнктурных слов и поступков лет хотя бы через пять-десять — это такого политикана не тревожит. Он за это время свою мошну набить успеет. Но дело не в том… — сделал паузу Шеремет.
— А в чем же тогда, скажи на милость? — насторожился Кравцов.
— Безусловно, скажу. Точнее — попрошу тебя кое-что объяснить. Для начала — как ты относишься к генералу Власову? Командующему “Российской освободительной армией” во время Великой Отечественной войны? И к его воякам?
— Известно, как — предатели, конечно. Грязное пятно на мундире русского солдата, — не задумываясь выпалил Кравцов.
— Но почему так категорически? Твоим предыдущим рассуждениям это не очень-то соответствует. Ведь они не отказались от своего национального естества, они не отрицали право своей нации на существование, в том числе и самостоятельное государственное, они лишь не хотели, чтобы их народом правили коммунисты и стремились их сбросить. Средства, правда, для этого избрали сомнительные, но цель имели, в принципе, понятную для нынешнего россиянина.
— Не понял, к чему ты все это ведешь? Предатели — они и есть предатели, — недовольно буркнул Кравцов. — И мерзавцы. Которых правильно делали, что вешали и в лагерях гноили.
— Я веду к тому, что это не совсем логично: проклинать как мерзавцев россиян-власовцев, которые в принципе выступали лишь против российских коммунистов, но не против собственно народа и России, и в то же время поощрять украинцев, чтобы они отказывались и от своего народа, и от своего государства Украины. Где же логика? Это же тогда политика двойных стандартов выходит?
— Не путай одну штуку с пальцем и не морочь мне голову! Нашел кого и что сравнивать… — вспылил Кравцов. — Одно дело — враги России, совсем иное — ее друзья, какого бы они не были происхождения.
— Усвоил, дальше можно не продолжать. Но еще кое-что можно уточнить? — с напускным смирением молвил Шеремет.
— Валяй. Только я тебя прошу — давай в дальнейшем без провокаций.
— Поиск истины — это почти всегда провокация, без этого ее найти тяжело.
— Как это? И почему? Не понял, — озадачился Сергей.
— По латыни “provocatio” — это дословно “вызов”. Без вызова же, вполне очевидно, не будет ответа, то есть — новой информации. А не имея достаточно информации, разве же можно познать истину? Или хотя бы приблизиться к ней?
— Ты вот о чем… А я все воспринимаю просто, по-нашенски. Ну что же, если ради истины — тогда давай, — великодушно согласился Кравцов.
— Меня вот какой вопрос интересует. Да и не меня одного. Как бы тебе это лучше сказать… — пытался точнее сформулировать мысль Шеремет. — Ты вот мне постоянно говоришь: “Великая Россия, могущество, огромный потенциал” и тому подобное. Ты случайно не ошибаешься в эпитетах?
— Отнюдь нет. А ты что, сомневаешься? — ошарашенно поднял брови московский гость. — Да у нас самая большая в мире территория — одна седьмая часть суши, пятое место в мире по численности населения — почти сто пятьдесят миллионов человек, сорок процентов общемировых залежей полезных ископаемых, в том числе огромные запасы нефти и газа. Ты вообще думаешь, о чем говоришь?
— Потому, собственно, и спрашиваю, что думаю, а к тому же пытаюсь еще и немного анализировать. Потому охладей немного. Я тебя долго слушал и терпеливо, теперь моя очередь немного поспрашивать, — осадил его Шеремет. — Территория, население, полезные ископаемые — это, конечно, хорошо. Потому что это есть основные показатели экономического потенциала государства. Однако с другой стороны, это лишь возможности, которые еще нужно реализовать, чтобы получить настоящую экономическую мощность, реальную. Правильно я рассуждаю?
— Пока да. И основной показатель экономической мощи государства — это внутренний валовой продукт. Об этом любой старшеклассник знает. А показатель роста ВВП в последние годы у нас один из самых высоких в мире, — пренебрежительно взглянул на него Кравцов.
— Я школу закончил сорок лет назад, несколько мог и подзабыть, конечно. Но то, что читал недавно — помню. В частности, что по размеру ВВП на душу населения Россия где-то в шестом десятке государств, соотношение с США и Японией — один к девяти-десяти, с Германией, Францией и Англией — как один к семи-восьми. Так в чем здесь, собственно, величие? А если и есть, то — чье? Можешь мне объяснить? Если гражданин западной, цивилизованной, так сказать страны производит товаров и услуг в семь-десять раз больше, чем “гражданин Великой России”?
— Ты меня не подначивай, — обиделся Сергей. — Среднедушевые показатели не всегда и не во всем корректны. Куда важнее абсолютная мощь. У китайцев, например, на душу в четыре раза меньше, чем у нас, но слабыми их вряд ли кто отважится назвать.
— Полностью согласен. Потому что суммарный ВВП Китая вдвое больше, чем у России и составляет половину от американского. А ваш лишь одну пятую. По обобщенным показателям экономической мощности Россия слабее любой из стран большой семерки, причем разрыв втрое больший. Так в чем же “величие”, спрашивается?
— Ничего, мы скоро догоним. Русские, как известно, медленно запрягают, да быстро ездят, — досадливо поморщился гость. — Экономика на подъеме, нефти и газа — успевай только качать, так что еще посмотрим, кто кого — мы их или они нас. Россия — оная как Феникс, ее пытались уничтожить несчетное количество раз, а она всегда возрождалась. Запад постоянно пытался нас покорить — и так же постоянно терпел поражения. Всегда находился кто-то, кто поднимал и вел народ против захватчиков. На шведов и немцев — князь Александр Невский, на поляков и примкнувших к ним твоих соплеменников — князь Пожарский и гражданин Минин, на шведов и примкнувшего к ним изменника Мазепу — император Петр Великий, против Наполеона со всей фактически Европой — фельдмаршал Кутузов, против Антанты — тоже считай главной силы Европы, — большевики, против Гитлера с ресурсами почти всей Европы — генералиссимус Сталин.
— Опомнись, Сергей! О что ты говоришь? Россия сто лет назад по праву считалась большим мировым государством. В 1913-ом году она занимала пятое место в мире по производству промышленной продукции и первое место — по производству и экспорту зерна. Каждая вторая тона нефти в мире добывалась именно в России, а не в Аравийских пустынях. И то, даже при таких условиях, она потерпела поражение в Первой мировой войне, не выдержала противостояния. Так что же говорить о нынешних временах? Когда Россия отстала от развитых стран мира приблизительно на двадцать пять-тридцать лет?
— Это ложь! Мы делаем лучшее в мире вооружение — как же это возможно при таком отставании? — блеснул глазами Кравцов.
— Очень просто. Доедаете остатки советского пирога. Недаром же вы еще в последние годы существования Союза большую часть документации по закрытым научно-исследовательским и конструкторским работам от нас, из Украины в Москву затребовали, да так она там и осталась “интеллектуальной собственностью Росии”.
— Ты что, хочешь сказать, будто у нас ничего своего нет, все “цельнокраденное”?
— Отнюдь нет, большая часть ведущих научных учреждений действительно была в России. Но что было — то было… Теперь же вы единолично внедряете в производство наши общие наработки прошедших времен, — без никакого недовольства, просто как факт, констатировал Шеремет. — Но долго такое счастье длиться не будет. Сравни показатели заключенных контрактов на международном рынке оружия и фактических поставок. Америка договаривается на шестьдесят миллиардов долларов, а фактически продает почти на восемьдесят. Россия же заключает контрактов на тридцать миллиардов, а фактически получает почти вполовину меньше. Разницу в отношении покупателей улавливаешь?
— И в чем же по-твоему причина? Разве наша военная техника хуже? — кисло улыбнулся Сергей.
— Возможно она и не худшая, но люди видят, что уровень компьютеризации у вас составляет всего несколько процентов от американского, а в объеме наукоемкой продукции частица России на мировом рынке составляет меньше одного процента, в то время, как США охватывают двадцать процентов, а Япония — восемь.
— Можно подумать, что Украина в лидеры мирового прогресса за время своей “нэзалэжности” вырвалась, — парировал Сергей.
— К сожалению, совсем не так, хотя и хотелось бы. Но речь сейчас не об Украине. Да и в “великие” мы не рвемся, наши амбиции больше соответствуют аммуниции…
— Ты меня задолбал своими “аргументами и фактами”. Что же мы, по-твоему, ниже табуретки опустились? До уровня племени ням-ням или тумбу-юмбу? — зло взглянул на Шеремета Кравцов.
— Во-первых, я так не сказал. Во-вторых, эти цифры и выводы не мои, а ваших, российских исследователей. Просто нужно, кроме официозных газет и телевидения, и кое-что другое, более серьезное и объективное просматривать, хотя бы иногда. И жить не “преданьями старины глубокой” и великодержавными мифами и эмоциями, корнями из далекого прошлого, а реалиями настоящего. Которые для России, к сожалению, далеки от радужных: “Прогнозы обозримой перспективы безрадостны: за предстоящие 10-15 лет страна может достичь лишь уровня, с которого началось катастрофическое падение ее экономической мощи, тогда как другие государства успеют далеко уйти вперед”.
— Ничего, еще не вечер, догоним. Нам не с ноля начинать — Нобелевские лауреаты вон свои вновь появились… — не сдавался Сергей.
— Возможно, что оно и так. Как у нас говорят, дай боже вашему теленку да волка съесть… Но дай я тебе лучше кое-что зачитаю. — Шеремет взял с полки журнал, нашел нужное место. — Вот, послушай, что ваши о себе же пишут: “На общем фоне взрывного роста наукоемких технологий в ведущих экономически развитых странах мира эффективность российской технологической сферы при достаточно высоком, но с большой скоростью разрушающемся потенциале действительно выглядит исчезающе малой. При текущем развитии событий, вырождение собственной научно-технологической сферы страны можно считать неизбежным, и в лучшем случае Россия из категории технологических маргиналов… перейдет в категорию стран, лишь воспринимающих технологии, разработанные на Западе”.
— Это ты какого злопыхателя цитируешь? — презрительно-недовольно искривил уста Кравцов. — Небось, какого-нибудь “дерьмокрада” или либерала из яйцеголовых умников, русских только по фамилии, да и то не всегда? Так их сейчас развелось, как собак нерезаных…
— Да нет, те на кого я ссылался, один — это профессор-военный экономист, ваш журнал “Военная мысль”. Другой — ведущий специалист по инновационной политике, научный журнал вашей высшей школы. Там не политиканов печатают, а людей серьезных, ответственных. Вот послушай еще, что ваш военный пишет: “Итак, можно констатировать: баланс показателей военно-экономического потенциала коренным образом изменился в худшую для России сторону; существующие системы экономического обеспечения структур военного противодействия угрозам национальной безопасности не адекватны военно-экономическим потребностям сил, противостоящих реальным и потенциальным военным угрозам; показатели состояния военно-экономической безопасности страны находятся за пределами пороговых значений”.
— Ну, это наши военные ученые несколько сгущают, мягко говоря, краски, чтобы побольше денежек на Вооруженные силы из правительства вытрясти, — недоверчиво улыбнулся Кравцов. — На самом деле все не так уж и плохо, двадцать тысяч ядерных боеголовок — это все же надежная гарантия от любых неожиданностей извне.
— Для того, чтобы хотя бы частицу этих боеголовок содержать достаточно долгое время в боеспособном состоянии, да еще и средства их доставки иметь соответствующими современным требованиям — это немалых и денежек, и усилий требует. Пока же еще послушай мнение гражданского ученого-инноватора: “Ход истории ставит Россию перед необходимостью стратегического выбора — оставаться объектом дальнейшей колонизации с потерей собственных исторических перспектив или искать мощный внутренний ресурс общественного развития”.
— Положим, это мы еще посмотрим — и относительно колонизации, и технологических маргиналов, и военно-экономической безопасности, — раздраженно, с болью процедил Кравцов. — И я вижу к чему ты клонишь: какой дурак мол, с такой Россией — с одряхлевшим-ослабевшим великаном, — дружбу водить будет, а тем более в тесный союз вступать, с перспективой единого государства. Так ведь? — пытливо посмотрел на Шеремета. Не ожидая ответа, запальчиво воскликнул: — Но надо же хотя бы во что-то верить, черт возьми? Кроме рубля или доллара или евро? Ты же говорил, что самое святое — это родина и семья.
— За семью тебе волноваться незачем — ребята у тебя хорошие, ты их хорошо подсадил, а теперь они и сами на собственные ноги стали. Что же касается “родины-отечества”, то здесь вашей перспективе лучше не завидовать, — задумчиво рассуждал вслух Шеремет.
— Что, еще какие-то страшилки удумал, одной экономики для тебя недостаточно?
— Не нужно раздражаться. Ты же сам предложил говорить откровенно и я терпеливо выслушивал твои “умозаключения” относительно нас, украинцев и нашего государства вообще. Так почему же ты меня не хочешь послушать? Тем более, что я привожу конкретные факты и приглашаю тебя к обсуждению. Не согласен — отрицай, но конкретно, не на уровне эмоций, а по существу.
— Ну что же, давай, поехали… Как говорится, раз пошлая такая пьянка — ломай последний огурец.
— До этого у нас пока еще далековато, — показал рукой на накрытый стол Шеремет. — А потому давай поднимем за все хорошее и для вас, и для нас, и продолжим. Вернемся к потенциалу, то есть — к возможностям, которые Россия может задействовать для возрождения своего величия, о чем у вас со всех сторон можно слышать, — методически раскладывал он все по полкам. — Российский гений Михаил Ломоносов, определенное время “спудей” нашей Киево-Могилянской академии, потенциал России определил так: “Величие, могущество и богатство всего государства состоит в сохранении и размножении русского народа, а не в территории, тщетной без обитателей.” Другое его крылатое высказывание: “Могущество России будет приростать Сибирью”. Вот давай и посмотрим, как оно в настоящее время у вас соотносится, почти двести пятьдесят лет после тех слов.
— Ты имеешь в виду, что у нас на территории в 17 млн. кв. км проживает всего 144 млн. человек? А на огромных пространствах восточной части страны — только один из пяти наших граждан? А север и вовсе мало заселен? — неохотно бросил Кравцов. — Так я об этом знаю. И у нас принята четкая программа стабилизации численности населения за счет как естественного воспроизводства, так и контролируемой миграции.
— Для динамического развития такому государству, как Россия, одной стабилизации численности населения очевидно маловато. Но давай рассмотрим возможности хотя бы естественного воссоздание. При обычных условиях для этого необходимо, чтобы на каждую семью приходилось 2,7 детей. Но это при нормальной структуре населения, а не такой, как у вас в настоящее время, когда количество пенсионеров превышает количество детей. К тому же реальный показатель — 1,5 детей на семью, почти вдвое меньше, чем нужно для элементарного воссоздания. По вашим же официальным данным до 2016-го года Россия потеряет от 8 до 12 млн. населения, на перспективу — прогноз не лучший. Пессимисты считают, что до 2050-го года россиян станет меньше вдвое, оптимисты — что лишь на одну пятую. По-научному это называется депопуляция, а по-простому — вымирание.
— Можно подумать, что у вас лучше! — вскинулся Кравцов. — У вас тоже было пятьдесят два миллиона, пока “нэзалэжность” свою не стали “разбудовывать”, а теперь — до сорока восьми скатились. И перспективы — те же, что и у нас.
— Связывать наши потери в численности населения с получением независимости — это даже не то что некорректно, а просто провокационно. Вы же свою независимость добыли еще больше, чем пятьсот лет назад, и успешно все это время плодились, так по какой такой причине вы теперь людей теряете? Если бы не иммиграция из всего прежнего СССР — вас было бы еще на несколько миллионов меньше, это во-первых. Во-вторых, сорок восемь миллионов для старенькой Европы — это также немало для того, чтобы считались.
Шеремету вспомнился случай, который произошел с ним почти десять лет назад, когда впервые был приглашен на НАТОвские учения в Нидерланды. Во время обеда за столом на шесть персон собрались бельгийцы, голландцы, норвежец и он, украинец. С первых минут Шеремет почувствовал некоторую пренебрежительность в обращении соседей по столу. Причины лежали на поверхности — не “натовець”, плохой английский язык, а главное — страна какая-то неизвестно-непонятная. Не желая оставаться в долгу, он повел разговор таким образом, чтобы отметить размеры и численность населения своего государства. Услышав “нас пятьдесят два миллиона”, соседи по столу удивленно переглянулись. Бельгиец, желая поправить неграмотного неофита, небрежно бросил: по-видимому, не пятьдесят, а пять… Услышав опять, уже с прижимом: не пять, а пятьдесят миллионов, — все сконфуженно опустили глаза в свои тарелки. Разговор вскоре возобновился, но пошел уже в совсем другой тональности. Рассказать об этом Кравцову?
Сергей молча выслушал:
— Я не отрицаю, что вас, украинцев, много. Но не все ли равно — тоже ведь не прибываете, а убываете. Кроме того, ваша численность не компенсирует вашей внутренней слабости как государствообразующей нации. Так что перспективы Украины не только не лучше российских, но, я бы сказал, куда хуже.
— Возможно, что и так. Но мы же не собираемся никого “присоединять”-поглощать и не кричим на все стороны о своем величии, — не сдавался Шеремет. — В системе статистических оценок ООН и, в частности, ЮНЕСКО есть такой показатель, как коэффициент жизнеспособности нации. Его определяют по пятибальной шкале. Россия еще десять лет назад была оценена меньше, чем в полтора балла. Согласно с критериями, нация с таким показателем жизнедеятельности уже не имеет внутренних источников развития и ее ожидает медленная деградация. Любая помощь такой стране, считается, не имеет смысла. За прошлое десятилетие ситуация что, улучшилась?
— Не думаю. Полагаю, скорее усугубилась, — невесело констатировал Кравцов. — Поэтому мы и упростили миграционное законодательство, особенно для граждан СНГ. Ваших у нас целый миллион пашет. И это не предел. И это еще одна нить, связывающая нас в одно целое. Причем весьма важная нить, поскольку касается не только души, но и кошелька.
— Не стоит преувеличивать значения этой нити, поскольку ее прочность вызывает у меня лично определенные сомнения. Потому что батрак редко когда лелеет теплые чувства к своему хозяину, каким бы добрым тот ни был. Революция в 1917-ом году — яркое потому свидетельство. А есть и такие наймиты, что только и думают, как бы из дома что-либо для себя своровать, и хозяйских детей за столом потеснить, да кусок повкуснее вперед урвать. Ты знаешь, что я имею в виду — посмотри, в чьих руках у вас в Москве сферы торговли и обслуживания, да и другие доходные местечки. И это уже сейчас, еще до начала реального действия вашей миграционной программы. А что же тогда будет? Однако речь не об этом, есть более принципиальные вопросы.
— Что, еще более занозистые, чем эти? Да куда уж дальше? — не скрывал бессильного недовольства Кравцов.
— Это еще цветочки, ягодки еще впереди, за Уралом. Там у вас плотность населения — всего 2,4 человека на один квадратный километр, причем происходит не приток населения, а обратный процесс. С противоположной же стороны границы, в Китае, плотность населения в 50 раз большая. И это при том, что практически вся пригодная для экономической деятельности территория там уже освоена. Чего при таких условиях следует ожидать на той границе?
— А мы ничего особо хорошего и не ожидаем. Мы пытаемся этот процесс хоть как-то обуздать — происходящее явочным порядком освоение китайцами уже сейчас наших дальневосточных и сибирских приграничных территорий. И ввести его в контролируемое русло.
— И что, удается? Как “выходит”? Лучше, чем “входит”? — не удержался, чтобы не вернуть приятелю подколку Шеремет.
Тот лишь поглядел исподлобья:
— Да какой там “удается”… У нас там уже целые города, говорил мне один коллега из пограничников, имеются, не нанесенные на наши карты и куда не ступала нога белого человека. Не говоря уже о более мелких поселениях. Ориентировочная численность уже сейчас — до семисот тысяч человек.
— И что же вы будете с ними делать? Как и что дальше будет?
— Затруднительно сейчас сказать. Наши спецы прогнозируют, будто через пятьдесят лет к нам столько китайцев поналезет, что они станут вторым по численности народом в России. Более десяти миллионов может быть.
— А вы не допускаете, что тогда вопрос государственной принадлежности Дальнего Востока и южных районов Сибири может быть решен также явочным порядком? Мирным, так сказать, путем? А в перспективе и всей Сибири, по сам Урал? — осторожно поинтересовался Шеремет.
— Да думал я уже об этом, и не раз. Но что практически наши могут предпринять — ума не приложу, — Озадачено пожал плечами Кравцов.
— А помнишь, как мы в конце семидесятых, еще капитанами были, принимали участие в стратегических командно-штабных учениях на Дальневосточном ТВД? Ты в основном карты рисовал, а я расчетами разными на настольной ЭВМ занимался? Тогда еще о нынешних, настоящих “персоналках” даже слуху не было.
— Как же, конечно помню. Мы тогда за несколько дней не только “отразили вторжение противника”, но и “перешли в решительное контрнаступление”, Пекин “взяли” через каких-то пару-тройку недель, — оживился было Сергей. Однако сразу угас. — Теперь время иное наступило. Упустили мы тогда шанс, не нанесли своевременно упреждающий удар, когда конфронтация между Китаем и СССР пика достигала. Когда мы были уже сильными, а они — еще слабыми. Теперь соотношение не то, теперь придется расхлебывать мирным путем, рассчитываться за свою нерешительность и непредусмотрительность.
— Не переживай, может еще обойдется как-то. Концессии какие-то, аренду или еще что-то подобное придумаете — и пусть себе работают на благо и России, и Китая, — пытался утешить приятеля Шеремет.
— Вряд ли. Ты еще китайцев не знаешь. Стоит появиться одному — а дальше плодятся в геометрической прогрессии и растекаются по территории, как нефтяное пятно по воде. И никогда не забывают, что они — китайцы и их родина — не здесь. Как и евреи. К тому же, теперь у них сила есть, не то что тогда. Китайская армия уже в ближайшие десять лет превзойдет нашу по боевым возможностям обычным оружием. Коммуникации растянуты, местные мобилизационные ресурсы ограничены, местное население из китайцев будет настроено враждебно — как в таких условиях воевать? Ума не приложу, — невесело рассуждал Кравцов. — Помахать ядерной дубинкой? Так она у них у самих есть, хотя и не такая большая, как у нас, но достаточная, чтобы нам хватило, мало не показалось. Придется, наверное, отдавать — и Приморье, и Дальний Восток, и Забайкалье. Но не больше. Нефть, газ и алмазы — это ни в коем случае.
— Вот видишь — у вас своих проблем столько, что нынешнему поколению дай Бог, чтобы жизни хватило со всем справиться. А вы все к нам лезете, то со своими объятиями, то с претензиями, а цель — одна: проглотить, словно удав кролика. — Не то с сочувствием, не то с упреком молвил Шеремет.
— Не глупый ты, Володя, вроде бы человек, столько интересного мне порассказал, а главного сам так и не понял, — саркастически поглядел на Шеремета Кравцов. — Да чем нам будет хуже, чем сложнее будет положение в России и вокруг нее — тем необходимее нам будут Украина и украинцы. Но не как самостоятельное государство и независимая нация, эти иллюзии вы можете сразу оставить, а как составная часть Великой России и великого русского народа. Как территория и живая сила, необходимые России для выполнения ею своего цивилизационного предназначения.
— И в чем же это такое исключительное предназначение, по-твоему, заключается? — пораженно спросил Шеремет.
— В том, в чем и всегда, испокон веков: быть оплотом православия и всего славянского мира, — гордо повысил голос Кравцов.
— А мы, украинцы, выходит, лишь средство для всего этого, для выполнения россиянами их исторически миссии? Пушечное мясо? — не смог скрыть горьких ноток Шеремет.
— Ну, зачем же ты так, очень уж остро… Мы эту миссию должны выполнить вместе, как единый великий русский народ.
— Не кажется ли тебе, что это возвращение не то, чтобы во времена СССР и даже не во времена последнего российского царя, а еще дальше — к поре его батеньки, царя Александра III? Который то ли от комплекса неполноценности из-за нехватки в себе российской крови, то ли от избыточного потребления “горячительных напитков”, заложил тот гибельный для Российской империи внутриполитический курс? Когда на смену традиционному здоровому российскому национализму пришел болезненный великодержавный российский шовинизм? Который в значительной мере и спровоцировал стремление народов к самоопределению, а в конечном итоге — и разрушение Российской империи?
— Тогда мы еще устояли, просто перешли в иную форму. Саморазрушились же лишь много лет спустя, в 1991-м году. Теперь наступает время собирать камни.
— А украинским ребятам проливать кровь за территориальную целостность Российской Федерации? Для начала — в Чечне и вообще на Кавказе, а в перспективе — на Дальнем Востоке и в Сибири? — с горечью улыбнулся Шеремет. — А украинским мужчинам и женщинам поворачивать вспять, за Урал, миграционные потоки, чтобы удерживать и возобновлять позиции российского капитала в Сибири, на Дальнем Востоке и на Крайнем Севере? А территорию Украины предоставить для заселения мигрантами из всей Российской Федерации и стран СНГ? В таких масштабах и в таком порядке, какие в Москве признают целесообразными? Самим же стать приемышами на родной земле? Круто берете, братья-россияне!
— Иначе не можем, не получается. Иначе мы сами пропадем, закончимся как великая нация. Ведь если Сибирь потеряем, то без Украины с Белоруссией — мы кто? Московия начальных времен Ивана Грозного? Нет уж, дудки! Народ, вкусивший своего величия по меньшей мере триста лет назад, возвращаться во времена своего младенчества добром не будет. Он скорее погибнет в борьбе, нежели покорится чьему бы то ни было давлению — хоть Запада, хоть Юга, хоть Востока, — тщательно подбирал чеканные слова Кравцов. — “Врагу не сдается наш гордый “Варяг”, пощады никто не желает…” Вы помните, кстати, что в нынешнем году сто лет этому геройскому подвигу россиян?
— Мы не только о самом этом подвиге помним, но и о том, кто его осуществил. Ведь команда “Варяга” состояла на три четверти из украинцев, преимущественно с Волыни.
— Да ты что? Серьезно? — округлил глаза Кравцов. — А я, сказать по правде, и не знал. Но все равно — легли-то во славу российского флага, за Россию. Это лишь подтверждает все ранее мной сказанное.
— Не спеши, остынь немного, — заметил Шеремет. — Через сорок лет после того подвига дети и внуки героев “Варяга” пели уже совсем другие песни: “Там на севере, на Волыни создана армия УПА, чтоб не умерла Украина и пришла свобода…” И самоотверженно боролись как против немецких фашистов, так и против российских большевиков, причем оккупантами считали и тех, и других, без разницы. Так что история — не только интересная вещь, но и порой неожиданная.
— Ты намекаешь на возможность вооруженного сопротивления нашим “братским объятиям”? — бросил иронический взгляд московский гость. — Так ваш же министр обороны заявил, что даже сама мысль о возможности военных действий Украины против России близка к безумию.
— Я ничего не имею против опытности господина-товарища министра в психиатрии, но хорошо помню заветные слова гетмана Богдана Хмельницкого: “Наша воля — на кончике нашей сабли”. А такой саблей в руках украинского народа являются его Вооруженные Силы. Мне как-то представилась возможность напомнить об этой аксиоме в присутствии высшего руководства государства и силовых структур. Но дело не в том.
Кравцов внимательно-любознательно смотрел на него, готовый, очевидно, к резким высказываниям. Однако Шеремет сдержался: — Как бы там ни было и о чем бы мы здесь с тобой не говорили, но я твердо убежден в одном: украинская нация была, есть и будет. И для своего естественного развития она должна иметь свое независимое и суверенное государство. Так же как и российская, и польская, и любая другая нация. А право наций на самоопределение признано ООН как одно из бесспорных, — начинал терять терпение Шеремет. Однако Кравцов, казалось, был неутомим и упорно талдычил свое.
— Да ты пойми, что сейчас, на пороге третьего тысячелетия, перед нами всеми встал вопрос не просто о примитивном благополучии наших народов, а о судьбе всей нашей общей православно-славянской цивилизации. О ее выживании. А оплот этой цивилизации — Россия. Поэтому Украина просто обязана помочь ей, чем может, в первую очередь — своей живой силой. Как и Белоруссия. Именно это и должно быть тем нашим мощным общим внутренним ресурсом общественного развития, который вытянет нас всех из колеи дальнейшей колонизации.
— Это еще как сказать и с какой стороны посмотреть. Я далеко не уверен, что “эсэндэшной” гурьбой во главе с Россией путь к Европе будет короче, — засомневался Шеремет. — Хотя бы потому, что маршрут “Киев—Варшава—Берлин” намного короче, чем “Киев—Москва—Берлин”.
— Не надо путать географию с геополитикой, — досадливо заметил Кравцов. — Если быть откровенным, то взятые по отдельности Россия и Украина — это среднего масштаба раннеиндустриальные державы. Но вместе мы образуем такую критическую массу, которая немедленно и многократно увеличивает свой вес не только в Европе, но и в северной Евразии в целом. Поскольку увлекает за собой Белоруссию, Казахстан и Молдавию, а может быть и некоторые страны Средней Азии и Закавказья.
— Короче, опять воспроизводим Российскую империю с технологическим уровнем фактически третьей четверти ХХ века, но в условиях начала ХХI века, — подвел итог Шеремет.
— Не совсем так, но определенные ассоцации могут возникнуть, — не очень отрицал Кравцов. — И это объединение наших стран станет тем более необходимым, если мы утратим наши территории за Уралом. Не дай Бог, конечно. Но мы и это должны предусмотреть, как и возможную свою реакцию, — с жаром закончил московский приятель.
— И какое же предвидение вы для себя составили на случай, если последователи Чингиз-хана вместе с потомками хана Мамая и Кучума отберут назад у вас “Сабир”?
Не только у нас, у России, а у нас у всех отберут, у славян. Потому что мы все оттуда нефтью питаемся, кто более, кто менее — это другой вопрос. Отберут — всем плохо будет, но дело не в этом. На тот случай нам тем более надо быть всем вместе. Создать единое экономическое и политическое пространство. Это позволит более рационально использовать сократившиеся ресурсы и выстоять.
— Что ты имеешь в виду, конкретно? — что-то в словах москвича его насторожило.
— Взять хотя бы вот это. Зачем нам славян, которые мигрируют к нам из Сибири, селить в малоблагоприятном для жизни Северо-Западном крае или в Нечерноземье? Если у нас на Украине, в благодатных местах плотность населения вполне позволяет? И вообще — зачем нам тяготеть к холодному северо-западу, к балтийскому “окну в Европу”, если мы можем его иметь на теплом юге, на Черном море? Ведь князь Потемкин недаром мечтал центр экономической жизни империи сместить в Юго-Западный край и Новороссию, а столицу — в Херсон перенести. Почему бы не воротиться к здравой идее в новых исторических условиях? Тем более, ваши эту идею в принципе вполне могут поддержать: недавно вон памятник Потемкину в Херсоне восстановили, в Одессе и Симферополе — Екатерине II собираются воссоздать. Как видишь, память об имперском величии простому украинцу больше импонирует, нежели узконациональные реминесценции на темы “руйнации москалями Сечи”, “закрепачення вольного казачества” или “забороны мовы” да “прымусового зросийщення”.