11.02.1828 р. До В. Г. Анастасевича

(Уривок)

…Что касается до предложения, которым Вам угодно было сделать мне честь, касательно исторического объяснения малоросс[ийских] пес[ен], изданных г. Максимовичем, признаюсь откровенно, что мне самому, по чувству собственных воспоминаний и привязанности к родине, желательно бы было приступить к предлагаемому Вами труду. Быть может, co временем, я и оправдаю лестные ожидания Ваши по сему предмету; но на сей раз едва ли могу и помышлять об этом. Закиданный делами по службе, лишающими меня и последнего часу ночного покоя, расстроившими почти невозвратно мое утлое здоровье, я могу на сие время услаждать только мою душу прекрасным трудом почтенного г. Максимовича. По моему мнению, этот его подарок был бы еще прекраснее, если бы он не ввел в оный також орфографии, которая изобретателю и читателям оной доставила без нужды совершенно лишний труд.

Не могу не заметить и того, что мнение его о некоторой полумягкости истинно дебелого Ы не основано на природе малороссийского наречия, по крайней мере, в тех случаях, в которых он это разумеет. Без сомнения, ему чрез подобное умягчение хотелось, так сказать, оделикатить родной наш язык; однако ж, ваше высокородие, не откажите мне в согласии, что из языка, еще более, нежели из песни, слова не викинуть!

Впрочем, за исключением сего и некоторых великоруссицизмов, труд г. Максимовича дает ему полное право на благодарность не одних малороссиян; жаль, очень жаль, что оный до сих пор не оценен надлежащим образом. Конечно, если вырвется судия «Малороссийских песен» такой же, каким себя показал г. Сомов в «Северных цветах», в отношении к моему «Твардовскому», то, может быть, столь же решительно грянет: что малоросс[ийские] песни, издан[ные] г. Максимовичем, сочинены на языке Нукачивцев. Не скрою от Вас, что если бы я не страшился унизить звание мое критическою перестрелкою о такой безделице, которую сам за ничто почитаю и в которой я умолял его превосходительство генерала Александра Дмитриевича Засядьку скрыть, по крайней мере, мое имя ради моей профессии, между тем, как ему чрезвычайно хотелось напечатать оную в С.-Петербурге, то мне стоило бы не более двух почерков пера доказать г. Сомову, что он не умеет читать ни по-малороссийски, ни по-польски, а разумеет и того меньше.

У Вас, без сомнения, в руках польский «Твардовский» незабвенного, доброго моего знакомого Мицкевича: Вам стоит сравнить обоих – и я безропотно выслушаю ваш приговор; несмотря на то, что ни в С.-Петербурге, ни в Москве мой «Твард[овский]» малороссийский не был напечатан исправно, хотя и подпал четырехкратному тиснению; в некоторых словах совершенно даже изуродован. Но такова обыкновенно слава литературных самозванцев; чем невежественнее, тем смелее, чтобы не сказать – наглее. Но бог с ним! Сіль в вічі, а печина в зуби… Довольно об этом.

Я осмеливаюсь сообщить вашему высокородию такое намерение, которое давным-давно лежит, как грех, на душе моей: во сне и наяву грежу о Словаре малороссийском. Мысль, что, может быть, близко уже время, когда не только признаки малороссийских обычаев и старины будут изглажены навеки, но и самый язык сольется в огромный поток величественного, владычествующего великороссийского слова, и не оставит, быть может, по себе ниже темных следов своего существования, наводит на меня такую хандру, что иногда приходят минуты, в которые я решился бы отказаться от обольстительных надежд моего тесного честолюбия и удалился в мирную кущу простодушного полянина – ловить последние звуки с каждым днем умирающего родного языка.

Вам, более, нежели мне, известно, сколь важным могло бы быть малор[оссийское] наречие в области филологии русской, если бы кто соорудил письменный памятник оного. Почтенный Михаил Трофимович Каченовский выразился об этом довольно ясно в примечании своем к моему «Рыбалке». Пока еще память не совсем мне изменила, мне кажется, что я мог бы осуществить на деле одну из утешительнейших моих мыслей и, может быть, надежды благомыслящих литераторов. Я сказал: память, ибо для приведення в действие подобного источника [нет ничего], кроме детского воспоминания звуков, которыми выражал я первые мои понятия. Многое забыто, многое припоминается. Пособие со стороны польского языка ручается в облегчении замышляемого труда.

Но что на это скажет Московское историческое общество? Конечно то, что подобный труд не входит в круг занятий оного! не знаю, тем более, что и устав оного мне не прислан: жажду только услышать Ваше об этом мнение; а до того, поручая себя впредь в милостивое благорасположение Вашего высокородия, при повторений чувствительнейшей беспредельной благодарности за вся от вас благая, с чувством достодолжного высокопочитания и глубокой преданности, честь имею быть, милостивый государь!

Вашего высокородия покорнейший слуга

Петр Артемовский-Гулак

Р. S. В сию минуту я познакомился с г. бароном Дельвигом, приехавшим в Харьков по делам службы. Он мне сказал поклон от моего доброго знакомого г. Мицкевича. Научите меня, сделайте одолжение: чего я должен буду ожидать, от знакомства с бароном? Долговременный опыт наставил меня – не скоро дружиться с людьми, по крайней мере, не со всеми.

Примітки

Анастасевич Василь Григорович (1775 – 1845) – бібліограф, перекладач, видавець.

…каким себя показал г. Сомов в «Северных цветах», в отношении к моему «Твардовскому»… – Сомов Орест Михайлович (1793 – 1883) – поет і журналіст; в альманасі «Северные цветы на 1828 год» надрукував огляд сучасної російської літератури, в якому негативно оцінив баладу П. Гулака-Артемовського «Твардовський».

Засядько Олександр Дмитрович (1779 – 1837) – генерал-лейтенант, вітчизняний винахідник артилерист; близький знайомий П. Гулака-Артемовського.

Почтенный Михаил Трохимович Каченовский выразился об этом довольно ясно в примечании к моему «Рыбалке». – Мається на увазі передмова М. Т. Каченовського до балади «Рибалка» у «Вестнике Европы» (1827, ч. 20), в якій він високо оцінив твір українського поета, а також виступив, кажучи його словами, проти «неприхильних» до малоросійської мови, що «зберігається в устах п’яти мільйонів співвітчизників наших і в багатьох відношеннях дорогоцінної для слов’янського філолога».

Московское историческое общество. – Товариство історії і старожитностей слов’янських при Московському університеті (1812 – 1917). З 1828 р. П. Гулак-Артемовський був членом цього товариства.

Дельвіг Антон Антонович (1798 – 1831) – російський поет і журналіст.

Подається за виданням: П.П.Гулак-Артемовський Твори. – К.: Видавництво художньої літератури "Дніпро", 1978 р., с. 131 – 133.