Плыла сосна ангарская

Сергей Богатко

Размышления над фактом / [І тут, і всюди – скрізь погано]

Разожгли мы костер без особой надобности, просто чтобы посидеть часок у живого огня. Дров не жалели: весь берег Енисея замусорен гниющей древесиной. Рядом лежала полузамытая речным песком, совсем еще крепкая сосна, что приплыла сюда, под Туруханск, не деревом, не хлыстом, а по всем правилам обработанным кондиционным бревном, И тягостно было глядеть на бесцельно погибающее добро.

– Лучше бы мои глаза не видели этого, – с горечью говорил Джумабай. – Знаешь, сколько стоит такое бревно в Казахстане, у наших степняков? Сосна ангарская – это же валюта! Я видел, и плакать хотелось, – до самого Диксона всюду по бечевнику разбросана древесина. Сколько из нее можно было построить домов, ферм, кошар! Все это обернулось бы мясом, молоком, хлебом, «золотым руном»… Или, в конце концов, можно было размолоть в щепу, наварить картона или той же бумаги, дорогой коллега-журналист. А мы сидим и палим бесполезный костер. Нет, скажи: почему мы уродились такими нерадивыми? Может, верно в народе говорят: глупому сыну не в помощь богатство…

Джумабай сильно волновался, ибо понимал: оба мы оказались на Енисее по случаю – в качестве отпускников-туристов, сам-то он из Казахстана, а я из Москвы – столицы страны. И выходило так, что на мне вины больше. Но именно за прямоту я всегда уважал Джумабая. Только что ответить другу? Есть, мол, соответствующие ведомства, инстанции, которые ответственны… и т.д. Совсем о другом тут шла речь.

С Джумабаем мы познакомились у него на родине, в Северном Казахстане. Там собирали журналистов на конференцию по проблемам развития Экибастузского топливно-энергетического комплекса. Несколько дней подряд нас – представителей союзных, республиканских, местных газет и журналов – возили по строящимся и действующим объектам. Видели мы фантастический, подобный лунному кратеру, угольный разрез, светлые корпуса ГРЭС с высоченными трубами, новые дороги, поселки. И уже ясно просматривались черты гигантского энергетического ядра, которому надлежало питать своей силой Урал и Центр.

У каждого человека есть какие-то свои, личные привязанности. Для меня Казахстан – как вторая родина. Во время войны из зоны эвакуации был привезен туда полуживым ребенком. В Алма-Ате поставили на ноги, в казахской школе обучили русской грамоте. Почти сорок лет прошло, как уехал оттуда, а услышу по радио домбру – тотчас перед глазами конники, скачущие по знойной равнине, снежные вершины Заилийского Алатау. Когда где-нибудь на БАМе бригадиры отзовутся одобрительно о казахстанском отряде, да еще прибавят, что, дескать, казахи вообще народ добрый, тут просто гордость охватывает, точно родных братьев похвалили. Неудивительно, что с Джумабаем мы очень скоро подружились. Проблемы формирования мощнейшего энергетического комплекса захватили нас обоих.

Однако поднимался комплекс трудно, с большим отставанием по времени. От прессы ждали помощи. Какой? Активного привлечения внимания науки, воздействия на поставщиков, но более всего – убедительных доказательств необходимости дополнительного выделения капиталовложений, строительных материалов и прочих фондов под будущий щедрый энергетический поток.

Первые действующие мощности хозяева старались продемонстрировать как можно эффектней. Вероятно, поэтому график осмотра был весьма экскурсионным. Но даже при таком беглом знакомстве мы часто замечали тревожные симптомы: многое тут было сделано, что называется, на живую нитку; на лицах строителей читалось какое-то ожесточение. Вечерние наши неофициальные беседы со специалистами, местными газетчиками подтверждали это впечатление. Оценки высказывались самые беспощадные: качество строительства низкое, оборудование поступает с массой дефектов, соцкультбыт развивается плохо, что порождает высокую текучесть кадров.

Слушали внимательно, от фактов не отмахивались. И все же воспринималось все это как обычные и неизбежные болезни роста. По сравнению с масштабами комплекса «временные» недостатки как бы отступали на задний план. Спорили больше о проблемах глобальных. Нас с Джумабаем особенно волновали вопросы экологии – очистка дыма и утилизация зольных отходов, которых ГРЭС, работающие на низкосортных углях, выделяли огромное количество. Даже собирались вместе писать статью. Вскоре, однако, Джумабаю поручили другую срочную тему – о мелиорации, мне – об использовании запасных частей для тракторов. На том мы и расстались.

И вот неожиданная встреча на Енисее, закончившаяся тяжелым разговором у костра. Я твердо пообещал тогда Джумабаю, что непременно узнаю имя того, кто наломал дров, на чьей совести лежит погубленная ангарская сосна.

При первой же возможности приехал в Енисейск – бывшую столицу Сибири. Это как раз по соседству с Лесосибирском – крупнейшим лесоперерабатывающим центром. Готовясь к поездке, внимательно просмотрел подшивки местных газет. Коллеги должны были подсказать след – откуда пошла громадная утечка: от лесорубов, сплавщиков или переработчиков; кто виновен в преступном – иного слова не подберешь – уничтожении ценнейшего сырья?.. Однако обнаружил лишь отдельные критические заметки, никак не соответствовавшие масштабам безобразия, творившегося на берегах Енисея. Это обстоятельство уже само по себе могло послужить зацепкой – фактом номер два.

Решил действовать в открытую. Первый визит нанес не лесопромышленникам, а пришел прямо в местную газету. И правильно сделал, ибо итог беседы получился совершенно неожиданным.

– Давайте только честно, – говорю редактору. – Кто запретил вам писать о том, как лесопромышленники сплавляют древесину в Ледовитый океан?

Редактор внимательно смотрит на своих сотрудников. Те молчат невозмутимо. Крепкие сидят сибиряки, руки тяжелые, лица обветренные, смолевые.

– А никто не запрещал, – отвечает. – Мы пишем, когда, случается иногда, плот разобьет, щепу уносит. Критикуем. У нас другая беда – техники, людей не хватает, а план…

– Какое «иногда»? Какая «щепа»? Деловой древесиной, ангарской сосной кусты и протоки забиты. Я сам видел…

– Ах вот вы о чем, – редактор посуровел. – Ну с этим, извините, не по адресу обратились. Среди зимы Красноярская ГЭС такую волну дала, что лед взломало, сорвало запани, растащило запасы. Громадные потери понесли. Правда, предупреждение получили: вал идет, готовьтесь. Люди не пострадали, а леса много ушло. Чтобы по кустам его собирать, такой техники у нас нет. Убытки с комбинате списаны, – мы же не виноваты. Вот у энергетиков и поинтересуйтесь, – чье бревно в глазу. Если наше личное мнение желаете передать, то, хотите письменно, хотите устно, мы им такое «спасибо» выскажем…

Факт номер 2 разлетелся вдребезги. Еду в Красноярск. Спрашиваю там: разве не понимали, какое бедствие причинит резкий подъем воды? Представитель Красноярскэнерго отвечает довольно сухо, дескать, работали строго по графику, получили «сверху» команду поднять выработку. Предупредили о последствиях: нам ответили: знаем, выполняйте… Врубили гидроагрегаты на повышенную мощность, дали энергии столько, сколько требовалось. А почему – это вам в Москве лучше объяснят… [1]

Поднялся еще выше по течению Енисея – там одна из крупнейших в мире Саяно-Шушенская ГЭС.

– В системе произошло ЧП. Почему же вы не поддержали нагрузку?

– Гидростанция еще не вышла на проектную мощность, – объяснил главный инженер «Красноярскгэсстроя» К.Кузьмин.

– Столько леса погибло в низовьях Енисея…

– Да и у нас, в верховьях, немало потеряно, плавающие «дрова» мешают работать.

– Но там сосна ангарская, экспортная.

– А энергия – разве не чистая валюта? – возразил главный инженер. – Давайте-ка подсчитаем. С момента перекрытия Енисея надо было строить ГЭС полным ходом. Мы же затратили как минимум лишних десять лет. За это время на холостом сбросе воды потеряно около 200 миллиардов киловатт-часов. Чтобы выработать такое количество электроэнергии, потребовалось сжечь в топках ГРЭС до 50 миллионов тонн нефти на сумму более семи миллиардов долларов – по международному курсу. Такова цена «долгостроя» только на одном объекте. Уголь?.. Тоже в дефиците. Спросите у шахтеров, как «легко” он достается. Сейчас на ГЭС положение выправляется, но то, что упущено, уже невосполнимо.

В диспетчерской гидростанции, в торжественно-строгом зале, отделанном зеленоватым мрамором, дежурила Шевцова. Галину Ивановну я знаю давно. Раньше она работала на Красноярской ГЭС – из первых диспетчеров. Дивногорские поэты посвящали ей стихи; художники рисовали эту умную, изящную женщину с пучком молний в руке – в образе громовержицы 20 века. В 1978 году Шевцовой доверили включать в систему первый генератор Саяно-Шушенской ГЭС. Вместе с мужем – тоже опытнейшим энергетиком ей досталось пережить немало трудных, порой драматических ситуаций. В любой обстановке она умела сохранять выдержку, самообладание.

По старому знакомству я рассказал Шевцовой про наш с Джумабаем горький разговор у костра, про то, как дорожат каждой щепкой в степных краях. И тут вдруг глаза Галины Ивановны потемнели. Даже не ожидал от нее столь бурной реакции. Сразу вспомнилось изображение повелительницы молний.

– У нас, конечно, немало своих грехов, – жестко заговорила она. – И на месте топтались, и генератор топили… Но эту ангарскую сосну, зти бревна и доски вы с вашим другом Джумабаем могли бы оплакивать не на Енисее, а у него дома, в Экибастузе.

– Почему так, Галина Ивановна?..

– Да потому, что именно из Экибастуза пришла беда. Там, у них, на ГРЭС из-за откровенного разгильдяйства персонала разом вышли из строя два агрегата-«пятисоттысячника». В разгар зимы под угрозой остановки оказались многие заводы. Красноярская ГЭС вынуждена была спасать энергосистему. А запасенный лес выбросило в Карское море. Если все будут так работать, мы просто по миру пойдем, при нашем-то, как вы тут справедливо заметили, богатстве…

В Москве в Минэнерго подтвердили: да, именно так обстояло дело с «пиковой» волной на Енисее.

О неожиданном результате поиска я откровенно написал Джумабаю. В ответ – молчание. Вначале подумал, что письмо не дошло, потом понял, что обидел друга. Но вот недавно получаю от него целое послание.

«Полгода не мог взяться за ответ, – писал Джумабай. – Сообщение твое, как громом поразило. Ночь не спал. Про аварию на здешней ГРЭС я, конечно, слышал и раньше. Знал о ней и когда сидели на берегу Енисея. Давно уже тут все восстановлено, виновные наказаны. Но я и представить себе не мог, как далеко разнесётся эхо нашей, «местной» неприятности, и как сильно ударит отраженной волной.

Здесь был пожар, как обычно бывает, из-за глупейшей причины. Помнишь, энергетики сетовали на строительные недоделки и прочие «мелочи», такие, как плохой соцкультбыт, текучесть кадров и прочее? Так вот, очередной новичок-слесарь менял масляный фильтр. Работа простая, но требующая известных знаний, навыков, а главное – твердого соблюдения порядка. Фильтр он снял, а кран оказался не перекрыт – хлынуло масло. Бывалый человек тут же закрыл бы отверстие чем попало, хоть ладонью. Масло негорячее – всего 45 градусов, да и давление всего полторы атмосферишки. А новичок растерялся, побежал за подмогой. Масло разлилось, попало на раскаленный кожух и вспыхнуло. Тут-то и сказались «отдельные недоделки». Должна была включиться противопожарная система – не сработала. Пламя поднималось, а под кровлей из-за плохой вентиляции скопились газы – рвануло и т.д. Два блока общей мощностью миллион киловатт вырубились на месяцы. И это во время морозов, когда резервных мощностей не хватает…»

Читал я письмо и думал: вот, называется, нашли виноватого. Искали два журналиста некоего мирового злодея, губителя сибирских лесов, а вышли на растяпу-слесаря. Но, конечно, дело тут не только в «стрелочнике». Слишком глубокие корни успела пустить безответственность. Правильно Галина Ивановна сказала – «разгильдяйство», лесорубы еще и покрепче дали определение.

И все же я рад, что получил письмо от Джумабая. Друг все понял: не такое теперь время, чтобы обмениваться любезностями и обижаться на критику. События последних месяцев показали, что с перестройкой медлить нельзя. И с каждым днем очевидней становится: мы все связаны единой жизнью, единой судьбой. Всякое доброе дело обернется благом, а упустил щепку – вернется к тебе этаким бревном… И не промажет!

«Положа руку на сердце, – заканчивал письмо Джумабай, – мы с тобой тоже не сделали тогда, в Экибастузе, все, что могли. Что ж, вместе будем выходить на новый уровень работы и жизни.

Мы еще встретимся на берегу Енисея. Увидим реку – могучей, чистой. А валежника для костра уж как-нибудь насобираем в тайге».

Правда, 1986 г., 17.09, № 260 (24882).

[1] От вам і міні-Чорнобиль, тільки то й добре, що не загинув ніхто, хоча й це окремо відзначено як особливе досягнення.