28.11.1987 Страна «Лимония»

Владимир Суворов. Кинооператор

рядом с ядерным взрывом

Это воспоминания кинооператора. Много лет назад глаз его кинокамеры увидел и зарегистрировал то, от чего отшатнулся бы глаз человеческий. Испытания ядерной мощи, отработка грозного оружия, способного обеспечить безопасность нашей Родины [1]. Опасная, мужественная, напряженная работа людей, вынужденных отвечать на брошенный нам вызов. Итак, рассказ о первых испытаниях ядерного оружия…

Уже были Хиросима и Нагасаки, где погибли, сгорели в огне атомных, адских взрывов сотни тысяч человек. Уже была речь Черчилля в Фултоне. Уже сфера интересов военно-промышленного комплекса США вплотную приблизилась к нашим границам и в сопредельных государствах, как ядовитые грибы, выросли военные базы, угрожающие безопасности нашей страны. Поэтому – мы здесь. Для меня это будут первые атомные испытания, а мои товарищи-операторы уже снимали здесь: 29 августа 1949 года нашу первую атомную бомбу, затем другие, а 12 августа 1953-го – водородную. Атомная монополия хотя и перестала существовать, но оружие надо было совершенствовать. А что делать, если сосед по планете размахивает дубинками? Дубинки-то – атомно-водородные! А у нас в памяти Великая Отечественная…

Несколько часов летим на ЛИ-2. Первый пилот – Цибиков. Мы – это режиссер Боголепов Димитрий Александрович и операторы – Игорь Касаткин, Володя Афанасьев и я. Спрашиваю своих товарищей:

– Куда летим?

Они посмеиваются и отвечают:

– Прилетим – узнаешь!

…Начало давить на уши, и я проснулся – пошли на снижение. Моторы не ревут, шелестят ласково. Под нами степь, такая она у нас от Волги до Забайкалья – одинаковая.

– Поздравляю с прибытием в «Лимонию»! – сказал Игорь, когда самолет, приземлившись, побежал по аэродрому.

– В какую еще «Лимонию»? – спросил я.

– Атомный полигон.

Городок в «Лимонии» – обжитой, ухоженный и даже уютный. Живем в гостинице, которую называют маршальской. Быт налажен, столовая – отличная, можно начинать работать.

Страна «Лимочия» – ее так называют не потому, что здесь в изобилии растут лимоны. Скорей это дань экзотике, и еще потому, что большую часть года окрас растительности – лимонного цвета. А еще мы «Лимонию» называли «Берегом» – для конспирации. На берегу реки это место было, на крутом, высоком берегу.

Здесь, в «Лимонии», в поле не пускают без спецкостюмов и защитных средств. Получили спецкостюмы: комбинезоны, береты, резиновые сапоги. Получили и противогаз – респиратор-лепесток. С ними пришлось повозиться – проверяли по всем правилам, в газовой камере. Надо же знать, не пропускает ли где… Все тщательно примерили еще при получении, а теперь окончательная подгонка: пряжки, лямки подтягиваем, чтобы было – как надо.

Едем на осмотр объектов. Какой он – этот атомный полигон? Едем степью. Она слабо всхолмлена, на горизонте какие-то горушки. Холмы невысокие, пологие, а вид у них – будто землетрясение было. Пласты земли сдвинуты, словно гигантский плуг вкривь-вкось перепахал всю поверхность. Земля – ступеньками. По полтора-два метра есть ступенечки. Это водородная бомба наделала: сжала, скрутила, подсосала землю, всю перелопатила. На горизонте странные сооружения: те, что пониже – «гуси», повыше – «лебеди». Ребята мне объяснили: там стоят датчики и приборы, регистрирующие ударные волны и излучения при взрывах.

Проезжаем мимо странной плеши в степи. Пока едем, есть время присмотреться. Стекловидная поверхность желтовато-зеленого цвета с подтеками. В центре плеши угадываются остатки какой-то конструкции: торчат железки, словно корешки гнилого, сломанного зуба. Говорят, это вышка была – эпицентр первой атомной бомбы. На вышке ее взорвали тогда. А степь кругом – мирная, тихая, солнечная. Птицы поют, и ничто не напоминает, что здесь был ад и бушевали пламя невиданных температур и раскаленные вихри. Подальше тянутся длинные, черные языки – следы горевшей степной травы. Сколько времени прошло, а шрамы на земле еще остались.

Мы на месте будущего эпицентра. Здесь степь еще цела и невредима. На зеленом ковре растительности, от центра, по радиусам, довольно густо расставлена техника: самолеты, орудия, танки, паровозы, автомашины… Выкопаны блиндажи, окопы, ходы сообщения. Построены различные здания, сооружено метро, и все это через определенные интервалы, чтобы наглядней видеть, как происходит поражение объектов по глубине. В окопах муляжи. Для изучения всех поражающих факторов выставлены и биологические объекты: овцы, лошади, верблюды – зто для медиков. Жестоко, но надо учиться спасать людей от всех поражающих факторов: ударных волн, ожогов, излучения и других.

Сегодня наше дело – наметить, где поставить выносные камеры, чтобы видеть поведение и состояние объектов во время взрыва и после, чтобы знать, как происходит поражение световым излучением и взрывной волной. Часть камер будет стоять в поле, часть в специальных сооружениях – КРВ, кинорегистрационных выносных пунктах.

День испытаний – «Д» – сегодня. Время – минус три до «Ч». В КРВ и на поле все выносные киноаппараты готовы к съемке. Они смотрят стеклянными глазами оптики каждая на свой объект и ждут импульса-команды. Частью камер и пожертвовать, наверное, придется. Нет опыта – трудно рассчитать. Погода солнечная, облаков нет, видимость прекрасная. Правей нашего холма-горки – другой, генеральский. Военные – народ дисциплинированный, как и назначено, – все на своем холме. Приехали они караваном автобусов. Красно на горке от генеральских лампасов. И генералам приходится учиться в наш просвещенный век, да еще как! Репродукторы, заранее установленные, разносят окрест предварительные сообщения и команды. Нам указали ориентир – один из холмов на горизонте:

– Вон над той горушкой все будет!

Действительно, в небесной синеве серебряный крестик самолета. Начался отсчет:

– …Пятнадцать… четырнадцать… десять…

Краем глаза вижу – на генеральской горке движение: вскинули руки, очки надевают генералы, ложатся…

– Четыре…

Включаю свою камеру, опускаю на глаза черные очки и плюхаюсь на землю. Помню, даже поерзать успел – камешки подо мной оказались. Лег по всем правилам: руки охватывают голову, ногами – к эпицентру, глаза, хоть и в темных очках,- зажмурены…

– НОЛЬ!

Свет пробился сквозь темные очки, зажмуренные веки и даже сквозь одежду! И это при солнце! Яркость – неописуемая! Кажется, тепло заливает тебя! На таком расстоянии, а всей кожей ощущаешь и ослепительный свет, и жар! Открываю глаза, сбрасываю очки, вскакиваю и к камере – огненный шар потускнел, а гриб начал развиваться. Он ползет вверх и вширь, а у его подножия все бурлит и клокочет. Снимаю тень, которая бежит по степи. Простым глазом видна воздушная волна. Взрыв спрессовал воздух, он уплотнился, посинел и упругой, прозрачной стеной идет ближе и ближе по холмам и лощинам. Тень четкая. Скорость – не очень. Ближе, ближе… Когда совсем приблизилась, я невольно напрягся, а она ударила по телу слабо, устоял. Волна прошла сквозь нас (или мы сквозь нее), и ничего особенного в этот раз не случилось. С нами не случилось.

– Чпок! Чпок! Чпок! – это крыши автобусов близ нас вдавило.

– Чпок! – и нашему досталось.

Будто лапа великана нажала крышу и вмяла внутрь. Ну и дела! А наши камеры все устояли и сработали. Мы немного еще поснимали – и развитие гриба, и панораму. Торопиться еще некуда: только-только танк к эпицентру ушел и самолет-разведчик – дозиметрические.

Выезд к эпицентру разрешен. Мы едем и с коротких остановок снимаем все, заслуживающее внимания. Степь горит. На одной из остановок снял убегающую от нас птицу. Что за птица, понять не смог – оперение обгорело, слепая. Она и убегала странно, не по прямой, и даже не пыталась взлететь. Жалко! Жалко птицу, а помочь нечем. Она летала, радовалась солнцу, небу голубому, теплому тихому дню и вот…

Сразу вспомнилась Хиросима: там дети тоже радовались, а потом горели, слепли и, как эта птица, – умирали… Начали попадаться горящие машины. Некоторые просто горят. Другие взорвались, они стояли заправленные. А невдалеке внешне целые самолеты, внешне целые танки и орудия. Со зданиями – хуже. Они зияют пустыми проемами окон и дверей, провалами обрушившихся стен, завалами на лестничных клетках и в подъездах. Везде пожары. Ближе к эпицентру – дела похуже: самолеты явно повреждены, а орудия и танки, хоть и скособочились, но еще стоят. А вот постройки разрушены, только лестничные клетки более или менее сохранились. Биологические объекты – о них и говорить не хочется, даже снимать неприятно. В эпицентре все сгорело. Паровоз на боку лежит, и будто им черти играли. Да, с атомом шутки плохи. Площадь поражения огромна, и видов воздействия на объекты много: и световое излучение, и проникающая радиация, и ударная воздушная волна, а может, и еще что…

Мы полностью исчерпали лимит допустимого времени нахождения в эпицентре, да и все успели снять. Надо покидать зону. Едем по КРВ за оставшимися кассетами и потом к дегазационному пункту – есть тут такой. Там медицинский и радиационный контроль, если надо – душ и – домой. Вечером обсуждали съемки. Самый интересный материал ждем от выносных камер, но это только после проявки в Москве.

Снова сидим в ряд на очередном холме… А вон и носитель пролетел! Сейчас состоится! Надеваем черные очки, включаем камеры. В визир не смотрим: без очков нельзя – может выжечь глаза, а в черных очках – не пристроишься к наглазнику визира. Вот пока и смотрим прямо на эпицентр.

– НОЛЬ!

Сверкнула ярчайшая точка-звезда, ослепила сквозь очки, и тут же начал развиваться огненный шар.

Снимаем за пределами эпицентра. В этот раз пошли наоборот, от него, посчитали, что так пленка меньше излучений получит, меньше будет и вуаль на ней, лучше качество. С каждым шагом съемки удаляемся от центра. Каждый что-нибудь замечает.

Николай Шумов – кинооператор:

– Я один раз и видел: на эпицентре стоял баран, так он после явления цел оказался! Чуть дальше – из них шашлык был, а тот – целехонький!

– А вы заметили? Если явление выше облаков, под ними и степь не загорелась. В просвет – горит, под облаком – покров сохранился!

Олег Лебединский – кинооператор:

– Смотрите, как танки покорежило и башни пораскидало! И самолеты на пузе… А где же их крылышки?

Наш путь на обмывочный пункт. Пункт передвижной, где надо, там и разворачивают. Это несколько больших армейских палаток. Около них врачи, дозиметристы. Тут же сдаем радиационные карандаши на проверку. Большинство палаток – обмывочные, с душем. Проверят приборами остаточную радиацию, если надо – помоешь сапоги, вычистишь от пыли спецкостюм, обмоешься сам и, еще раз пройдя контроль, – домой, отдыхать.

Олег Лебединский – кинооператор:

– Я однажды имел неосторожность выехать в поле без берета, забыл его в номере. Когда отработали, как и сейчас, – на дезпункт. Проверили меня и заставили мыться. Первые десять раз я с улыбкой мылся. А когда еще десять – пятнадцать – чуть не плакал. А дозиметристы говорят: в волосах наведенная радиация, еще мойся. И солдаты с автоматами: домой нельзя. Еле отмылся тогда, а к ужину опоздал. После того случая про берет не забываю. Хоть спи в нем теперь!

Лебединский – мастер поговорить, в минуты ожидания рассказывает:

– А однажды ветер переменил направление, и всю грязь понесло на нас. Тут уж мы аппаратуру побросали, как дрова, в машину – и ходу. Через рытвины и бугры, шинами по колючке. Едем, прыгаем на колдобинах, а за нами усы метров по сто пятьдесят-двести: колючая проволока тянется. Ушли мы тогда от радиации, убежали. А шины потом поменяли…

Такая неожиданная интерпретация колобка…

Москва. Получили материал из лаборатории. Просмотровый зал. Смотрим то, что и сами в натуре не видели. Сначала планы выносных из КРВ. На экране обычный степной пейзаж, простой, незатейливый: летняя степь – ничего примечательного, только полоска земли, громадное небо и птицы в нем. Потом – будто небо иглой прокололи, и в месте прокола, меньше булавочной головки, ослепительная точка: начало взрыва. Но это только мгновение! Из этой ослепительной точки незамедлительно вырастает огромный огненный полукупол. Он растет прямо над землей, вырастает еще больше и, отрываясь от земной поверхности, превращается и раскаленный добела шар. Все заливает и разбеливает ослепительный свет. Даже солнечное освещение меркнет, кажется тусклым, сумеречным, а там, где была земля, все плавится, горит, теряет форму. Огонь, раскаленные вихри, ад и царство высочайших температур – даже дыма еще нет, все исчезает без остатка. Шар, огненный клубок, сгусток раскаленной материи, совсем оторвался от земли, начал тускнеть и уходит ввысь, а на него будто сетку из правильных ромбов накинули. Что это? Конденсат! Конденсат на такой раскаленной поверхности? Из таких вот на вид безобидных, беленьких, кучерявеньких облачков? Зрелище зловещее, красивое и страшное – этот неукрощенный атом. А вот и «гриб»: растет на глазах, и у ножки «гриба» дым, пыль, мгла и пожарища. Сквозь их густую пелену еще ничего и не разглядеть, такая там круговерть от огня, температур и воздушных завихрений.

А вот и планы, снятые выносными.

На экране группа танков: снята еще до взрыва. Вспышка. Все заливает ослепительный свет – изображение будто на экране телевизора, когда яркость максимальная, а контраста совсем нет. Киноаппарат начинает трясти – даже швеллерные балки, врытые вместо штативов, не выдерживают, стоят, конечно, но ходят ходуном, а аппарат работает, снимает. На танках свертывается, корежится краска, потом вспыхивает и начинает плавиться металл. Вокруг несутся песок и земля, сдутые с поверхности, горит растительность и земля плавится. Все происходит в замедлении и поэтому кажется нереальным.

Паровоз. Настоящий паровоз срывается с рельсов, отлетает от них, заваливается набок. Корежатся и завязываются узлами рельсы. Вспыхивают шпалы. От паровоза отлетают тяжеленные детали и улетают прочь. Такого мы еще не видели. Вот это – силища!

Еще план. Силой атомного взрыва сорвана с танка башня, а сам танк подпрыгивает, отлетает и переворачивается вверх днищем.

Разваливаются, взрываются и горят автомашины.

Ломаются и корежатся самолеты. Отваливаются крылья, сминаются фюзеляжи…

Отлетают в сторону орудия, переворачиваются. И будто не из металла они сделаны – из дерева…

Словно гигантским пылесосом продуваются постройки: мелкие просто сметает с земли. У крупных и крепких – летят крыши, двери и окна вперемешку со стеклами. Уже в воздухе все это разваливается на части: доски, бревна, листы кровли, все это как перышки… Железобетонные оказались покрепче. У них сначала вылетают стекла, рамы, двери с косяками, крыши. Потом кое-что и в зданиях обрушивается. Крепче всего оказались лестничные клетки – они хоть и заваливаются штукатуркой, стеклами и мелкими обломками, но более или менее целы. Где-то и стены обваливаются. Они падают неправдоподобно медленно, а вся мелочь тут же уносится буйствующими вихрями…

Биологические объекты являют страшную картину, и не сразу поймешь, живое это было или просто обгоревшее тряпье. Картинки не для слабонервных. Но ведь это уже было. На людях было, Хиросима и Нагасаки. И клеймо убийц на военно-промышленном комплексе США, на злобствующих американских политиканах и вояках уже стоит…

…Подальше, у биообъектов – ожоги и облучения разных степеней: материал для размышления и предмет забот врачей и медиков.

Много мы еще разных планов и эпизодов видели на этом просмотре. Видели и поняли, что такое военный атом. Страшное дело.

А теперь – Север. Остров – он не показался мне необыкновенным. Белая равнина, никаких деревьев, и это делает пейзаж унылым. В ходе консультаций выясняем порядок проведения испытаний: сначала генеральная репетиция, потом – испытания. Во время репетиции будет сброшена болванка, имитирующая водородную бомбу, – «Иван-болван» в местным обиходе.

Со всех точек отсняли генеральную, потом снимали боевую технику, ее выставлено совсем немного: артиллерия, небольшие ракеты, вездеходы, минометы. Все целое, аккуратное, свежекрашеиое, а каким все станет после взрыва? Такой мощности устройства ведь еще не испытывали. Снимали и пейзажи: и в эпицентре, и поодаль, где техника стояла. Снег нетронутый, вдали какие-то скалы…

И вот день «Д». Экипаж нашего самолета уже с парашютами и теперь помогает надеть их нам – мне и еще пятерым. Это неважно, что мы не парашютисты. Летчики смеются:

– Приспичит – выскочишь. Только про кольцо не забудь!

Пробую – двигаю руками, плечами, туловищем. Мне ведь в полете не наблюдать, снимать надо. Остальные пятеро – ученые и специалисты. Вот они наблюдать будут: и визуально, и приборами. Самолет Ил-14. Он не герметичен, как бы продырявлен. В хвостовой части – сквозные люки для бортовой аппаратуры, а за ними и мой, побольше, через который я буду снимать. Камеру поставил и раскрепил заранее, а теперь занимаем свои места – они впереди салона, сразу за пилотским отсеком. Из-за непогоды пойдем на большой высоте, поэтому проверяем и натягиваем кислородные маски. Порядок. Кислород подается. Вылетаем с расчетом, чтобы в час «Ч» на счет чуть раньше НОЛЯ оказаться в заданной точке пространства. Облачно. Пасмурно. Ни единого просвета. Для меня это китайская грамота, как это можно в такой беспросветной серятине оказаться в заданной точке. Пора. Встаю, снимаю кислородную маску (в хвосте ее некуда подключать), снимаю парашют – где наша ни пропадала. И, пыхтя, – в хвост. Никогда не думал, что это расстояние достанется так тяжело. Очень уж большая высота. Вот оно какое – кислородное голодание. Примостился на кофр у камеры и еле-еле отдышался…

В это время вот что наблюдает Дмитрий Гасюк – кинооператор:

– Мы на боевом курсе. Створки бомболюка открыты. За силуэтами бомбы сплошная вата облаков. Это неприятно – стоять без парашюта у провала люка. Ощущением беззащитности это состояние можно назвать. Сброс. Бомба пошла и утонула в бело-сером месиве. Тут же захлопнулись створки. Пилоты на полном газу удирают от места сброса. Может, кормовому стрелку удастся что снять.

Кормовой – это уже я. А за проемом люка, хоть и посветлело, все серо, и ни ориентира, ни зацепочки, куда надо камеру направить. Выравниваю ее по уровням и направляю в нечто…

– Ноль!

Под самолётом снизу и где-то вдали облака озаряются мощнейшей вспышкой. Вот это иллюминация! А облачность настолько плотна, что свет глаза не режет, и ни очки, ни плотный фильтр на оптику не понадобились. Я их и не доставал. За люком просто разлился свет – море, океан света, и даже слои облаков высветились, проявились. Чуток подправил камеру, подвернул ее на максимально яркую область свечения и выше. В этот момент наш самолет вышел между двух слоев облачности, а там, в этом прогале, появляется снизу громаднейший пузырь – шар светло-оранжевого цвета. Он занимает три четверти кадра и медленно, беззвучно ползет вверх. Повезло. Хоть что-то увидел. Слежу за ним камерой, слежу, слежу… А пузырь тускнеет, начинает терять четкие очертания и пропадает вовсе. Подпортила нам картинку облачность.

Уже потом мне сказали, что километров за четыреста от эпицентра заброшенный поселок был, так там деревянные дома порушены, а каменные – выстояли, правда, без крыш, окон и дверей.

С самолета на вертолёт – и к эпицентру. Опять втроем. Летим то над морем, то над островами. Садимся на один. Сверху он небольшим казался, а сели – и сразу покрупнел, раздвинулся. Вылез из вертолета, и хлоп – покатился, и второй оператор, и третий. Так на мягких местах метров на пятнадцать тройкой и отлетели. Хорошо, что камеры еще из кофров не вынули. Остров, его поверхность так оплавило, вымело и вылизало, что не поверхность стала – каток. И скалы – тоже, на них снег оплавило. Ноги, как ходули, негнущиеся. Сквозь подошву унтов пальцы пытаются ухватить, зацепить малейшую шероховатость – иллюзорные попытки, чисто рефлекторные. Ну где здесь неровности – и в помине нет. Снимаем пейзажи и с оледеневшими оплавленными горушками, снимаем почти с места поверхность острова-катка у их подножия… И где «ползем», где на заду подскальзываем к берегу. Береговая линия – каменистая, в булыжниках и валунах разных размеров, а за ними зеленоватая, проэрачнейшая, холодная вода. На море-океане почти штиль.

Опять направляемся к вертолету – с падениями, охами и вскриками, и полет дальше.

На подлете к эпицентру увидели небольшое стадо диких северных оленей. Целиком мертвое. Угодили-таки под взрыв. Утешает, что смерть их была мгновенна. Но эмоции эмоциями, а мы снимаем, снимаем прямо с воздуха на облете и зависании, потом – дальше. Вот и эпицентр. Над этой точкой буйствовал термояд. Все сметено, вылизано, подчищено, оплавлено. Просто поверхность острова. Даже снимать нечего. Вот это «нечего» мы и должны снять. Опускаемся над эпицентром, зависаем над ним. Что внизу, какая радиация? Можно ли десантироваться? [2] Дозиметристы начали свои замеры еще в воздухе, на начале опускания. Ниже, ниже колеса вертолета, почти касаются поверхности… Выход разрешен. Неуклюжие фигурки трех операторов выпрыгивают из вертолета и начинают снимать, а ноги – по щиколотку в почву ушли: она вроде пепла от сигареты…

Конечно, обо всем, что снимали мои товарищи и я в «Лимонии», на «Острове» и в других местах, сразу не расскажешь. Были и другие испытания: подводные и надводные, наземные и подземные. В военных и мирных целях – разные. С тех пор прошло много времени и появились новые самолеты-носители, ракеты-носители, подводные лодки – все с другими скоростями, потолком, дальностью… Да и каждый носитель теперь не одну головку несет – по десятку, и еще самонаводящихся. Так как же не бороться за запрещение испытаний ядерного оружия всех видов, за запрещение применения такого оружия? Другого пути не дано – только запрет.

А как я сам отношусь к этим вещам, о которых рассказывал? Очень просто: страшное оружие, очень страшное. И где тот предел, за который дальше нельзя идти? Есть уже этот предел. И сейчас можно все живущее спалить, распылить, заморозить. Думаю, только после того как будут запрещены все виды ядерных вооружений, космических и обычных, человека и можно будет назвать – ЧЕЛОВЕК РАЗУМНЫЙ.

Правда, 1987 г., 28.11, № 332 (25319).

[1] Безпека нашої батьківщини – СРСР – полягає у знищенні Сполучених штатів Америки шляхом великої війни. «Другого нет у нас пути» – про це ми весь час мусимо пам'ятати.

[2] Це запитання показує нам, що на той час ядерна зброя розглядалась як засіб вогневого забезпечення переможного наступу совєтських військ, які мали вивісити червоний прапор над Капітолієм, довкола якого на 400 кілометрів немає жодної цілої споруди. Ідеї, що головною ціллю ядерних сил є знищення ядерних сил ворога, або що ядерна зборя є засобом стримування – це ідеї пізнішої фабрикації, коли брежнєвське керівництво змушене було з болем у серці відмовитись від планів воєнного знищення американського імперіалізму.