6. Искушение добра

Николай Костомаров

Вся Москва была как на ладони, на небе не было ни облачка; весеннее солнце обливало светом возносившиеся над темно-серою массою домовых крыш стены церквей, окрашенные белым, красным, зеленым, синим цветами; лучи его играли на золотых куполах и крестах; сверкала блестящею серебряною лентою Москва-река, за нею, к востоку, ярко зеленели широкие луга, усеянные подгородными селениями и дворами, вдали – темная зелень лесов. Пели пташки; безучастная к человеческой злобе, природа совершала свой обычный праздник весны. С вершины горы можно было думать, что для этого праздника сошлась и масса народа, волновавшаяся тогда по московским улицам.

Кудеяр смотрел на этот роскошный вид, который должен был, может быть, через час замениться ужасным видом разрушения. Кудеяр спешил сюда с злобным ожиданием насладиться гибелью столицы, а теперь, мимо его воли, в сердце ему стало подступать то ощущение жалости, которое он так подавил в себе, когда несчастная украинка в Крыму напомнила ему навсегда потерянную любимую женщину.

Кудеяру становилось жаль Москвы. Кудеяр стыдился этого чувства и всею силою своей воли старался подавить его, а оно, с своей стороны, как будто напрягало все усилия, чтоб овладеть им. В воображении Кудеяра неотвязчиво носился образ Насти. Он поглядел вниз и увидел Крымский двор; он вспомнил, как там он нашел свою погибшую Настю; он глянул на далекий Данилов монастырь и узнал тот лес, где Настя с такою покорностью пожертвовала ему своим ребенком. Настя как будто теперь говорила ему: «Юрий! за что ты убил ребенка? Тебе ненавистно было татарское отродье, а теперь ты привел татар истреблять народ христианский! Ты не дал мне окрестить ребенка, а теперь сам отрекся от Христа!»

Кудеяр прогонял от себя этот неотвязчивый образ, хотел тешить себя надеждою скоро увидеть пламя столицы, а Настя все-таки внедрялась в его воображение и говорила ему: «Юрий! меня убил мучитель, а ты мстишь невинным москвитинам; мучитель разлучил меня с тобою на этом свете, а ты добровольно разлучился со мною и для того света; я осталась верна Христу, а ты отвернулся от него!.. Юрий! Юрий! нам теперь вечная разлука! Ты сам не захотел быть со мною!»

Могучая воля его боролась с этим искушением добра и никак не могла побороть его; оно принимало на себя неотразимый образ любимого некогда существа и врывалось в сердце, в мозг Кудеяра. Кудеяр призывал на помощь свою злобу, насилуя себя, притворялся сам пред собою, что желает крови, разрушения, пожаров, стонов, страдания, нищеты, – а ему было жаль Москвы, жаль бесчисленного множества народа, осужденного на гибель под ее развалинами.

Вдруг по всем московским церквам раздался благовест; был праздник Вознесения. Толпы народа валили в церкви, но не в праздничных нарядах шли они, в духовном веселии славить торжество Спасителя; они шли готовиться к смерти и принимать смерть в церковных стенах от огня и дыма. Звон стал резать, пилить, печь Кудеяру сердце. Опять предстала пред его воображение Настя и говорила ему:

«Помнишь ли, Юрий, как, бывало, ты услышишь этот звон, снимешь шапку и перекрестишься. А теперь – ты не смеешь снять шапки и перекреститься! Помнишь ли, как, с православным народом стоя в храме, только услышишь, что читают о победе и одолении, тотчас кладешь большие поклоны и просишь у Бога, чтоб крест святой одолел бусурманство, а теперь ты слушаешь звон, да уже не входишь в церковь и дожидаешься гибели христианам от бусурман, которых ты навел на них!»

«Прочь, прочь! – твердил сам себе Кудеяр. – Прочь Настю! К черту жалость! Прочь христианство! Я мусульманин, я не верю в Христа, я не хочу знать его. Мне нужно христианской крови! Пожара! Дыма смерти!»

Но все было напрасно. Голос Насти раздавался в его душе: «Юрий! Юрий! не упрямься. Бог милосерд даже и для таких грешников, как ты: надень свой крест, беги в Москву! Погибни там вместе с православным народом. Бог простит тебя!»

А Кудеяр все-таки не поддавался этому голосу, Кудеяр все-таки хотел искать зла, гибели христианству – мало того: гибели людей, каких бы то ни было.

Воздух стал колебаться. Тишина нарушилась, подымался ветер, природа готовилась помогать злобе Кудеяра. А голос Насти продолжал звать его душу, тянуть ее за собою. «Скорее! скорее! торопись. Поздно будет, видишь, какой ветер: вспыхнет Москва – не пройдешь; жалеть будешь – не воротишь. Юрий! Юрий! Спеши ко мне, спеши! Если ты любишь Настю – иди к Насте. Она недалеко, ты пройдешь к ней через огонь, который истребит православную столицу, дойдешь до нее, если добровольно погибнешь вместе с православными людьми…»

Кудеяр отбивался; ему давило грудь, сжимало горло; он трясся всем телом; его ноги, мимо его воли, тащили его с места. Кудеяр упирался.

В минуты этого внутреннего борения, происходившего в душе Кудеяра, прибегают татары и ведут старика, лысого, с седою бородою, одетого в черную одежду наподобие рубахи, босоногого, с огромною палкою. Это был тот самый юродивый, который во время приезда Кудеяра с Вишневецким в Москву напрасно хотел рассказами о видениях побудить царя Ивана Васильевича на войну с Крымом.

– Тат-агасы! – кричали татары. – Вот этот московский старик пришел сюда и зовет твое имя… Он чего-то хочет.

– Кто ты? – спросил Кудеяр.

– Нужно поговорить с тобой одним.

– Говори, – сказал Кудеяр, – татары по-русски не знают.

– Нет, – отвечал старик, – вели отойти им прочь. Я пришел тебе сказать, кто ты таков.

– Я и без тебя знаю, дурак! – сказал Кудеяр. – Я ханский боярин, и с тобою, мужиком, что мне говорить; вот я велю тебе голову снять за то, что ты пришел ко мне без дела.

Кудеяру воображалось, что этот старик пришел укорять его.

– Сними с меня голову, – сказал старик, – только прежде меня выслушай, а то будешь жалеть, да не воротишь. Один я знаю, чей ты сын, какого ты рода, другой никто того невесть. Я пришел для того только, чтоб тебе сказать.

Кудеяр дал знак, – татары удалились.

– Цел ли у тебя золотой крест, что тебе дала неведомая тебе родительница? – спрашивал юродивый.

– Я отрекся от христианства! Я познал правду! – сказал Кудеяр, пересиливая в себе внутренний голос, говоривший ему иное.

– Это твое дело! – сказал юродивый. – Я не обращать тебя пришел. Цел ли твой крест? Если цел, покажи его мне, и я назову тебе твоего отца и твою мать.

Кудеяр пошел в свой шатер и вынул крест из маленькой шкатулки, сохраняемой в одном из мешков. Кудеяр подал крест юродивому молча.

Юродивый пристально посмотрел на обе стороны креста и сказал:

– Слушай! Отец царя Ивана, великий князь московский Василий Иванович, по бесовскому искушению, восхотел отвергнуть свою законную жену и понять другую, литвинку Елену Глинскую. У великого князя был любимый боярин Шигона, и тот боярин, чем бы государя своего от такого беззакония отговаривать, забывши заповедь Божию, человекоугодив сын, стал ему советовать учинить по своей похоти, будто бы того ради, что у великой княгини не было детей.

Тогда великий князь Василий повелел свою жену, великую княгиню Соломонию, постричь насильно в черницы и приказал то дело боярину Шигоне. Великая княгиня постригаться не хотела, и Шигона бил ее, заставляючи постричься. И князь великий женился на другой жене от живой жены.

А после того великая княгиня Соломония обретеся во чреве имущи; а боярин Шигона, узнав о том, великого князя не доложил, а сказал про то новой великой княгине Елене и ее родне, Глинским; а как великая княгиня Соломония родила сына, то великая княгиня Елена велела Шигоне того младенца извести, а Шигона младенца не убил; он отдал его одному сыну боярскому в рязанской земле, не сказавши, чей такой младенец, и оставил на младенце благословенный крест, что дала ему мать по крещении.

По неколих летах великая княгиня Елена родила сына Ивана, нынешнего царя, а в те поры, как он родился, по всей русской земле был гром и буря, какой не помнили старые люди, и тогда говорили русские люди: Божия де кара на свет родилась, еже и бысть. Потом вскоре умре великий князь Василий, и прият правление Московского государства, вместо малого зело сына, жена его Елена, и та живяше блудно и к пролитию крови склонна бысть. Тогда боярин Шигона прийде в чувствие и позна свое беззаконие, хотел он добыть царевича, Соломониина сына, и объявил народу, но узнал, что татары, набежав на рязанскую землю, извели того сына боярского, и младенца с ним не стало.

– А как звали того младенца? – спросил Кудеяр.

– Моя речь впереди! – сказал юродивый. – Ты слушай. Боярин Шигона раскаялся зело и сам себе осуди на покаяние: постричься он не хотел, понеже по делам своим гнусным недостоин себе мняше равноангельского иноческаго чина, но и волею похаб сотворися, сиреч юрод стал вящего ради унижения, и ходил он, странствуя из града в град, из веси в весь, никем знаем, а потом пришел в Москву и там увидал, что Соломониин сын жив; только Шигона не объявил о том никому.

– Зачем не объявил? – спросил тревожно Кудеяр.

– Затем, – сказал юродивый, – узнал, что царь Иван, долго упрямясь, хотел, наконец, последовать словам мудрых советников и стал было собирать рать, чтоб разорить темное царство крымское; того ради Шигона не хотел ввергать котору и раздор в христианство, понеже в такую пору, великого ради дела, благопотребно быть согласию и единомыслию между христианы; да и затем Шигона не объявил, что боялся, как бы царь Иван, уведавши про Соломониина сына, не вздумал бы извести его, боячись, чтоб он, яко первородный, не отнял у него престола.

– Что сталось с тем княжичем? – спросил Кудеяр.

– Про то, – сказал старик, – ты знаешь лучше меня: боярин Шигона – я; а ты – князь Юрий Васильевич!

В это время в Москве вспыхнул пожар; разом в пятнадцати местах потянулись кверху столбы дыма, и набатный звон, заменивший торжественный благовест, раздался в ушах Кудеяра, как звук трубы последнего суда.

– Это твое дело, князь Юрий Васильевич? – спросил Шигона, указывая на Москву, внезапно покрывшуюся густою тучею дыма.

– Мое! – признался Кудеяр, затрясшись всем телом.

– Проклят же ты от Бога и от людей, князь Юрий Васильевич! – сказал Шигона. – Томиться тебе неизреченным мучением столько лет, сколько ныне погибнет людей, православного народа в Москве!

Шигона удалился; Кудеяр стоял как вкопанный, глаза его бессмысленно глядели на пожар. Необычайная телесная сила Кудеяра не могла устоять против необычайной душевной бури. Нет той силы, которая бы могла устоять в борьбе с добром, потому что добро есть сам Бог или покорись ему, или – страшно впасть в руки Бога живого! Кудеяр упал навзничь бездыханен.

Москва горела с поразительной быстротою; солнце сквозь покрывало дыма лило зловещий бурый свет, как чрез закопченное стекло. Ветер усиливался, колыхая волнами пламени и унося во все стороны снопы искр; испуганные стаи голубей, ласточек, галок сновали по воздуху, не находя себе пристанища. Хан Девлет-Гирей, стоя с мурзами на переходах дворца, любовался этим зрелищем, пришел в поэтический восторг и сыпал изречения из Корана, приправляя их выражениями собственного вдохновения:

– О пророк! как истинны слова твои! О пророк! какой безумец, смотря на сие, дерзнет усомниться в том, что ты вещал не от Бога. Вот жребий отвергающих откровение Мугаммеда и отверженных за то Богом! Вот день трудный для врагов наших, сынов ада и гибели! Что, неверный царь Иван? Ты уповал на свои богатства, гордился своими сокровищами, – помогли ли они тебе?

О безумный! ты не ведаешь того, что написано в Коране: горе собирающему сокровища и думающему, что они вечны. Все богатство человеческое – прах и суета пред добродетелью. Не уподобились ли сокровища твои легкокрылым бабочкам, улетающим от алчных детей? Где же ты, неверный безумец, царь Иван? Куда же ты убежал? Носишь изображение орла, а сам уподобился пугливому зайцу. Приди к нам, стань рядом с нами, посмотри вместе с нами на свою столицу, восплачь о погибели множества своих великородных бояр и подлых рабов.

Ты восплачешь при нас, а мы возрадуемся при тебе! Клянусь быстротою конских ног, извлекающих огонь из камня во время погони за неверными, они не устоят против нас. Мугаммед велик и правдив! Мы пришли в страну неверных, чтобы сузить их пределы, да сбудется сие слово Корана. День суда постиг врагов наших. Слои огня под ногами их, слои огня над их головою. Тень черного дыма станет им мраком Эблиса: она не защитит их от столпообразного пламени, предвестника вечного огня Альготаны, ожидающего по смерти души их!

Эльгавия, место скорби и мучений, – удел их. Они взывают: Господи! отврати от нас огонь и дым, а Бог посылает ветер, чтоб умножать огонь и поразить гибелью наибольшее число их. О Господи, удвой, удесятери их мучения смерти. Пошли на них дождь кирпичей. Да будет огонь выкроенною для них одеждою, пусть они просят орошения, а ангел смерти подаст им кипящей воды. Пусть в бешенстве кусают себе руки, пусть грызут дерево смерти, и оно станет во внутренности их как растопленный металл.

Смотрите, смотрите, правоверные! Небо стало как расплавленная медь, а горы будто покрыты клочками красной шерсти, как сказано в Коране. Восхвалите Бога и пророка его, правоверные. Наполнитесь духом благочестия и отваги. Разите, истребляйте врагов, не оказывайте им никакого милосердия, ибо то не угодно Богу. Убивайте их, проливайте кровь их и связывайте крепко путами пленников, как сказано в Коране.

Чрез то, паче всяких добрых дел, мы получаем от Бога себе прощения и рай, где в садах эдемских будем есть плоды и мясо и возляжем на богато убранных ложах с черноокими девами!

Москва-река стала выступать из берегов своих, запруженная телами тех, которые, убегая от огня, в беспамятстве бросались в воду.

– А где мой тат-агасы? – сказал хан. – Позовите его сюда ко мне, пусть порадуется вместе с нами погибели своих прежних соотечественников, которую он паче всех нас так хитро устроил.

Девлет-Гирею принесли известие, что его тат-агасы постигла неожиданная и внезапная смерть: приходил к нему какой-то старик из Москвы, говорил с ним что-то по-русски; видели издали, что тат-агасы дал ему в руки что-то и опять с ним говорил, потом старик ушел, а тат-агасы упал и умер.

Девлет-Гирей поднял кверху указательный палец правой руки, держа голову, повернувши влево, потом сказал:

– Подайте мне Коран.

И когда подали хану Коран, он сел, углубился в него, перелистывал его, как бы ища в нем объяснения странной кончины Кудеяра; наконец положил Коран и ничего не сказал, не найдя, как видно, в Коране подходящего ответа на возникший в его голове вопрос.

Проходили годы, десятилетия, столетия. Москва, отстроившись после сожжения, причиненного ей злобою Кудеяра, не раз после того испытывала и пожары, и нашествия иноземцев. Тяжело приходилось и всей московской Руси: сильно терзали и опустошали ее литовские и русские воры во время лихолетья; потрясали ее скопища Стеньки Разина, Булавского, Некрасова, Пугачева и иных; много бродило по ее лесам и дорогам удалых, оставляя по себе память в народных песнях, а имя Кудеяра не истребилось из народной памяти.

Во всей нынешней средней России, в украинных городах старого времени, в прежней земле Северской, на берегах Оки, Десны, Ипути, Жиздры, Угры, Упы, Дона, Мечи, Быстрой Сосны и в древней рязанской земле – везде известно имя Кудеяра. Знают про него и на берегах Волги, в саратовском, симбирском, в самарском крае.

[Нынешний редактор киевской газеты «Труд», почтенный А. А. Русов, лет тому назад пять обязательно сообщил мне, что в Черниговской губернии, в Новозыбковском уезде, в даче села Рыловичи, у речки Каменки, между поселениями Демевскою и Василевского (Дубковка тож), есть песчаный бугор, носящий в народе название Кудеярова погреба. Живущий в том краю народ, говорящий наречием, составляющим переход от малорусского к белорусскому, думает, что там лежит клад, зарытый назад тому триста лет Кудеяром-разбойником. Этот Кудеяр был необычный силач, царя не боялся, разбивал знатных и богатых, а за бедных заступался.

«Мы сами було думали, що яго не було на свети, дак яго знают и в Подольской губернии – наши люди с коробками туда ходили и там слышали, що у яго и там есть погреб. И в Саратовской губернии были у яго погреба. А наш погреб, значит, самый главный. Наши ребята ходили-ходили коло яго, дак ни дается! Бают – заклятый. А сам Кудеяр на острову лежит прикованный: он бы и встал, дак не сила… птица пролятит да все мясо з яго и абклюе. Дак що вона абклюе, знов на яму наросте. Так и ляжит там… А я, каже, якбы встал, я бы всех сваих багатств дайшов. Дак не сила встать».].

Где только есть овраг с следами землянок какого-то неизвестного обиталища – там, говорят, жил Кудеяр-разбойник… Где дикая заросль, где жилище волков, человеку становится поневоле жутко, где человека как будто кто-то сзади хватает – там Кудеяр. Этот Кудеяр что-то бродячее, страшное и тайное, ни живое, ни мертвое, что-то такое, чего и объяснить нельзя. Детей пугают именем Кудеяра; бегают дети в лес, а отцы говорят им: не бегайте туда, ребята, там Кудеяр-разбойник ходит… там страшно!

Примітки

…праздник Вознесения… – християнське свято на честь вознесения на небо воскреслого Ісуса Христа; святкується на 40-й день після Великодня.

…потрясали ее скопища Стеньки Разина, Булавского, Некрасова, Пугачева и иных… – йдеться про селянсько-козацькі повстання С. Разіна (1670), К. Булавіна (1707 – 1708), одним з керівників у якого був донський отаман Ігнат Некрасов (Некраса,) О. І. Пугачева (1773 – 1775).

Подається за виданням: Костомаров М.І. Твори в двох томах. – К.: Дніпро, 1990 р., т. 2, с. 342 – 349.