1. Новиков кормит рыб

Даниил Мордовцев

Мерзляков проснулся первый. Он немало удивился тому, что проспал напролет целую ночь и очутился уже в виду Авдотьина. Утро было роскошное. Солнце, поднявшись из-за всхолмленного горизонта, лило свой красновато-золотистый свет на ярчайшую, какую он когда-либо видал, зелень; но еще не пекло, а только ласкало и согревало. Над небольшой извилистой речонкой, перепруженной плотиной, и над небольшим же лесным, поросшим с одной стороны лопухами и водяными лилиями озерцом подымался, точно сизый дымок, прозрачный туман, который тут же, на высоте аршина над поверхностью воды, и съедали солнечные лучи. По иловатому берегу озерца сновали и пищали маленькие длинноногие и длинноносые кулики.

В воздухе было столько ласки, неги и обаяния, что бакалавр, которого когда-то пеленала и убаюкивала сама природа и который после втянулся в омут городской, бесприродной жизни, чувствовал, что его охватывает умиление, граничащее с желанием глупо, против всякой логики, но сладко и искренне захныкать. Он не мог допустить, чтобы и Ириша проспала такое чарующее утро. А она спала, сладко спала, скукожившись, свернувшись клубочком и уткнув нос в подушку, точь-в-точь как спал Наполеон в Тильзите.

– Ириней! мухова кума тебя спрашивает, – говорил он, трогая девушку за плечо.

Ямщик, который тоже всю ночь прокунял на козлах, повернул к бакалавру свое беспрофильное лицо и добродушно ухмыльнулся шутливому барину.

– Но-но, боговы!

– Мухова кума спрашивает…

Ириша открыла глаза и сразу не могла понять, где она и что с ней…

– А, мухова кума… Ах, дядечка! уж и утро…

– А вон и Авдотьино.. – пояснил ямщик.

К озерцу от стоявшей на отшибе от села помещичьей усадьбы шли две человеческие фигуры, присматривавшиеся к нашим путникам. То были – старик, опиравшийся на палку, и совершенно белоголовый мальчик, несший корзинку.

– Знаете, дядя, кто это? – радостно сказала Ириша: – Это сам дедушка Новиков и Микитейка.

– Да, пожалуй что они; у тебя глаза лучше моих.

– Они, они, дядечка.

Дорога, по которой ехали путники, поворачивала с плотины к озерцу, и потому кибитка должна была встретиться с Новиковым и Микитейкой, шедшими к озеру особою тропинкою. Остановив кибитку, Мерзляков и Ириша вышли навстречу тому, к кому ехали в гости.

– Здравствуйте, дорогой учитель! – приветливо и почтительно сказал Мерзляков, снимая картуз.

– Здравствуйте, дедушка! – почти в один голос приветствовала Ириша.

– Здравствуйте, здравствуйте, други мои милые! – крепко обнимая бакалавра и Иришу, отвечал старик, к которому относились приветствия первых. – Спасибо, большое спасибо вам, что навестили анахорета, старого отшельника.

– «Авдотьинского отшельника», дедушка, – поправила Ириша, – у французов был «фернейский отшельник», а вы, дедушка, наш российский «авдотьинский».

– Ах ты, козочка моя, ах ты, сладкая, – ты всегда сумеешь сказать старику нечто похвальное, лестное… Да только куда нам в российские лезть! – нас Россия но знает… Ну, авдотьинские мы – авдотьинскими и останемся, – улыбаясь, сказал старик.

– Не говорите этого, дорогой наставник, – ваше имя живет в сердцах россиян, и слава оного перейдет к отдаленнейшему потомству, – серьезно заметил Мерзляков.

Старик грустно махнул рукой…

Старик этот был – Новиков, одна из крупных личностей в новейшей истории русской земли, громадная деятельность которого в пользу поднятия русской мысли не имеет себе равной. Новиков действительно сделал для России почти столько же, сколько Вольтер для Европы, и его по справедливости Ириша могла назвать «авдотьинским отшельником» в сопоставлении «фернейскому». Ириша знала историю жизни «дедушки Новикова» отчасти из рассказов дяди, частью же из признаний самого старика, насколько он мог познакомить с своей жизнью шестнадцати-семнадцатилетнюю девочку.

Поздоровавшись с приезжими, Новиков велел ямщику ехать прямо к усадьбе, которая находилась недалеко от того места, где он встретил приезжих.

– А мы пойдем пешочком, – обратился оо к гостям.

– Но мы вам, кажется, помешали, добрейший Николай Иванович, – сказал Мерзляков. – Вы куда-то шли.

– О, это я к своим нахлебникам и ученикам, – отвечал он с какою-то добродушной иронией в голосе.

При этом белоголовый мальчик, что нес за ним корзинку, улыбнулся во весь рот, наполненный белыми, словно из фарфора, зубами. Это был Микитейка, двенадцатилетний внук и помощник деда Зосима, пчелшща, и «правая рука Новикова», как выражался сам старик.

– К каким ученикам, дедушка? – спросила Ириша.

– Да вот, сладкая моя, они в этом озере живут, – с ласковой улыбкой отвечал старик.

– В воде?

– Да, мой друг, в воде.

– Что ж это, дедушка, рыбы?

– Рыбки, мой друг… Прежде, говорят, я был учителем и наставником людей, а теперь стал учителем зверей, птиц и рыб. Велика премудрость Божия! Прежде я находил ум и честность в людях, теперь ищу того же и бессловесных тварях…

– И находите, дедушка?

– Нахожу, мой друг.

Во время этого разговора Мерзляков молчал, изредка взглядывая на старика. За внешней иронией речи он видел серьезную мысль.

Подойдя к берегу озера, Новиков и Микитейка с корзинкой взошли на маленький плот, сделанный из нескольких досок, как бы для полосканья белья. Взглянув в воду, Микитейка засмеялся.

– Ты что? – спросил старик.

– Да уж он, Микалай Иваныч, здеся, – отвечал мальчик.

– Кто он?

– Да енарал.

– А! Здесь уже?

– Вот он – глыбко, у самова дна.

– Ну, твои глаза молоденькие – лучше видят, а я его не вижу.

Ириша, любопытство которой возбуждено было странным разговором до крайней степени, взглянула с плота в воду и в прозрачной глубине ее увидела большую, тонкую, с острою головой рыбу.

– Это щука?

– Щука, – пояснил Микитейка.

Мерзляков, видимо, ждал объяснения всему тому, что он видел.

– Вон и ученики, Микалай Иваныч, стали приходить… вон-вон, – радостно говорил Микитейка.

И Ириша, и Мерзляков ясно уже видели, что к плоту стала собираться рыба и выигрывать на поверхность озера: плотва, красноперы, окуни, гольцы все это поблескивало на солнце своими серебристыми чешуйками и, видимо, теснилось к плоту.

– Вот мои ученички, – сказал добродушный старик, указывая на воду. С прошлого года я их учу и уже кой-чему научил. Каждое утро я хожу сюда с кормом и бросаю его в воду. Рыба скоро поняла мои лекции и аккуратно в назначенный час является в мою аудиторию. Но что удивительно, так это то, что эти окуни да гольцы узнают меня в лицо, когда я прихожу в неурочный час на плот, они тоже выплывают и заглядывают на меня…

– А к деду, Микалай Иваныч, они нейдут, – неожиданно пояснил Микитейка.

– Нейдут, нейдут, а ко мне идут… Вот вы и посудите: у окуня ум, у гольца соображение, у плотвы, видите ли, тоже ум – она сильна в физиогномике…

– Ах, дедушка!.. (Ириша весело смеялась.)

Рыбы между тем показывали нетерпение, плескались как угорелые.

– А! не терпится? проголодались?

И старик, взяв из рук Микитейки корзинку, стал бросать в воду крошки хлеба, кашу, мух, тараканов. Рыбки наперехват ловили бросаемое, иногда старались отбить одна у другой лакомый кусок, перегнать друг дружку…

– А! вот и ссорятся из-за куска… значит, голодны… а как сыты – не ссорятся, – говорил старик, стараясь равномерно оделить своих питомцев.

В это время рыбы шарахнулись в разные стороны, а иные даже выскочили со страху на плот: у плота показалась щука.

– А! это он! старик! ах он, варвар! – говорил старик, покачивая головой… – А я заметил, что и рыбки стали у меня умней, осторожнее – не всегда даются разбойнику.

– Однако соловья баснями не кормят, – спохватился старик. – Рыб-то я накормил, а дорогих гостей морю с голоду… Вот что значит старость-то… Идемте же ко мне в палаты – добро пожаловать… А ты, Микитейка, мигом лети к деду и вели вырезать лучший соток медку из того улья, что сама барышня воспринимала от купели…

– Это, дедушка, у которого матка ночью плакала? – спросила Ириша.

– Да, сладкая моя.

Микитейка полетел стрелой на пчельник, расположенный по ту сторону озера, а Новиков и его гости направились к усадьбе.

Примечания

По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. – Петроград: Издательство П. П. Сойкина [без года, т. 4 – 6], с. 213 – 217.