2. Историк
П. В. Быков
В 1859 году появился его первый исторический рассказ «Медведицкий бурлак», напечатанный в прогрессивной «Русской газете», попавший затем в ученическую хрестоматию П. М. Перевлесского и прочитанный несколькими поколениями. Вслед за рассказом было напечатано в газете И. С. Аксакова «Парус» и первое историческое исследование Мордовцева «Самозванец Богомолов», которое можно назвать пробным шагом в разработке вопросов о понизовой вольнице, о самозванцах и бунтарях на Руси, то есть, таких вопросов, над разъяснением и пояснением которых никто столько не потрудился из наших писателей, как Мордовцев, этот яркий и добросовестный бытописатель судеб русского народа, преимущественно тревожных.
«Самозванец Богомолов» сразу был замечен и русскими читателями, и критикой, которая приветствовала появление в нашей небогатой литературе нового, свежего, выдающегося таланта. Сам старый историк Михаил Петрович Погодин первый обнаружил нового даровитого писателя и проездом через Саратов познакомился с Мордовцевым, приветствовал его успех и благословил молодого исследователя на дальнейшие труды.
После «Самозванца Богомолова» одно за другим начали появляться дальнейшие исследования Мордовцева в литературных и специальных изданиях: «Заметаев», «Атаман Брагин и разбойник Зубакин», «Самозванец Степан Малый», «Самозванец Ханин», «Пугачевщина», «Крестьяне в юго-западной Руси в XVII веке», «Падение Польши», «Выдержки из истории Польши», «Груня, атаман разбойников», «Гайдамачина», «Разбойничий атаман Беркут», «Типы современной понизовой вольницы», «Пугачевский полковник Иванов» и многие другие.
М. П. Погодин по первому произведению Мордовцева угадал в нем талант, оценил его значение. Какое же впечатление должны были произвести последующие произведения Мордовцева, все более и более расширявшего поле своей деятельности? Она была такова, что в Петербургском университете на историко-филологическом факультете был поднят вопрос о предоставлении ученому саратовцу кафедры по русской истории. Н. П. Костомаров, А. Н. Пыпин и В. И. Ламанский деятельно хлопотали об этом. Сохранилось письмо Ламанского к Даниилу Лукичу по этому поводу, относящееся к 1860 г.
«Выслушай меня, – писал Ламанский, – как доброго своего старого товарища, который хотя и непростительно небрежен в переписке, но искренно любит тебя и уважает по старине. В университете нашем скоро будет предлагаться кандидат на кафедру русской истории, именно новой. Костомаров и Пыпин хотят предложить тебя; ты знаешь Николая Ивановича, его рассеянность и прочее; надо тебе написать ему, объявив свое желание и согласие, и, конечно, с известными условиями, т. е. представить к известному времени магистерскую диссертацию или, главное, заявить о ней.
У тебя есть материалы, даже готовые статьи. Не отказывайся, ради Бога, и верь мне, что я говорю тебе от души. Ты все равно собирался к нам весною – вот тебе и время, и случай окончить свою диссертацию. После вакансий ты можешь и сдать экзамен (если хочешь раньше), и иметь диспут. Впрочем, обо всем этом тебе лучше списаться с Пыпиным, который уже говорил мне, что собирается тебе писать о профессуре. Говорю тебе, чтобы толкнуть тебя. Попроси, пожалуйста, от меня Анну Никаноровну, чтобы она погоняла тебя».
Как ни лестно было это предложение для Мордовцева, любившего науку и уже внесшего в ее область хороший вклад ценными исследованиями по истории Польши, Малороссии и пугачевщины, но, поглощенный работой в саратовских архивах, а быть может пугавшийся перспективы сложных хлопот, связанных с получением профессорской кафедры, он не внял просьбам друзей и отказался от профессуры.
Последовал с его стороны и вторичный отказ, когда за уходом Костомарова из петербургского университета кафедра русской истории оставалась вакантной, и друзья нашего писателя настойчиво звали Мордовцева в Петербург для соискания этой кафедры. Вторичному отказу, по словам одного биографа Даниила Лукича, содействовало то обстоятельство, что как раз в это время он был занят приготовлением себя к коммерческой деятельности по настоянию братьев, имевших крупные торговые сношения с заграничными рынками по экспорту сырья; когда же надобность в этом миновала, и задуманное дело не состоялось, то помехою и послужила дружба с Н. И. Костомаровым, вновь поселившимся в Саратове, и с которым ему трудно было расстаться. Научная карьера, по мнению того же биографа,
«была бы и не по характеру нашему писателю: он был слишком уж живой, отзывчивый и беспокойный человек по всему складу своего ума, чтобы быть в состоянии сосредоточиться на специальности и уйти в узкую ученую раковину».
Замечание это вполне справедливо, однако, вследствие отказа Мордовцева русская историческая наука, без сомнения, потеряла много, если принять во внимание ценность его первых исследований. Независимо от того, что эти исторические монографии по очень многим данным, в них заключающимся, и по новому интересному освещению представляют богатое приобретение науки, они замечательны еще мастерством, необыкновенной живостью изложения и большой доступностью. Широкой, размашистой кистью, сочными, яркими красками написаны они, живо перенося читателя в те времена, из которых взяты. Исторические моменты, вроде гайдамачины или понизовой вольницы, движений в расколе или переживаний Польши, величавые образы царей и иных власть имущих особ, типы и фигуры самозванцев и разбойников у Мордовцева воспроизведены с таким искусством, которое отличает только крупных писателей-художников, истинных мастеров слова.
Без сомнения, Мордовцев имеет в русской исторической литературе крупное значение. А каково именно это значение, он определяет сам в одной из своих многочисленных публицистических статей.
«Задача русского народа в будущем, – говорит он, – его роль в истории человечества и его взаимодействие на другие народности мира уразумеются только тогда, когда русский народ будет иметь свою историю, то есть обстоятельную, беспристрастную и умно-художественно нарисованную картину того, как пахал землю, вносил подать, отбывал рекрутчину, благоденствовал и страдал русский народ, как он коснел или развивался, как подчас он бунтовал и разбойничал целыми массами, воровал и бегал тоже массами в то время, когда для счастья его работали генералы, полководцы и законодатели.
Изучению проявления центробежной силы и ее факторов (народные движения, понизовая вольница, пугачевщина, гайдамачина, Пугачевы, Железняки, Заметаевы, Брагины и подобные им факторы) мы посвятили большую часть наших исторических работ и полагаем, что этим скромным делом мы все-таки положили первый камень под великое здание будущей истории русского народа».
Здесь Мордовцев прямо определяет, чем он всегда интересовался в отечественной истории, каким явлениям в ней предпочитал посвящать свои работы. При этом нельзя не отметить и его необычайной скромности, ради которой он именует себя не более как каменщиком, простым рабочим в деле сооружения будущего народного исторического храма. Очеркам своим, собранным в двух томах, он дал название «Исторических пропилеев», потому что видит в них лишь
«подготовительные для истории, до некоторой степени обработанные материалы, простые кирпичи, может быть, пригодные для того, чтобы войти служебным материалом в будущее здание истории, – подобно тому, как классические пропилеи, составляя преддверие храмов, не считались обителями божества, а только вели в эти святыни через анфилады колонн и портиков».
Есть прекрасные страницы в исторических исследованиях Мордовцева. Вот, например, несколько строк, посвященных описанию (из эпизода Гайдамачины) того, как гибелен был для южно-русских крестьян вольный переход с места на место.
«В Малороссии, – рассказывает ее даровитый историк – шпионы богатых помещиков, переходя из села в село, волновали народ тайными обещаниями, а между тем на землях этих помещиков, которые желали привлечь к себе чужих крестьян, выставлялись большие деревянные кресты, а на этих крестах для грамотных обозначалось «скважинами проверченными», на сколько лет новопоселившимся обещается льгота от всех «чиншов», т. е. от оброка и барщины.
Крестьяне с своей стороны бродили от одного места к другому, выискивая, нет ли где креста и сколько на нем просверлено скважин. И вот мужик проведает о новой кличке на слободку и нового креста ищет и таким образом весь свой век не заводит никакого хозяйства, а таскается от одного креста к другому, перевозя свою семью и переменяя свое селение…
И вот пополняются и без того богатые имения панов-магнатов, и беднеют бедные помещики, и окончательно нищают крестьяне. Магнатам хорошо жить на Украине; цветут их имения; пополняются кладовые сокровищами; к тысячам душ крестьян прибавляются новые тысячи; на их полях пасутся табуны лошадей, стада овец, – и поэт последующих поколений говорит о нем: «Богат и славен Кочубей, его луга необозримы» и проч.
Зато нехорошо жить бедному народу на Украине. Таскаясь от креста к кресту весь свой век, он ничего не приобретает, пока окончательно не успокаивается под могильным крестом. Но более страстные натуры не примиряются с этою страдальческой жизнью и, не вытерпев тяжелого гнета, уходят, куда глаза глядят, кто в Запорожье, кто в гайдамачину» и т. д.
Для большей части своих замечательных исторических исследований Мордовцев брал преимущественно темные стороны исторического прошлого русского народа. Сам писатель объясняет, что он имел основание отдавать этим темным сторонам предпочтение, прежде всего потому, что темных сторон в истории нашего народа – собственно народа, а не государства – несравненно более, чем светлых, а затем потому, что без них русская история всегда являлась бы неполною, недоконченною книгою, картиною без теней, красок и достаточного освещения.
Мы остановились на этой стороне деятельности Мордовцева, на его исторических работах не без цели: мы хотели показать, что он, помимо дарования, сделался историком-романистом совершенно по праву, явясь в области этой во всеоружии учености, с богатыми данными, великолепно подготовленный, с твердо установившимися взглядами на те эпохи и события русской истории, из которых он заимствовал сюжеты для своих беллетристических произведений.
Ему, не поверхностно знакомому с отечественной историей, а изучившему ее, в особенности некоторые части ее, в совершенстве, выбрав какой-нибудь сюжет, не надо было идти ощупью при разработке его в романе: готовый, давно ему известный, им прекрасно обследованный материал был к его услугам. Ему оставалось только использовать данный материал и воспроизвести его в художественной форме, обставить его теми деталями, на которые он был такой мастер, и которые, в большинстве случаев, были не плодом его богатой фантазии, а результатом всестороннего знакомства с историческими эпохами, с бытом народным, со стариной стародавней, с летописями, мемуарами современников и проч.
Примечания
По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года], с. 12 – 17.