1. Древнейшая история Печерского монастыря по письменным источникам

Каргер М.К.

Киево-Печерский монастырь, зародившийся в самом конце княжения Ярослава и уже при Ярославичах занявший первое место не только среди монастырей Киева, но и всей Руси, в древнейшем периоде своего существования выступает, по словам современного историка церковно-политической жизни Киевской Руси,

«как деятель, далеко выходящий за пределы монастырской ограды, развивающий большую литературную работу, берущий в свои руки летописание, начатое при митрополичьей кафедре Феопемпта, пытающийся влиять на княжескую и церковную жизнь Киевской Руси, выдвигающий из своей среды ряд лиц, занявших с честью епископские кафедры, и естественно, вызывающий к себе разнообразное отношение князей, митрополии, епископов и других руководящих слоев киевского общества» [М.Д.Приселков. Очерки…, стр. 165].

Однако, несмотря на крупнейшую церковно-политическую роль, которую Печерский монастырь играл уже при Ярославичах, историю его и в эту пору, и в последующую, вплоть до второй половины XII в., нельзя признать достаточно исследованной.

Древнейшая история Киево-Печерского монастыря уже в очень раннюю пору была овеяна благочестивыми легендами, выросшими в самом монастыре и поддерживавшимися в среде его многочисленных выходцев. Письменные памятники, повествующие о начальном периоде истории монастыря, несмотря на их древность и тем самым близость к описываемым событиям, далеко не согласны в своих показаниях. Отражая различные церковно-политические концепции, эти источники нередко прибегают не только к приему умолчания о тех или иных фактах из жизни монастыря и его основателей, но и к искусному тенденциозному искажению этих фактов для большей убедительности общей концепции.

Отнюдь не ставя перед собой задачу написания истории Киево-Печерского монастыря, мы вынуждены, однако, коротко остановиться на основных исторических этапах его формирования, без чего было бы затруднительно понять историю сложения архитектурного комплекса монастыря.

Работы А.А.Шахматова, М.Д.Приселкова и Д.С.Лихачева над начальными летописными сводами, Киево-Печерским патериком и Печерской летописью позволяют ныне разобраться не только в этих драгоценнейших памятниках киевской письменности, тесно связанных с литературной работой печерских монахов, но и в самой истории Киево-Печерского монастыря.

Древнейшим сочинением, вышедшим из среды Печерского монастыря и имевшим целью рассказать о начальной истории последнего, был летописный свод, созданный в 1072-1073 гг. Никоном Печерским. [с. 337]

Как предполагал А.А.Шахматов, статья о начале Печерского монастыря читалась в Своде Никона не под 1051 г., куда ее переставил потом составитель Начального свода, частью по той причине, что в этой статье упоминается о поставлении Илариона митрополитом в 6559 (1051) г., частью же под влиянием Жития Антония, утверждавшего, что монастырь возник не при Изяславе, а гораздо раньше, в княжение Ярослава. Перенесение рассказа о начале Печерского монастыря из статьи 1062 г., где она, по предположению А.А.Шахматова, читалась в Своде Никона 1073 г., под 1051 г. было, по мнению того же исследователя, своего рода компромиссом между старой традицией, связывавшей появление монастыря с поселением Антония в пещерке, оставшейся свободной после Илариона, и утверждением Жития Антония относительно глубокой древности, когда началась «подвижническая» жизнь Антония [А.А.Шахматов. Разыскания…, стр. 444-445]. Во времена игуменства Никона в Печерском же монастыре был составлен другой памятник, драгоценный для начальной истории монастыря, – Житие Феодосия, написанное известным Нестором [М.Д.Приселков. Очерки., стр. 166]. На основании этих двух исторических сочинений, созданных в монастыре, начальная история самого монастыря выясняется в следующем виде.

История возникновения монастыря изложена в Своде Никона в связи с первой попыткой поставить на руководство русской церковью русского митрополита Илариона. Летописный рассказ «Чего ради прозвася Печерский монастырь» повествует о том, что «прозвутер» церкви Апостолов в княжеском селе Берестове, именем Иларион, «мужь благ и книжен», удаляясь из Берестова на холмистый берег Днепра, среди великого леса «ископа ту печерку малу», совершая в ней тайно отшельническую молитву.

В 1051 г. Ярослав поставил Илариона митрополитом, и пещера Илариона была заброшена («а си печерка тако оста»),

Однако вскоре («не по мнозех дьнех») в «печерке» появился новый отшельник – пришедший из далеких странствий некий человек родом из города Любеча, принявший во время своего паломничества монашеский постриг с именем Антония. Походив по киевским монастырям, новый подвижник не удовлетворился их состоянием и обосновался в заброшенной Иларионовой печере.

Из дальнейшего повествования летописца известно, что несколько позже, уже в княжение Изяслава, вокруг печеры Илариона-Антония начали собираться последователи Антония. Когда их число достигло двенадцати, они «ископаша печеру велику», соорудили церковь (по-видимому, пещерную) и кельи.

Среди первых пустынножителей был и пришедший к Антонию когда-то, до 1058 г., Никон, будущий составитель рассказа о начале Печерского монастыря и редактор Летописного свода 1073 г. [там же, стр. 172] Вскоре у нового монастыря возник крупный конфликт с князем. По рассказу Нестора, в пещеру пришли [с. 338] и были здесь пострижены Никоном под именами Варлаама и Ефрема сын первого у Изяслава боярина Ивана и «каженик некто от княжа дому». Разгневанный Изяслав потребовал «единого от них (пещерников) привести пред ся, дръзнувша таковоа сътворити».

Перед князем предстал Никон, по-видимому, главный виновник пострига названных лиц без разрешения князя. Изяслав угрожал Никону: «На заточение послю тя и сущаа с тобою и печеру вашу раскопаю». Никону пришлось удалиться в Тмуторокань. С уходом Никона и Антоний совершенно отстранился от строительства монастыря, удалившись «в ину гору» – в новую пещеру. Во главе монастыря был поставлен вышеназванный боярский сын Варлаам. При Варлааме с разрешения Антония в монастыре была сооружена первая наземная, очевидно деревянная, церковь. Летописный рассказ называет ее «церьквицею малой над печерою во имя св.Богородицы Успение».

Вскоре Изяслав взял Варлаама из Печерского монастыря, назначив его игуменом в свой Дмитриевский монастырь, заложенный подле городских стен Киева. Во главе Печерского монастыря был поставлен Феодосии. По рассказу летописи, еще Варлаамом, а по Несторову житию Феодосием, была испрошена у Изяслава «гора» над печерою для постройки нового разросшегося монастыря. Князь, еще недавно грозивший «раскопать печеру», подарил монастырю просимую отшельниками местность подле княжеского села Берестова, и вскоре здесь был сооружен огражденный «столпьем» монастырь, в центре которого была выстроена «церковь велика». По Несторову Житию, постройка расширенного монастыря на горе «над печерою» произошла в 1062 г.

В начале 70-х годов XI в. монастырь вновь вступил в серьезный конфликт с князем, на этот раз со Святославом, который совместно с Всеволодом изгнал Изяслава из Киева. В этой междоусобной борьбе Ярославичей Печерский монастырь поддерживал Изяслава, считая, что Святослав, захватив киевский стол, нарушил предсмертную волю своего отца, Ярослава. Феодосии открыто выступил против Святослава, писал «епистолии», направленные князю, приказал в виде протеста поминать в богослужении князя Изяслава «яко стопному тому князю и старейшину всех», а Святослава, фактически сидевшего на киевском столе, не поминать как «чрез закон седшу на столе том» [Патерик, стр. 51]. Вызывающее поведение печерского игумена, наконец, взорвало князя, который ударив о землю епистолией Феодосия «великой зело», «яко лев рикнул на праведного». Князь собирался осудить Феодосия на заточение. Уступая просьбам напуганной печерской братии и киевской знати, Феодосий отступил, прекратив борьбу против Святослава, Никон же вновь вынужден был уехать в свой монастырь в Тмуторокани.

Примирение Феодосия со Святославом ознаменовалось крупными княжескими милостями к монастырю. Святослав прирезал монастырю новую допол[с. 339]нительную территорию, значительно расширив владения монастыря, и принял активное участие в закладке нового каменного монастырского собора.

В Начальном своде 1095 г. под 1073 г. закладка нового храма описана так:

«Того же лета основана бысть церковь Печерьская Святославом княземь, сыномь Ярославлимь, игуменом Феодосьемь, епископом Михаилом, митрополиту Георгиеви тогда сущю вь Грецех, а Святославу Кыеве седящу» [Ипат. лет. 6581 (1073) г.].

Нестор в Житии Феодосия повествует об этом событии в агиографическом стиле, уснащая основные известные ему факты многочисленными проявлениями «божественного провидения». Так, по рассказу Нестора, вопрос о выборе места для новой церкви оживленно дебатировался в монастыре при участии «множества людий». Предложения о месте предполагаемой постройки были различны – «месту на възграждение овемь она кажющим, инем же ино», но ни одно из этих мест так не подходило для постройки храма, как «княже поле, близ прилежаше». И вот в самый разгар споров «по строению божию» мимо проезжал князь Святослав и «увидевь мног наряд и вопроси, что творять ту». Узнав о причине сборища, князь «съврати коня», подъехал к спорящим и разрешил их спор. «Подвижимь от бога», князь указал «место на своемь поле и повеле ту възградити таковую церковь» [Патерик., стр. 51].

Отбрасывая агиографический стиль рассказа Несторова Жития, нетрудно понять его историческую основу: помирившийся с уступившим игуменом князь не только подарил монастырю новую землю, входившую, очевидно, в его Берестовскую вотчину, но и пожертвовал немалые средства на постройку нового монастырского каменного храма.

Через год после закладки храма, 3 мая 1074 г., Феодосии умер, не дожив до завершения постройки. По-видимому, на некоторое время сооружение храма было прервано. Только под 1075 г. летописец сообщает о продолжении м завершении строительства:

«В лето 6583. Почата бысть церкви Печерьская над основаньемь Стефаном игуменомь; из основанья бо Федосий поча, а на основаньи Стефан поча и кончано бысть на третее лето месяца июля в 1 день» [Ипат. лет. 6583 (1075) г. То же известие под 6583 г. в Лавр., Воскр., Ник., Ерм., Тип., Густ., Льв. лет. и в Лет. Пер.-Сузд., только в последнем окончание постройки отнесено к 1 июля, в большинстве остальных летописей – к 11 июля; в Ерм. и Густ. лет. день окончания не уточнен].

В Житии Феодосия не упоминается дата окончания постройки. Нестор сообщал лишь, что Стефан завершил постройку «в мало лет».

Летописное известие о завершении постройки собора игуменом Стефаном получило в нашей историографии различные толкования, вследствие чего у различных авторов приводятся разные даты окончания постройки собора. В летописной статье под 6583 (1075) г. – говорится о начале (в 1075 г.) нового периода строительства храма «над основанием», которое было совершено еще при Феодосии. На третье лето, т.е. спустя два года после возобновления строительных [с. 340] работ в 1075 г., в июле 1077 г. постройка была закончена. Именно так и, на наш взгляд, совершенно правильно понимали летописный текст первые авторы, писавшие об истории Печерского монастыря, – митрополит Самуил (Миславский) [Краткое описание Киево-Печерской лавры. Изд. 2-е, Киев, 1805, стр. 14-15], Е.Болховитинов [Описание Киево-Печерской лавры, стр. 10], П.Г.Лебединцев [Киево-Печерская лавра в ее прошедшем и нынешнем состоянии. КС, т. XV, 1886, май, стр. 34], и вслед за ним Н.И.Петров [Н.И.Петров. Историко-топографические очерки…, стр. 74] и др.

Из иной трактовки летописного текста исходил М.Д.Приселков. Он полагал, что слова «и кончена бысть на третье лето» надо исчислять по отношению к дате закладки собора при Феодосии в 1073 г., и на этом основании относил окончание постройки вопреки ясному тексту летописи к 1075 г. [М.Д.Приселков. Очерки…, стр. 218-219]

Законченный в 1077 г. храм стоял, однако, неосвященным до 1089 г., т.е. двенадцать лет. По вопросу о причине столь длительной задержки освящения законченной постройки высказывались различные объяснения. Одним исследователям казалось, что задержка была вызвана незаконченностью внутреннего убранства храма, так как по тем или иным причинам монастырь не располагал возможностью своевременно украсить храм фресковой росписью или мозаикой [Н.И.Петров. Историко-топографические очерки…, стр. 74-75]. Однако для такого предположения нет абсолютно никаких оснований.

Выдвигалось и другое объяснение. По мысли М.Д.Приселкова, задержка освящения храма была вызвана трениями между монастырем и киевской митрополичьей кафедрой. Монастырь, во главе которого с 1077 или 1078 г. встал вновь вернувшийся из Тмуторокани Никон, по мнению М.Д.Приселкова, видимо, соединял вопрос об освящении нового каменного собора, постройку которого начал Феодосии, с вопросом об официальной канонизации последнего. Находившаяся в руках греков киевская митрополия, однако, не давала своего согласия на канонизацию Феодосия. Не желая отделять вопрос об освящении монастырского храма от официального признания основателя монастыря, Никон, по мнению М.Д.Приселкова [М.Д.Приселков. Очерки…, стр. 231], задерживал освящение.

Только после смерти Никона в 1088 г., когда в монастыре с вступлением в игуменство Иоанна, возобладали иные церковно-политические концепции, вопрос о канонизации Феодосия и вопрос об освящении храма были разъединены и, не дождавшись официальной канонизации со стороны митрополии основателя монастыря Феодосия, монастырь получил разрешение на освящение собора, что и было осуществлено в 1089 г.

В конце 80-х или в самом начале 90-х годов XI в., во всяком случае уже после освящения каменного монастырского собора, при митрополичьей кафедре, не одобрявшей, как известно, роли и позиции, занятой Печерским монастырем в церковно-политической жизни Киевского государства, возник новый литера[с. 341]турный труд, грекофильствующий автор которого попытался тенденциозно исказить раннюю историю Печерского монастыря, объявив дело создания Печерской обители, с одной стороны, греческой помощью и участием, с другой – «небесным» вмешательством, однако явленным также по преимуществу через греков.

Этот не дошедший до нашего времени литературный памятник, известный под именем Жития Антония, был реконструирован трудами А.А.Шахматова на основе анализа ряда более поздних литературных произведений, вошедших в состав Киево-Печерского патерика [А.А.Шахматов. 1) Житие Антония и Печерская летопись. ЖМНП, ч. CCCXVI, СПб., 1898, март, стр. 105-149; 2) Разыскания…, гл. XII. См. также: М.Д.Приселков. Очерки…, стр. 238-274].

Изучение двух «посланий» епископа Симона Поликарпу, написанных между 1222 и 1226 гг., и ряда других сказаний, сохранившихся в составе Печерского патерика, позволило А.А.Шахматову установить наличие в числе источников, которыми пользовался Симон, рукописного Жития Антония, по-видимому, найденного Симоном в одном из рукописных хранилищ северо-восточной Руси. Пользуясь текстом этого Жития, Симон, по мнению А.А.Шахматова, понимал тенденциозный характер этого сочинения, и сравнивая его с другими литературными произведениями, возникшими в самом монастыре, пытался частичной переработкой найденного им Жития привести сообщаемые в Житии известия в некоторое согласование с фактами, известными автору из других памятников, отражавших более древнюю печерскую традицию.

Влияние Жития Антония А.А.Шахматов прослеживал также в сказаниях того же Печерского патерика, принадлежавших перу Поликарпа, а также в Начальном летописном своде 1095 г., редактор которого правил некоторые части Свода 1073 г., основываясь на Житии Антония.

Тенденциозное и искаженное изложение в Житии Антония начальной истории Печерского монастыря, несмотря на некоторую правку и переработку со стороны Симона, все же именно через его труд широко проникло в историографию Печерского монастыря.

Основная тенденция Жития, охарактеризованная выше, объявить возникновение и строительство Печерского монастыря делом рук греков или результатом «божественного промысла», осуществляемого также преимущественно через греков, весьма ярко сказалась в известиях о постройке, украшении и освящении каменного монастырского собора. Повесть «О пришествии мастеров церковьных от Царяграда к Антонию и Феодосию», изложенная Симоном в его втором послании к Поликарпу, была взята им целиком из Жития Антония, с той лишь переделкой, что почти везде рядом с Антонием Симоном было поставлено имя Феодосия, хотя везде действующим лицом, как след пользования Житием, остается Антоний [М.Д.Приселков. Очерки…, стр. 250 и сл.].

Повесть рассказывала о том, что в пещеру к Антонию и Феодосию «приидоша от Царяграда мастери церковнии, четыре мужие богати велми». Пришедшие [с. 342] спросили, «где хощета начати церковь». Из дальнейшего рассказа явствует, что Антоний и Феодосии были, по-видимому, в некоторой нерешительности по вопросу о месте для постройки храма, сославшись на бога – «идеже господь место наречет», чем уже в самом начале повести подчеркнута мысль о том, что приезд мастеров отнюдь не был обязан вызову из монастыря. Мастера отмечают наличие у них «толикого злата».

На недоуменный вопрос основателей монастыря перед лицом всей собравшейся братии мастера рассказали о причине их приезда:

«Намь спящимь в домех наших рано въсходящу солнцю, приидоша к комуждо нас благообразнии скопци, глаголяще: зовет вы царица Влахерну. Нам же идущим, пояхом с собою другы и южикы (родственников – М.К.) своа и обретохомся рано вси пришедше к царици».

«Влахернская царица», т.е. сама богоматерь, изложила мастерам цель их вызова: «Хощу церковь възградити себе в Руси в Киеве, велю же вам, да возмета злата собе на 3 лета». На вопрос мастеров, «в чюжу страну отсылаеши нас, к кому тамо приидемь?», царица назвала имена Антония и Феодосия, предсказав при этом, что Антоний «отходит света сего на вечный», а Феодосии «2 лета по нем идет ко господу».

Снабдив мастеров мощами мучеников и наместной иконой, царица обещала мастерам: «Прийду же и сама видети церкви и в ней хощу жити». Когда царица приказала назвать церковь в свое имя, мастера не смели спросить ее имя, но царица сама добавила что церковь «Богородичина будет». Мастера клятвенно утверждали, что злато они получили «пред многыми свидетели» из рук Антония и Феодосия и спустя месяц после их отъезда выехали в путь. Антоний раскрыл присутствовавшим смысл «видения».

В качестве «меры широты и долготы и высоты» будущей церкви был взят пояс, пожертвованный перед этим варягом Шимоном. Выбор места для постройки определился также «божественным промыслом». В первый день место церкви «обретоша сухо», тогда как по всей земле была роса. На другое утро, наоборот, была «по всей земли суша», а на месте предназначенном для постройки, – роса.

На третий день златым поясом была измерена «широта и долгота» будущей постройки, после чего упавший с неба огонь «пожже все древа и тръние и росу полиза, долину сътвори, якоже рвомь подобно».

Повесть «О пришествии писцев церковных ко игумену Никону от Царяграда», так же как и повесть «О пришествии мастеров», еще раз подчеркивала греческое, царьградское происхождение не только монастырского собора, но и его внутреннего убранства. «От того же богохранимого Констянтиня града» к игумену Никону пришли «писци иконнии» с выражением недовольства по поводу того, что монастырь будто бы обманул их, заключая договор на работу по росписи храма. «Постави рядца наша, сказали они, хощеве ся истязати: намь показаша церковь малу и тако урядихомся предо многыми сведетели, она же церковь велика вельми, – и се ваше злато възмете, а мы идемь к Цариграду».

Игумен спросил, как выглядели заключавшие с писцами договор, на что те утверждали, что представители монастыря имели «подобие и образ Феодосия [с. 343] и Антония». Никон пояснил, что основатели монастыря Феодосии и Антоний умерли уже более 10 лет назад и «явити» их мастерам невозможно. Мастера продолжали настаивать на том, что они «перед сими ряд створихом, злато взяхом, от руку ею», и требовали, чтобы им был предъявлен «образ ею». Когда игумен вынес образ преподобных, писцы поклонились ему и уверовали, что Антоний и Феодосии «живы еста и по смерти».

Отдав мусию, которую они намеревались продать, «ею же святый алтарь строиша», художники, покаявшись, рассказали о своих приключениях. Доехав в ладьях до Канева, они увидели «церковь сию велику на высоте». На вопрос о том, какая это церковь, они получили ответ: «Печерьска, ей же вы есте писци». Разгневанные, они хотели бежать вниз, но в ту же ночь на реке разразилась страшная буря. Проснувшись утром, они очутились уже близ Треполя, а ладья их сама плыла вверх по реке, против течения. В другую ночь писцы опять видели церковь и ее наместную икону. Голос от этой иконы предупредил художников:

«Человеци, что всуе мятетеся, не покоряющеся воли сына моего и моей, и аще мене преслушаетеся и бежати восхощете, вся вы вземши и с лодиею поставлю в церкви моей. И се же да весте яко оттуду не изыдете, но ту в монастыри моемь остригшися, живот свой скончаета».

Утром писцы вновь хотели бежать вниз по реке «и много трудившеся, гребуще, а лодиа горе идяше противу». Видя бесполезность сопротивления, мастера подчинились и вскоре их ладья сама пристала под монастырем.

Выполнив работу, «мастеры же и писци» остались в монастыре «во мнишеском житии», а после смерти были положены «в своем притворе». Рассказ заканчивается упоминанием о том, что «суть же и ныне свиты их на полатах и книгы их греческаа блюдомь в память чюдеси».

Едва ли можно сомневаться в том, что тенденциозный подбор легенд о прибытии царьградских зодчих, а позже царьградских живописцев для постройки и украшения Печерского собора может быть истолкован в ряду прочих литературных приемов Жития Антония, как преднамеренная фальсификация древнейшей истории Печерской обители составителем этого литературного произведения, действовавшим, вероятно, по прямой указке киевской митрополии.

Ни в летописном Своде Никона, ни в несторовом Житии Феодосия нет ни малейших намеков на прибытие царьградских зодчих и живописцев для участия в постройке каменного печерского храма, хотя оба произведения вышли из-под пера не только современников, но и активных участников строительства Печерского монастыря.

Тем не менее версия Жития Антония, сделавшаяся достоянием позднейшей историографии в передаче послания Симона, вошедшего в Киево-Печерский патерик, безоговорочно завладела умами историков русского зодчества и живописи. Не приходится этому удивляться: основные тенденции грекофильствуюшего фальсификатора конца XI в. оказались вполне созвучными господствовавшим до недавнего времени в историографии древнерусской культуры тенденциям неумеренного преувеличения роли византийской культуры в сложении культуры древней Руси. [с. 344]

Так, комментируя текст Печерского патерика, один из крупнейших историков древнерусского искусства, Д.В.Айналов, писал:

«Три инициативы соединились в одном стремлении построить этот храм, на несколько столетий ставший особо чтимой святыней древней Руси: русская, с Антонием и Феодосием, Ярославом (?-М.К.) и Святославом во главе, греческая, – при посредстве Влахернского храма, и варяжская, с Шимоном и его родом во главе» [Д.В.Айналов. История древнерусского искусства. Киев-Царьград-Херсонес. ИТУАК, № 57, Симферополь, 1920, стр. 234-235].

Д.В.Айналов, считая присылку царьградских мастеров от Влахернского храма реально-историческим фактом, утверждал, что эта была «вторая исторически известная школа греческих мастеров в Киеве» [там же, стр. 236]. В более ранней работе, посвященной строительной деятельности кн. Владимира, тот же исследователь утверждал, что, кроме первого призыва греческих мастеров для постройки Десятинной церкви князем Владимиром, «в наших летописях для всего великокняжеского периода отмечается только еще один приход греческих мастеров для построения знаменитого Печерского храма» [Д.В.Айналов. К вопросу о строительной деятельности св. Владимира. Сб. в память… кн. Владимира. Пгр., 1917, стр. 21].

Появлению новой партии пришлых мастеров Д.В.Айналов придавал большое значение: «Каждое из двух летописных известий о появлении этих мастеров в Киеве, – по словам Д.В.Айналова, – отмечает новый период в истории киевского искусства великокняжеского времени» [там же].

В другой, более поздней работе Д.В.Айналов писал:

«Они (царьградские зодчие и живописцы, – М.К.) принесли на Русь вместе с новым типом храма также новое византийское художественное направление, новый стиль: так возникла новая киевская школа» [D.Ainalow. Geschichte der altrussischen Monumentalkunst der vormoskovitischen Zeit. Berlin-Leipzig, 1932, стр. 25].

Безоговорочное доверие исследователя к тенденциозной легенде приводило его не только к признанию в качестве исторической реальности факта «второго призыва» византийских мастеров, но и к утверждению о весьма значительном воздействии этих новых пришельцев на весь ход развития киевской художественной культуры.