1. Вышгородский храм-мавзолей и его церковно-политическое значение в XI – начале XII в.

Каргер М.К.

Благодаря тому, что в течение XI – начала XII в. Вышгород и его реликвии были в центре событий церковно-политической жизни Киева, запечатлевшихся в ряде древнейших произведений киевской письменности, почти столетнюю историю постройки Вышгородского храма-мавзолея можно восстановить так подробно и обстоятельно, как это невозможно сделать ни для одного из наиболее прославленных храмов Киева и Киевской Руси.

Исключительный интерес, который представляет история создания Вышгородского храма-мавзолея, вызывается не только тем, что строительная история этого храма отражает, как в зеркале, политическую историю Киевского государства со второго десятилетия XI по второе десятилетие XII в. и глубоко переплетена с ней. Выполняя большую по идейно-политической значимости задачу создания храма-монумента над телами князей, ставших знаменем борьбы за национальную независимость еще очень молодой, но уже окрепшей в сложной международной политической обстановке русской церкви, русские зодчие, сначала «древодели» – носители исконной народной архитектурной традиции, а с 70-х годов XI в. «зьдатели», выросшие в обстановке грандиозного строительства Ярослава и его наследников, создали ряд сменявших друг друга деревянных, а потом каменных построек, которые благодаря своеобразию их идейно-художественного замысла имели огромное значение для развития древнерусского зодчества.

Первое письменное известие о храме в Вышгороде появляется в летописной статье «О убиеньи Борисове», изложенной в Повести временных лет под 1015 г., но, по мнению А.А.Шахматова, включенной еще в Древнейший Киевский летописный свод [А.А.Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908, стр. 66 и сл.]. [с. 310]

Эта летописно-агиографическая статья, являющаяся, как известно, одним из первых русских житий, повествует об убийстве князем Святополком двух своих младших братьев, Бориса и Глеба. Повесть об убийстве кн. Бориса заканчивается рассказом о последнем злодеянии «оканьнного» Святополка, узнавшего о том, что Борис, которого убийцы везли с места убийства на р.Льте «увертевше в шатер», как мертвого, еще жив («еще дышющю ему»), и пославшего двух варягов «прикончити» его. Один из посланных, убедившись «яко и еще жив есть», извлек меч и «проньзе и к сердцю» [Лавр. лет. 6523 (1015) г.]. Убитого князя привезли в Вышгород. «И положиша тело его, принесше отай Вышегороду, у церкве святаго Василия» [там же].

Деревянный (как явствует из дальнейшего) храм св. Василия был выстроен, по-видимому, еще Владимиром или при Владимире в честь христианского патрона «обращенного» князя, получившего при крещении это имя.

Прошло четыре года. Борьба Ярослава со Святополком за киевский стол кончилась поражением Святополка. В 1019 г. «Ярослав прея вьсю волость Русьскую». О дальнейшей судьбе Вышгородского храма, подле которого был погребен кн. Борис, узнаем из Сказания о Борисе и Глебе – литературного памятника, созданного, по-видимому, в последние годы жизни Ярослава [Жития мучеников Бориса и Глеба. Памятники древнерусской литературы, вып. 2, Пгр., 1916, стр. 27-66].

Автор анонимного Сказания о Борисе и Глебе, развивая и углубляя историческую основу, созданную его предшественником, автором летописной статьи «О убиеньи Борисове», сделал из Жития, или, как он сам его называл, Сказания, большую историческую повесть, отнюдь не стремясь подгонять факты под схемы литературной схоластики византийских житий. Его произведение пронизано нескрываемой политической тенденцией. Эта тенденция раскрывается уже с первых слов Сказания, в цитате из Псалтири: «Род правыих благословиться, рече пророк, и семя их в благословении будет».

Автор Сказания восхваляет Ярослава как лучшего представителя «рода правых», сына князя-просветителя Владимира, брата «святых братьев». Автор настойчиво подчеркивает политическую мораль князьям, не покоряющимся старшим. В заключительной похвале автор Сказания говорит, что «пособием» святых братьев «князи наши противу встающая державно побеждают и всею помощью хваляться». В той же похвале автор Сказания поднимается до сознания единой «Русской великой страны» [История русской литературы, т. I. Изд. АН СССР, М.-Л., 1941, стр. 320].

Принимая живейшее участие в церковно-политической борьбе за национальную независимость русской церковной организации, Ярослав придавал не последнюю роль в этой борьбе вопросу о канонизации русских святых, авторитет которых должен был поднять престиж молодой церковной организации. В числе первых кандидатов, естественно, были выдвинуты князья-«мученики», братья самого Ярослава. [с. 311]

По инициативе Ярослава были предприняты поиски тела Глеба, убитого под Смоленском и, по-видимому, похороненного там же. Вопрошая «о телесех святою, како или кде положена есть», Ярослав мог получить сведения только о Борисе («поведоша ему, яко Вышгороде положен есть»), о Глебе же, «не вси сведяаху». Однако от приходящих из Смоленска удалось узнать о месте погребения Глеба, благодаря «чудесным явлениям» («видеша свет и свеще на пусте месте») на его забытой могиле на Смядыни.

С большими торжествами («шьдъше с крьсты и с свещами мноземи, и с кандилы, и с чьстию многою») тело Глеба на корабле было доставлено в Вышгород и погребено подле Бориса у церкви Василия [Жития мучеников Бориса и Глеба, стр. 48]. Вскрытие могилы Бориса для погребения рядом с ним Глеба было использовано для подкрепления идеи канонизация – тело князя, по свидетельству участников вскрытия его могилы, «не врежено пребысть ни от коего же плътоядьца, ни беаше почьрнело, яко же обычаи имуть телеса мьртвых, – но светьло и красьно, и цело и благу воню имущю» [там же].

Критика текста более чем ста пятидесяти списков Сказания о Борисе и Глебе привела филологов к выводу о том, что состав Сказания, дошедший до нас в древнейшем списке XII в. (Сборник Успенского собора), является результатом литературного труда нескольких последовательно работавших авторов [История русской литературы, т. I, стр. 319].

[По вопросу о времени составления Сказания о Борисе и Глебе и о взаимоотношении этого памятника с Чтением о Борисе и Глебе высказывались различные, часто взаимоисключающие догадки. П.Г.Бутков (Разбор трех древних памятников русской духовной литературы. «Современник», т. XXXII, отд. 2, 1852, стр. 91-92) относил Сказание к середине XII в., считая, что оно возникло тогда, когда уже существовали Борисоглебские церкви в Вышгороде (1115 г.), на Льте (1117 г.) и на Смядыни (1138 г.), А.А.Шахматов (Разыскания… стр.96) и Д.И.Абрамович (Жития св. муч. Бориса и Глеба и службы им. Памятники древнерусской литературы, вып. 2, Пгр., 1916, стр. IX) – к началу XII в., Макарий (Христ. чтен., 1849, ч. II, стр. 313), Е.Голубинский (История русской церкви, т. I, первая половина, стр. 743), И.И.Срезневский (ИАН по ОРЯС, т. II, 1853, стр. 129) – до 1071 (1072) г., С.А.Бугославский (История русской литературы, т. І. М.-Л., 1941, стр. 320) – к последним годам жизни Ярослава. Сказание – произведение неизвестного автора. Широко распространенное мнение о принадлежности Сказания Иакову мниху, автору «Послания некоего отца к духовному сыну» и «Памяти и похвалы князю русскому Владимиру», ныне окончательно отвергнуто (см.: Д.И.Абрамович. Жития…, стр. VII).

О времени написания Чтения о Борисе и Глебе, принадлежащего перу Нестора, также существуют различные мнения. А.А.Шахматов (Разыскания…, стр. 55-56), X. М. Лопарев (Слово похвальное на перенесение мощей Бориса и Глеба. Памятники древней письменности, XCVIII, 1894, стр. 8-9) и Д.И.Абрамович (Жития…, стр. 1) относили его к концу 70-х – началу 80-х годов XI в., А.И.Соболевский (Сборник в память 900-летия крещения Руси. Киев, 1888, стр. 5) и С.А.Бугославский (История русской литературы, т. I, стр. 328) – к началу XII в. (не ранее 1108 г.).

Вопрос об отношения Несторова Чтения к Сказанию решался также различно. Одни исследователи видели в Чтении источник Сказания, другие, наоборот, возводили Чтение к Сказанию, третьи допускали, что авторы Чтения и Сказания имели в своем распоряжении один и тот же источник, каковым могли быть записи при Вышгородском храме Бориса и Глеба (подробнее см.: Д.И.Абрамович. Жития…, стр. VI-VII). В недавнее время вопрос об историко-литературном значении Сказания и о взаимоотношении Сказания и Чтения вновь пересмотрен Н.Н.Ворониным («Анонимное» сказание о Борисе и Глебе, его время, стиль и автор. ТОДРЛ, XIII, М.-Л., 1957, стр. 11-56). Н.Н.Воронин считает автором Сказания вышгородского попа Лазаря.] [с. 312]

Оригинал Сказания ограничивался изложением истории убиения братьев-князей и был увенчан пышной «похвалой» князьям-«мученикам». Однако уже вскоре Сказание начало обрастать дополнительными рассказами о «чудесах». Эти рассказы создавались постепенно, тремя авторами, в течение 70 лет, с середины XI в. до 1115 г. Высказывалось вполне справедливое предположение о том, что материалом для дополнительно появлявшихся статей о «чудесах» служили, по-видимому, записи, которые велись при церкви Бориса и Глеба в Вышгороде. выстроенной Ярославом на месте древней церкви Василия [История русской литературы, т. I, стр. 319]. Местное, вышгородское происхождение статей о «чудесах», дополнявших постепенно древнейший текст Сказания, позволяет рассматривать их как весьма ценный исторический источник, разумеется отбрасывая при этом сугубо агиографические элементы этих записей.

Убеждение в святости похороненных в Вышгороде братьев-князей прививалось постепенно. Первое время «не ведяху мьнози Вышгороде лежащю святою мученику», но чем дальше, тем больше пропагандируется мысль о чудодейственной «святости» погребенных. «Овогда бо на месте, идеже лежаста, видяху стълп огньн стоящь и овогда ангелы поюща слышааху и то слышаще и видяще людии верьнии дивляхуся и славяху Бога и приходяще, покланяахуся на месте томь» [Жития мучеников Бориса и Глеба, стр. 52-53]. Не все поддавались на эти рассказы уверовавших в «святость» братьев-князей, «друзии не веровааху нъ акы льжю мняху» [там же, стр. 53].

Еще ко времени Ярослава относится первое «чудо», которым погребенные в земле подле церкви Василия, но еще не признанные «чудотворцами» князья дали знать о своей могущественной «святости».

«Придоша единою Варязи близ места, идеже лежаста святая под землею погребена, и яко един въступи, томь часе огнь ишьд от гроба и зажьже нозе его, и искочив, начат поведати и нозе показывая своей дружине опалене и ожьжене. И оттоле начаша не смети близ приступати, нъ с страхом покланяахуся» [там же].

Рассказ свидетельствует о том, что чтение летописной статьи, предложенное выше по Лаврентьевскому списку Повести временных лет («и положиша тело его, принесше отай Вышегороду, у церкве святаго Василия»), нужно предпочесть чтению той же статьи по Ипатьевскому списку, где сказано о погребении Бориса, а позже и Глеба, «вь церкви святаго Василия». Для последующей истории погребальных сооружений это уточнение имеет существенное значение. [с. 313] Из рассказа можно понять, что погребения князей, расположенные у стен церкви Василия, еще не были, по-видимому, отмечены какими-нибудь мемориальными сооружениями.

[В українській мові що у церкві, що в церкві однаково означають «всередині храму». Тому з цієї незначної різниці не слід би робити якихось висновків. М. Ж., 16.11.2013 р.]

Вскоре деревянный храм Василия сгорел («по сих по мале дьний възгореся церкы та святааго Василия у нее же лежаста святая») [там же].

С большими подробностями повествует об этом событии несторово Чтение о житии и погублении Бориса и Глеба. Автор сообщает даже о причине пожара:

«Пономар бо тоя церкве яко же по утрьнемь петьи омрачен быв сном от вселукаваго сотоны и не смотрив истие в церкви, и тако же изиде с тщанием в дом свой забыв свеще горящей на высоце месте. И яко же по малу от того възгореся церькве та» [там же, стр. 16].

По тому же рассказу, пожар был скоро замечен и «вернии людие изнесоша вся сущая в ней»; сгорел только сам храм.

Пожар старого храма послужил толчком к развертыванию дальнейших событий, связанных с канонизацией князей-братьев. Об этом недвусмысленно высказался и автор Чтения:

«Мню я, божьим попущениемь сему быти. Убо той (т.е. сгоревший храм, – М.К.) худе сущи, обетшане древом, дабы же ина церкы пакы възгражена была на том месте во имя святою и блаженною страстотерпцю Бориса и Глеба и тело же тою изнесено бысть любъвию от ядр земленых. Яко же и бысть» [там же].

Ярославу донесли и о пожаре, и о предшествующих событиях. Князь» призвав митрополита Иоанна, передал ему все рассказы о своих братьях-«мучениках». Митрополит Иоанн, представитель интересов Константинопольского патриархата, не склонен был принять рассказы князя на веру. По словам Сказания, он был одновременно и «преужасьн, и в усъмнении, таче и в дьрзновении, и в радости к Богу». Однако, по-видимому, по настоянию князя пришлось все же, «събрав клирос и все поповьство», вместе с Ярославом отправиться «с крьсты» в Вышгород.

На месте сгоревшей церкви поставили «кълетку малу». После того, как эта малых размеров клетская «храмина» была готова, Иоанн повелел выкопать тела князей-братьев. Когда гробы были вынуты из земли, митрополит «с прозвутеры» произвел вскрытие их. Надо полагать, что митрополит вынужден был отступить перед категорическим требованием Ярослава о канонизации и рекомендовать новых русских святых для утверждения в патриархии. Тела князей, по утверждению митрополита, оказались целыми, лица их «бяста светьле, акы ангела», а все присутствовавшие ощущали «благоухания многа» [там же, стр. 53-54]. По рассказу Нестора, благоуханием наполнилось «не токмо место то, нъ яко и весь град, яко же не мощи им насытися благыя воня» [там же, стр. 17]. [с. 314]

Тела князей-братьев не были зарыты в землю. «И вънесше в ту храмину, яже бяше поставлена на месте погоревший цьркве и поставиша я над землею, на десней стране» [там же, стр. 54]. Открытое положение (над землей) гробниц с телами князей способствовало дальнейшему укреплению культа. Начались «чудеса» исцеления от недугов. Два «чуда» исцеления, о которых донес Ярославу Миронег, бывший «градьником» в Вышгороде, позволили Ярославу закрепить достигнутый уже успех. Призвав митрополита, князь «съказаше ему с веселиемь» о новых проявлениях «чудесной силы» своих «святых» братьев. Митрополит, отступивший окончательно от своих «усъмьнений», даже подал князю «съвет богоугодьн» выстроить новый храм-усыпальницу, соответствующий возросшему почитанию новых «святых». Князь, удовлетворенный этим предложением, «възгради църковь велику, имеющю вьрхов 5, и исписа всю и украси ю всею красотою» [там же, стр. 54-55].

Значительно подробнее рассказано об этом в несторовом чтении. Получив «совет благ» митрополита, Ярослав

«повеле древоделям приготовлять древо на согражение церькви, бе бо уже время зимно. Они же повеленое им от христолюбца приготовиша древо. И наставшю лету, възградившю церковь во имя, святою блаженую страстотерпцю Бориса и Глеба, о клетце (т.е. подле клети, – М.K.), в ней же стояста раце святою. Христолюбивый же князь украси церковь 5 верх и всякыми красотами, иконами и иными писмены» [там же, стр. 18].

В новый храм-усыпальницу торжественнейшим образом были перенесены тела князей-братьев. Освящение храма и перенесение туда гробниц князей, проведенное 24 июля, закончилось торжественным обедом, который дал князь для митрополита и «прозвутеров». Празднества ознаменовались новым «исцелением» хромого, произошедшим на глазах присутствовавших в храме князя, митрополита и всех собравшихся. Канонизация первых «святых» русской церкви стала фактом, признание которого вскоре вышло далеко за границы Русской земли.

А.А.Шахматов, исходя из предположения, что освящение храма и перенесение мощей было приурочено к воскресению, как последующие перенесения мощей 1072 и 1115 гг., указывал, что 24 июля было воскресным днем или в 1020, или в 1026 г. [А.А.Шахматов. Разыскания…, стр. 58, прим. 1] М.Д.Приселков полагал, что по ходу событий канонизации более вероятна вторая дата [M.Д.Приселков. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси Х-XII вв. СПб., 1913, стр. 71-72].

Пятиглавый храм Ярослава простоял около полувека. По словам Сказания, «цьркви уже обетъшавши». Сидевший на киевском столе кн. Изяслав Ярославич «умысли възградити цьрьковь нову святыима страстотьрпьцема, в вьрх [с. 315] в один» [Жития мучеников Бориса и Глеба, стр. 55]. Как и о постройке Ярослава, с большими подробностями о постройке Изяслава повествует несторово Чтение. «Пришед же в един день, виде церковь святою ветху сущю. Призвав старейшину древоделям, повеле ему церковь възградити в имя святою, назнаменовав же и место близ ветхыя церькви перваго места» [там же, стр. 21]. На «възгражение» новой церкви Изяслав дал старейшине «имения довольное». «Старейшина же ту абие събра вся сущая под ним древоделя, сконцав же поведенное ему от благоверного князя и в мале дьний възгради церковь на назнамене месте и възда ричие князю, яко скончана бысть церькы» [Там же].

Торжественное освящение нового храма и перенесение гробниц князей-братьев произошло 20 мая 1072 г. Об этом торжестве повествует и летописная запись под 1072 г., и Сказание, и несторово Чтение. В освящении храма и торжественном перенесении гробниц приняли участие сыновья Ярослава Изяслав, Святослав и Всеволод, митрополит Георгий, Черниговский епископ Неофит, епископ Переяславский Петр, Юрьевский Михаил, Белгородский Никита и игумены многих киевских монастырей во главе с Феодосием Печерским.

Сначала в новый храм перенесли деревянную раку с телом Бориса. Раку несли, «вземше на плещи своя», сами князья Изяслав, Святослав и Всеволод, предшествуемые черноризцами, державшими в руках свечи, епископами и митрополитом. Когда рака Бориса была открыта и новый храм «исполнился благоухания воне благы», митрополита объял ужас, «бяше бо нетвердо веруя к ним и пад ниц, прося прощения» [Ипат. лет. 6580 (1072) г.; Лавр. лет. под тем же годом]. Нестор говорит о предшествующем поведении митрополита еще более определенно: «митрополит же неверьствуя, яко свята блаженная». Однако когда раки князей были открыты (по Нестору, еще в старой церкви) и все увидели тела князей «цела лежаще», а церковь «исполнися благыя воня», митрополит «ужасеся в уме» и, обернувшись на восток, подняв руки к небу, стал молить прощения за свое неверие [Жития мучеников Бориса и Глеба, стр. 21]. По словам Сказания, упорствовавший в своем неверии греческий митрополит, убедившись в своей неправоте, даже пал ниц перед гробницей русского князя и просил прощения [там же, стр. 56].

Историческое содержание описываемого события заключалось в окончательном и публичном признании со стороны византийского иерарха факта канонизации русских князей-братьев. После того как тело Бориса было переложено в новую каменную гробницу, на санях «вземше за вужа» была перевезена в новый храм и гробница Глеба, которая, судя по летописной записи, в отличие от гробницы Бориса была каменная.

Есть основания думать, что вышгородское торжество 20 мая 1072 г., закончившееся после перенесения гробниц торжественным обедом «с любовью великою», в котором участвовали все три Ярославича со своими боярами, было [с. 316] связано не только с церковными делами. Освящение нового храма-усыпальницы князей-братьев, происходившее при участии всего «триумвирата» Ярославичей и многочисленных представителей церковной иерархии, по-видимому, было лишь завершением съезда князей по чисто политическим вопросам. Некоторые исследователи Русской Правды уже давно отмечали, что время съезда, на котором была установлена Правда Ярославичей, обычно определяемое 1054-1073 гг., т. е. временем правления Ярославичей, может быть значительно уточнено.

Среди имен знатных киевлян, упомянутых в заголовке Правды Ярославичей, есть имя Чудина Микулы. В Сказании о Борисе и Глебе встречается имя Николы, который был «старейшина огородьником, зовом же бяше Жьдан по мирьскому, а в хрещении Никола».

Еще П.В.Голубовский [П.В.Голубовский. Критико-библиографический обзор трудов по древнему периоду русской истории. Унив. изв., Киев, 1907, август, стр. 60 и сл.], а вслед за ним М.А.Дьяконов [М.А.Дьяконов. Очерки общественного и государственного строя древней Руси. Изд. 3-е, СПб., 1910, стр. 43 и сл.] отождествляли этого вышгородского Николу с Микулой Правды Ярославичей. Летописная запись о вышгородских торжествах заканчивается указанием: «Бе бо тогда держа Вышгород Чюдин, а церковь Лазарь». Это же имя встречается в летописной записи под 945 г., однако относящейся ко второй половине XI в. Желая определить топографическое размещение княжого двора в древнейшем Киеве, летописец указывает, что он был там «идеже есть ныне двор Воротиславль и Чюдин». Все это приводило П.В.Голубовского к выводу, что «Микула-Жьдан-Чудин был начальник городничих…инженер и комендант Вышгорода». На совещание он был приглашен как человек, занимавший важную должность в городе. На этом основании П.В.Голубовский считал, что время съезда нужно отнести к 1072 г.,

«когда братья съехались в Вышгород для перенесения мощей Бориса и Глеба в новую церковь и довершили торжество перенесения мощей своих дядей-мучеников отменой того языческого института, который, может быть, был причиной их мученической кончины» [П.В.Голубовский. Критико-библиографический обзор…, стр. 60 и сл.].

М.Н.Тихомиров, разделяя Микулу-Жьдана и Чюдина как разных лиц, полагал, что, кроме князей, в качестве участников совещания было двое киевлян (Коснячко и Никифор), один вышгородец (Микула) и один киевлянин, державший в своих руках Вышгород (Чюдин). Следовательно, из пяти участников совещания с князьями по крайней мере двое имели какое-то отношение к Вышгороду, где по мнению исследователя, в 1072 г. и состоялось совещание, запись о котором находится в Правде Ярославичей [М.Н.Тихомиров. Исследование о Русской Правде. Происхождение текстов. М.-Л., 1941, стр. 65].

Три вышгородских храма-усыпальницы, сменивших друг друга на протяжении XI столетия, представляли бы безусловно исключительный интерес для [с. 317] истории зодчества Киевской Руси, если была бы какая-либо возможность хотя бы отчасти реконструировать их своеобразный облик. Выстроенные русскими «древоделями», все они несомненно были выражением древнейших народных традиций русского деревянного зодчества, причем, по-видимому, отнюдь не повторяли друг друга. Возле «клетки малой», выстроенной Ярославом вместо сгоревшей древней церкви Василия, вырос Ярославов же храм о пяти верхах, рядом с которым Изяслав выстроил новый одноверхий храм.

Как справедливо подчеркивал С.А.Бугославский, в киевской житийной литературе XI в. нередко звучал протест против византийской церковной гегемонии; протекторату Византии русские писатели противопоставляли сознание своего национального культурного роста, в житиях часто подчеркивалось, что Русская земля имеет уже и своих святых – защитников Русской земли [История русской литературы, т. I. Изд. АН СССР, 1941, стр. 316]. Эта патриотическая, хотя и завуалированная ограниченностью церковного мировоззрения идея проявлялась несомненно и в поисках нового архитектурного образа для вышгородского храма-усыпальницы князей-братьев.

Задачу реконструкции облика названных построек на основе анализа цикла миниатюр, иллюстрирующих Чтение о житии Бориса и Глеба в известном Сильвестровском сборнике XIV в. и отдельных миниатюр Радзивилловского списка летописи, при всей заманчивости ее, нельзя признать выполнимой.

Несмотря на то, что в основе обоих названных циклов иллюстраций лежат» как это с несомненностью доказано, более древние оригиналы, восходящие к эпохе, когда возникли самые иллюстрируемые тексты, предельно условный характер изображения построек, даже в тех случаях, когда о них непосредственно идет речь, не позволяет использовать рисунки как доброкачественный источник для реконструкции архитектурных образов интересующих нас памятников.

Так, например, вопреки мнению Н.Н.Воронина [Н.Н.Воронин. У истоков русского национального зодчества. Архитектура СССР, 1944, № 5, стр. 35, рис. 3] мы отнюдь не можем признать никаких реальных черт деревянного Изяславова храма 1072 г. («в верх в один») в изображении вышгородской церкви на миниатюре Радзивилловской летописи, где, несмотря на всю условность рисунка, все же совершенно ясно, что миниатюрист хотел передать каменный (а не деревянный) однокупольный храм с позакомарным покрытием.