Мои однополчане

Полковник В.Мороз, специальный корреспондент «Красной звезды». (По телефону)

Чернобыльская АЭС: испытание мужества

В части химической защиты, где прошла моя лейтенантская юность, была «фирменная» песня. Художественно не очень совершенная. Припев «На всякий яд имеем мы противоядие» мне, командиру взвода спецобработки, казался не точным, устаревшим. Тем не менее песня, пришедшая из дальних лет, звучала на вечерних поверках, строевых смотрах, и пели мы ее с известным чувством гордости.

Здесь, в районе Чернобыля, я убедился: песня жива и ныне. Знакомый мотив услышал в полевом лагере, где разместились мои однополчане, воины части химической защиты, мужественно сражавшейся с врагом в годы Великой Отечественной войны.

Личный состав части геройски действует по ликвидации последствий аварии на АЭС. Сейчас он в тесном контакте с энергетиками дезактивирует территорию сооружения станции, чтобы как можно быстрее вернуть в рабочее состояние первый, второй, а затем и третий реакторы.

Наиболее трудные дни уже позади. С кем в Чернобыле ни заговоришь об этом, непременно услышишь: главный подвиг совершен, но трудных дел и впереди немало.

Что, скажем, подразумевается под дезактивацией станции? Легко ли ее довести до конца сейчас, когда крупные осколки выброса уже убраны и захоронены, а уровень радиации позволяет сменам длительную работу на станции.

Чтобы читатель представил все сложности и ту тщательность, с которой подходят к делу специалисты, скажу, что уазик, на котором мы колесили по Чернобылю, в зонах повышенной радиации не был, тем не менее он подвергся самому строгому контролю дозиметристов. А на АЭС с такой же или еще большей тщательностью надо контролировать, дезактивировать снаружи и изнутри сооружения высотой в 15-этажный дом, к тому же начиненные сложнейшей техникой.

– Думаю, что задачи такого масштаба еще никто не решал, – делился впечатлениями политработник майор Н.Егоров. – Мы стали, образно говоря, химиками-высотниками.

А эффективна ли дезактивация? Ответ я старался получить сам, пользуясь приборами. Честно скажу, был даже несколько удивлен: результат получался очень хорошим. Положительно оценивают работу химиков и специалисты станции: без их контроля никто не вправе перейти на следующий участок. А контроль хозяев станции построже того, с которым мы встретились на выезде из Дымера.

Да, все, кто устраняет последствия аварии, знают, уже недалеко то время, когда на территории станции будет обработан каждый квадратный сантиметр, когда поврежденный реактор, охлаждаемый не только с боков, но и снизу, будет надежно захоронен. Скоро радиоактивный фон станет точно таким же, каким был до аварии, – ничтожно малым.

– Работы на станции, – рассказывали мне в штабе по ликвидации последствий аварии, – ведутся по графику, имеющему силу закона. Все, что сейчас предпринимается в зоне, обеспечено точными расчетами и надежным проектом. Дезактивация – а тут применяются самые различные ее способы – обеспечила подход к аварийному реактору, а контроль над реактором позволяет вести дезактивацию самым широким фронтом.

Не надо быть психологом, чтобы увидеть: настроение у всех в Чернобыле спокойное, деловое. Но, может быть, мы чего-то не замечаем? В родной для меня части я долго беседовал с офицером штаба Михаилом Ивановичем Ильницким, которого помню лейтенантом. Доверительно спросил его как ветерана части: что чувствует он сам, что чувствуют люди? Михаил знакомо сощурился: а ты наших экспериментов не забыл? Да разве их забудешь! На одном из первых занятий мы знакомили молодых воинов с макетом дозиметрического прибора. Электрическую цепь с лампочками и телефонами разрывал газоразрядный счетчик. Тока в цепи, естественно, не было. Но вот приоткрывалась дверца свинцового домика с источником ионизирующего излучения – и лампочка вспыхивала, телефоны трещали. Все так просто и наглядно. Эксперимент же наш был психологического плана. Мы брали под наблюдение того молодого солдата, который оказывался в створе приоткрытой дверцы свинцовой «крепости». Тот непременно начинал ерзать на табуретке и передвигаться в сторонку. Знал, конечно, что безопасность полная, что его здоровью нет никакой угрозы, но все же…

– Так вот, – уже на полном серьезе заключает Ильницкий, – «ерзающих на табуретке» я здесь не видел.

Мужество? Да. И очень высокой пробы. Но еще и твердые знания, трезвая, здоровая оценка обстановки, осмысленное, честное отношение к долгу. В части бережно хранят память об однополчанах-фронтовиках. Придет время, события в Чернобыле станут достоянием истории, и молодым солдатам, лейтенантам – выпускникам военных училищ столь же взволнованно будут рассказывать о капитане Викторе Боброве, капитане Владимире Мамыкине, старшем лейтенанте Николае Уксусове, прапорщике Владимире Бобовском, рядовом Алексее Лобасе… О десятках других однополчан, в служебных аттестациях, характеристиках которых будет выразительная строка: участвовал в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.

Я видел этих людей в сложной работе. Наверное, не стоит углубляться в ее технологию. Ограничусь деталью. Рядовой Михаил Кисарь, управляющий здесь экскаватором, умеет заполнять контейнеры зараженным грунтом так, что, как говорится, ни убавить ни прибавить, да еще умудряется ковшом закрывать крышку. Когда у тебя в кармане дозиметр, такая вот ювелирная работа имеет особую ценность.

Я видел своих однополчан и в совершенно другой обстановке. Вот группа воинов во главе с комсомольским работником капитаном Анатолием Малаховым вернулась в палаточный городок после работы на четвертом блоке. Люди, конечно, устали. Но тут из Иванкова прибыл вагончик с новыми книгами. И все бросились к машине. Прилавок опустел, а у продавца появился длинный список заказов на завтра. Всего лишь эпизод, штрих. Но и он по-своему раскрывает характер нашего человека.

Перед отъездом из части я вновь услышал мотив знакомой песни. Слова: «На всякий яд имеем мы противоядие» уже не казались мне неточными или нескромными. Очень даже правильные слова, если беде противопоставлена воля, знания, массовое мужество.

Красная звезда, 1986 г., 30.05, № 126 (19013).