Короткая память

Александр Борин

Отрывки из документальной повести / [І тут, і всюди – скрізь погано]

Как на скамье подсудимых оказались люди, которые спасли город

Преступники или герои?

Существовали две версии этой истории. Версия первая изложена в объемистом – 348 машинописных страниц – обвинительном заключении. Московский инженер Станислав Порфирьевич Матюнин, сколотив из своих знакомых и сослуживцев бригаду шабашников, отправился с ней в Воркуту на заработки. Здесь Матюнин познакомился с руководителями строительного управления № 4 комбината «Печоршахтострой» Эвиром Дмитриевичем Фирсовым и Олегом Ивановичем Томковичем. Общими усилиями, сказано в обвинительном заключении, руководители СУ-4 и шабашники путем приписок и других злоупотреблений похитили у государства 59 619 рублей 68 копеек.

Версия вторая дана в приобщенном к уголовному делу письме заместителя председателя горисполкома Воркуты В.Е.Дудко. «Принятие экстренных мер, – говорится в письме, – усиление партийного контроля… мобилизация людских и материально-технических ресурсов, в том числе привлечение временных рабочих (шабашников. – А.Б.), позволили предотвратить возможный ущерб городу и всему населению… В случае непринятия этих экстренных мер материальный ущерб государству составил бы… около 8-10 миллионов рублей».

Как же так? Обвинение утверждает, будто злоумышленники похитили у государства без малого 60 тысяч. А горисполком свидетельствует: люди эти спасли, наоборот, государству 8-10 миллионов. Из письма заместителя председателя исполкома видно, что в городе создались в ту пору какие-то особые, чрезвычайные обстоятельства, потребовавшие принять самые срочные, экстренные меры, мобилизовать людские и материальные ресурсы, иначе – беда. А в обвинительном заключении о том – ни слова, ни полслова. Чему же все-таки верить?

Это уголовное дело тянется уже шесть лет. Шесть лет обвиняемые Матюнин, Фирсов, Томкович находятся под следствием. Дело разбухло до невиданных размеров, в нем 124 тома! А конца делу так и не видно. Так и не известно, когда же все-таки будет поставлена последняя точка и людям скажут: вы преступники, ваше место в тюрьме, или же наоборот, от имени города Воркуты объявят им великое спасибо. Когда? Сколько лет еще ждать?

С корреспондентом «Литературной газеты» И.Э.Каплуном мы вылетаем в Воркуту.

Выясняется: строительное управление № 4 комбината «Печоршахтострой» возводило в Воркуте два объекта первостепенной важности. Насосную станцию на реке Усе, без которой нельзя было обеспечить Воркуту водой, и центральную водогрейную котельную (ЦВК), необходимую, чтобы дать тепло заполярному городу. Однако когда объекты эти были уже почти готовы, обнаружилось, что при строительстве их допущен крупномасштабный, катастрофический брак. Насосную станцию, расположенную ниже уровня реки, заливало водой, а гигантское здание котельной могло в любой момент рухнуть: сваи, на которых держался фундамент, не добили до твердой скалы, оставили в слое вечной мерзлоты. Мерзлый валун оттаял, и сваи заскользили вниз. В любой момент мог произойти и взрыв: лопнет фундамент, перекосится труба, а в котлах перегретая вода и в трубах высокое давление…

Создалась чрезвычайная ситуация. Под угрозой оказалась жизнь людей, обеспечение города водой и теплом.

В эту пору, после пожара, вспыхнувшего на строительстве насосной станции, начальник комбината «Печоршахтострой» Борис Иванович Андрюшечкин вызвал к себе Э.Д.Фирсова, работавшего главным инженером СУ-19, и сказал ему:

– Спасай, Эвир Дмитриевич! Прежнее руководство СУ-4, как видишь, не годится, завалит дело. Принимай хозяйство в свои руки. Отказа не будешь знать ни в чем. Я это тебе твердо, ответственно обещаю. Спасай, Фирсов!

И Э.Д.Фирсов, а с ним и новый заместитель главного инженера СУ-4 О.И.Томкович взялось за дело. Для ликвидации брака привлечена была бригада временных рабочих, которой руководил сорудник одного из московских НИИ С.П.Матюнин. Они проработали в Воркуте 42 дня. Весь отпуск и накопившиеся отгулы. Работой их Фирсов остался доволен. А к следующему лету, когда усилия по ликвидации брака развернулись вовсю, когда внимание всего города приковано было к насосной станции на реке Усе и к центральной водогрейной котельной, Фирсов сам отыскал в Москве Матюнина и сказал ему: «Приезжай. И людей организуй. Как можно больше. Очень нужны». И Матюнин организовал. В Воркуту выехал самый настоящий строительный отряд, 120 человек. Если бы я писал сейчас не уголовную хронику, а героический репортаж, я сказал бы: «На выручку городу Воркуте брошен был большой трудовой десант».

Анонимка: «В Прокуратуру Коми АССР… Своим рабочим Фирсов платил по 5-7 рублей, а за счет своих рабочих платил шабашникам. Это пахнет махинациями…»

«Похороны – дороже»

Мы стоим в машинном зале насосной станции на реке Усе, слушаем ровный гул насосов, качающих воду для города Воркуты, любуемся красотой, изяществом сооружения и пытаемся представить, каким было это подземелье тогда, когда работали здесь шабашники Матюнина.

Задача стояла: заделать оставленные в бетоне швы, через которые речная вода просачивалась в машинный зал станции.

Сперва киркой и отбойным молотком снимали уже положенную штукатурку, из швов глубиной в полметра выбивали рыхлый, бракованный бетон. Грохот стоял такой, что разрывало уши. От пыли ничего не видно. Вентиляция практически отсутствовала. Пот тек ручьями. Работали так круглосуточно в две смены. Первую привозили из города к семи часам утра. Вечером ее сменяла вторая смена.

Другие бригады исправляли брак, допущенный на строительстве ЦВК. Тут были свои проблемы, свои трудности. Откапывая недобитую до скалы сваю, приходилось лезть в яму глубиной до шести метров. Земля рыхлая, непрочная, много грунтовых вод. Не поставишь надежную опалубку – тебя завалит… Другая опасность: висящая над пустотой свая. Не закрепишь, не соорудишь надежную железную опору – свая продавит тебя. Кадровые рабочие СУ-4 от этих работ отказывались: «Жизнь нам пока не надоела». В уголовном деле есть их показания. Шабашников тоже предупреждали: «Учтите, работа в Воркуте стоит дорого, однако похороны – еще дороже». Но шабашники работали. Сооружали опалубку, закрепляли сваю. Один из них сказал мне: «Мы ведь инженеры как-никак, своя мысль и свое же исполнение».

О.И.Томкович: «Я молился на временных рабочих».

Из обвинительного заключения: «Зная из предыдущего опыта, что единственная цель шабашников получить побольше денег и что ради денег шабашники соглаены работать на любых объектах без выходных дней, днем и ночью, не требуя соблюдения трудового законодательства, руководители СУ-4 Фирсов и Томкович легко нашли с шабашниками общий язык».

…Откопав сваю, пространство между недобитым ее концом и скалой заливали бетоном. Вручную. Создавали прочную бетонную подушку. Новый фундамент. При смонтированном уже оборудовании… [1]

Мучились, мыкались, собой рисковали из-за тех, кто когда-то схалтурил, а в журнале работ наврал, что все в порядке. Брак – это, оказывается, не только бомба замедленного действия. Это еще и тяжелый труд, бесстыдно переложенный на чужие плечи. Чужой пот, чужие мозоли, грохот в чужих ушах и пыль, забивающая чужие глотки, – вот что такое брак. Радость проехаться на чужом горбу.

Анонимкой, поступившей в Прокуратуру Коми АССР, занялся инспектор ОБХСС Воркутинского ГОВД старший лейтенант милиции Бабарика. Решил: шабашники – люди подозрительные, делу бы надо дать ход. Начальник комбината «Печоршахтострой» Борис Иванович Андрюшечкин издал приказ: «Допущены серьезные нарушения… принять к сведению, что материалы переданы в следственные органы».

Сегодня Борис Иванович работает в Москве заместителем начальника «Союзшахтостроя». После Воркуты Андрюшечкин быстро пошел на повышение. Мы встретились.

– Не понимаю, – сказал мне Борис Иванович, – зачем вам ворошить то, что уже быльем поросло? Объекты в Воркуте построены, отлично работают.

Из всех значений слова «ворошить» чаще всего употребляется следующее: знать что-то такое, чего знать вам совсем не обязательно. Но почему, по мнению Андрюшечкина, мне совершенно не следовало знать об этой быльем поросшей истории? У Бориса Ивановича были на то свои причины?

Шантаж

В ту пору, когда начиналось строительство центральной водогрейной котельной, начальником СУ-4 работал Вячеслав Матвеевич Редькин. Это при нем, под его началом сваи не добили до скалы и котельную оставили висеть в воздухе. А потом, как и начальник комбината «Печоршахтострой» Андрюшечкин, Редькин пошел на повышение. Борис Иванович отправился работать в Москву, а Вячеслав Матвеевич стал заместителем главного инженера комбината.

Из материалов дела. Показания бывшего инженера ПТО СУ-4 А.В.Соколовой: «По настоянию Фирсова и Томковича для выяснения вопросов о браке была создана комиссия народного контроля. Она пробыла у нас несколько дней, но вдруг исчезла и больше уже не появлялась. По какой причине она свернула работу, я не знаю». Председатель комиссии А.Е.Косоногов: «Сумму обнаруженного брака мы все время уменьшали, данные переправляли три раза. Настаивал на этом В.М.Редькин». А.В.Соколова: «Начались бесконечные звонки из комбината. От меня требовали, чтобы я уменьшила сумму брака. Однажды меня вызвал Косоногов и сказал: «Уменьшите, а то вас обвинят в предвзятости». Я отказалась, ответила: «Шантажировать меня бесполезно. Иначе следующий разговор будет к горкоме партии». О.И.Томкович: «Сперва в акте народного контроли стояла сумма брака 461 тыс. рублей. Однако кто-то поставил запятую, и сумма получилась 46.1 тыс. рублей. В десять раз меньше» [2]. А.Е.Косоногов: «Но даже и эту сумму, 50 тысяч рублей, Редькин не признавал, оспаривал» [3].

Беседую с В.М.Редькиным.

– Все разговоры о браке не имеют под собой никакой материальной почвы, – говорит он. – Никакого сверхъестественного брака не было.

– Как же так? – недоумеваю я. – А бетон в насосной?..

– Ерунда! Заделайте дыры, и все. Шум зачем поднимать, искать виноватых?

– А недобитые до скалы сваи?

– Слово «вина» здесь тоже совершенно неприемлемо. Виноваты не люди, а коварная северная природа. Вечная мерзлота.

– …Борис Иванович, – спросил я в Москве заместителя начальника «Союзшахтостроя» Андрюшечкина, – почему материалы о браке вы тогда же не передали следственным органам?

– Потому что брак этот не имел серьезного значения, – испытующе глядя на меня, говорит Борис Иванович. – Никакой аварийной ситуации не существовало, никаких ремонтно-восстановительных работ не проводилось…

В портфеле у меня лежит, однако, официальный документ. Я получил его накануне нашей встречи с Борисом Ивановичем. В документе этом черным по белому написано, что ущерб от брака составил не 50 тысяч рублей и даже не 461 тысячу, как было сказано в акте комиссии народного контроля, пока кто-то не переправил цифру, уменьшив сумму ровно в десять раз. Ущерб от брака, говорится в документе, причинен был государству на 700 тысяч рублей. На семьсот тысяч! Документ этот подписан Генеральным прокурором СССР А.М.Рекунковым.

– …Я вам объясняю, в чем дело, – говорит мне Борис Иванович и наблюдает за моей реакцией. – Уж слишком крупно, слишком непонятно платил Фирсов шабашникам. Возникли толки, подозрения… А не прилипло ли кое-что к рукам самого Фирсова? Не было ли взяток, поборов? Большие деньги, – говорит Борис Иванович и горько вздыхает: – Очень опасные деньги…

– …Мне надоели наветы некоторых нечистоплотных людей, – негромко произносит Редькин. – Сняли, понимаешь, жирные пенки, а теперь, чтобы обелить себя, на каждом шагу кричат о браке… – И в тихом голосе Вячеслава Матвеевича я уже слышу не раздражение, не злость и досаду, а явную, неприкрытую угрозу. – …Подвиг, понимаешь, совершили, – говорит Редькин, – героев, понимаешь, из себя корчат. А если подсчитать, сколько прилипло к их рукам? Я вас спрашиваю – сколько прилипло к их рукам?

…Чтобы замять дело о браке, можно, конечно, давить на своих подчиненных, выкручивать им руки, переправлять сумму причиненного ущерба в акте комиссии и пускаться в долгие дебаты о коварстве северной природы, об опасной вечной мерзлоте. Все можно.

Но уж если особенно вам повезет, если судьба по-настоящему вам улыбнется, то те, кто ваш брак исправлял, потом и кровью его ликвидировал, окажутся вдруг ворами, расхитителями и, исчезнув на долгие годы за тюремной решеткой, перестанут мозолить вам глаза. Вот тогда вы в порядке. Тогда вы в большом порядке.

Следствие

Старший следователь Воркутинского ГОВД, майор милиции Эдуард Иванович Горшков встретился с руководителем шабашников Станиславом Порфирьевичем Матюниным в Москве, на Петровке, 38. Специально прилетел для этого в столицу.

– Матюнин, – сказал Горшков, – за что администрация СУ-4 платила вам, шабашникам, такие большие деньги?

– За тяжелую работу, – сказал Матюнин. – А еще за что? – Я вас не понимаю.

– Ничего, поймете, – сказал Горшков и на трое суток отправил Матюнина в камеру предварительного заключения.

По закону разрешается задержать человека, если его застигли на месте преступления, или очевидцы утверждают, что он преступник, или на его одежде, в его жилище обнаружены следы преступления.

Матюнина на месте преступления никто не застигал, одежда и жилище его были в порядке. Задержал его следователь Горшков исключительно для острастки. Что бы впредь Матюнин был покладистее.

Станислав Порфирьевич запомнил странную фразу, которую сказал ему в тот день следователь:

– Будете упрямиться – пойдете у меня паровозом.

Матюнин не знал, что это такое, и Горшков с удовольствием ему объяснил:

– Главарем я вас сделаю, ясно? Состаритесь у меня на теплых нарах, понятно?

Обыск на квартире у Матюнина ничего не дал. В протоколе отмечено, что имущества, подлежащего описи, у шабашника не обнаружено.

Через трое суток Станислава Порфирьевича освободили, и Горшков предложил ему вылететь вместе с ним в Воркуту. Всего на несколько дней. Даст необходимые пояснения и тут же вернется обратно. Номер в гостинице ему забронирован. Жене Матюнина Горшков так и сказал:

– И соскучиться по мужу не успеете, я вам обещаю.

В самолете Горшков держался дружески, очень много разговаривал и все время объяснял Станиславу Порфирьевичу, что желает ему исключительно добра.

А прилетев в Воркуту, в тот же день Горшков предъявил Матюнину ордер на арест.

– Тюрьма вас научит уму-разуму.

Полгода Станислав Порфирьевич провел в следственном изоляторе.

Каждый допрос Эдуард Иванович начинал одной и той же фразой:

– Расскажите, как вы делились незаконными деньгами с Фирсовым и Томковичем.

Через шесть месяцев Матюнина пришлось освободить. Для продления срока содержания под стражей требовалось согласие Прокуратуры СССР. А какие доводы были у Горшкова, чтобы просить такое согласие?

Однако в тот самый день, когда освободили Матюнина, Горшков арестовал Фирсова.

– Матюнина я отпустил, потому что он во всем сознался, – сказал Фирсову Горшков. – Теперь ваша судьба в ваших руках.

Факт сговора на совместное хищение государственных средств в особо крупных размерах Эдуард Иванович Горшков обосновал в обвинительном заключении следующими аргументами: «Матюнин старался чаще встречаться с Фирсовым и Томковичем… Матюнин обзавелся с ними общими знакомыми… Матючин угощал их кофе…»

Вывод: все вместе они – шайка воров и расхитителей.

Впрочем, сделан был следователем Горшковым еще и другой вывод. Несколько неожиданный: «Из материалов дела видно, – констатирует обвинительное заключение, – что никакой опасности, угрожающей интересам Советского государства, состояние дел на строительстве центральной водогрейной котельной… не представляло. Имели место… различного рода недоделки, что не является исключительным для строительства».

Я прочен это и задумался. Когда Вячеслав Матвеевич Редькин говорит такое, мне понятно: защищается. Когда Борис Иванович Андрюшечкин ему вторит, мне тоже совершенно ясно: высоко взлетел, есть что терять. Но зачем следователю Э.И.Горшкову, писавшему обвинительное заключение, и прокурору Коми АССР В.В.Морозову, его утвердившему, зачем им доказывать, что развались сегодня центральная водогрейная котельная, погибни люди, останься город Воркута без тепла – интересы Советского государства от этого нисколько не пострадают? Им-то какой резон? Какой они видят в том прок?

Дуэль

На скамье подсудимых четырнадцать человек – руководитепи СУ-4, мастера участков и шабашники – те, кто по шестнадцать часов в сутки глотал пыль в подземелье на реке Усе и, рискуя жизнью, укреплял незабитые до скалы сваи на строительстве центральной водогрейной котельной. Теперь им грозило осуждение, тюрьма, позор.

Позже, когда мы с И.Э.Каплуном приедем в Воркуту, и люди станут приходить к нам в гостиницу и без конца рассказывать о том, как они прятали глаза от своих детей, от соседей и сослуживцев, а по городу поползли слухи о недавно раскрытой крупной шайке воров и расхитителей, и люди эти не могли поверить, взять в толк, что они и есть эти самые воры и расхитители, и как готовы были они криком кричать, однако знали, что кричать им некому, да и бесполезно, я увижу тогда, каким страшным, каким непосильным даже для самого сильного и выносливого человека может быть тяжелое, уничтожающее чувство незаслуженной человеческой обиды.

От адвокатов все четырнадцать отказались: будут защищать себя сами. Четыре дня читали обвинительное заключение: как-никак 348 страниц. Потом начался допрос Эвира Дмитриевича Фирсова. Он продолжался десять дней подряд. Фирсов говорил о том, что обвинение, выдвинутое против них, нечестно и бесчеловечно.

– Пущен слух, – говорил он, – будто за месяц шабашник получал полторы тысячи рублей. Это ложь, неправда. Временный рабочий работал на объекте 42 дня без единого выходного и по 14-16 часов в день. Если взять нормальный трудовой день и обычную трудовую неделю, количество рабочих дней в месяц, оплату за выходные, вычесть районный северный коэффициент, то получится, что шабашник получал из расчета сто пятьдесят – двести рублей в месяц. Так ли уж это много за тяжелый и опасный труд?

…Чем дальше шел суд, чем детальнее вникал он во все обстоятельства дела, тем яснее и отчетливее обозначалась происходящая здесь, в судебном зале, своеобразная дуэль, острый спор, прямой поединок. Не между обвинением и защитой – это понятно и естественно. Не между судом и подсудимым – это тоже случается, ногда подсудимые упорствуют, скрывают факты.

Спор, поединок происходили здесь между следствием и судом. И даже не по существу главного вопроса: виноваты или нет подсудимые. Это еще предстояло узнать, решить. Спор, дуэль возникли по поводу того, как глубоко и далеко может и должно заходить правосудие.

Следствие как бы предостерегало: стоп, дальше ни на шаг, зачем нам знать так много? А позиция суда была: чтобы правильно решить это дело, мы должны знать все. Все, как было. Без утайки. Без тенденциозности. Без страха перед неразрешимыми, казалось бы, противоречиями. Без боязни нагрузить себя таким жизненным грузом, с которым мы потом не справимся. Обязаны справиться. Это наш долг.

Следствие как бы выстраивало свой абстрактный логический шаблон: были приписки – а значит, сговор, значит, хищение, значит, воровство… Так оно обычно и бывает. Суд же ломал всякие шаблоны. Ему важно было знать не то, как бывает обычно, а что произошло именно здесь, в данном конкретном случае? Приписки утверждаете? Но можно ли говорить о них здесь, когда не подсчитан весь полный объем работ, выполненных временными рабочими. И был ли у обвиняемых умысел на присвоение хоть одного государственного рубля или же все деньги выплачены шабашникам только за тяжелый производительный и качественный труд?

Словом, следствие избегало всяких сложностей, они ему только мешали. Суд же прекрасно понимал, что, не справившись со сложностями, не разобравшись в них, придется долго и слепо блуждать в потемках. Ибо, как говорится, простота хуже воровства.

Следствию необходим был результат, обвинение, доказательство того, что оно не зря трудилось, не зря подняло шум на весь город. Суду же необходима была правда. А уж какой она окажется, кто в итоге выиграет, выяснится, что следствие право или же все его доводы будут опровергнуты и разбиты – это определят только закон и обстоятельства дела. Они и только они.

В отличие от частых, увы, случаев, когда суд берет на веру все выводы следствия и лишь узаконивает их сволм решением, здесь суд судил – в истинном, подлинном, настоящем смысле этого слова. (Председательствующий И.С.Кирдеев, народные заседатели Н.А.Бирюков и А.Б.Ногин.)

Процесс продолжался полгода. Приговор, однако, вынесен не был. Дело направили на доследование. «А точнее, – говорилось в определении суда, – на новое расследование, так как все обвинение зиждется по существу на убеждении самого следователя и его предположениях… Следствие зашло в тупик… Поверив показаниям Редькина и других работников комбината «Печоршахтострой», которые явно заинтересованы в сокрытии брака, – писал суд, – органы предварительного следствия самоустранились от выяснения главного вопроса: был ли брак?»

Почему же они самоустранились? Чем объясняется такое трогательное единство, такое удивительное совпадение интересов тех, кто допустил крупный, опасный брак, и органов предварительного следствия? Не получив ясных исчерпывающих ответов на все вопросы, суд никак не может в этом деле поставить точку. Нельзя. Рано. «В зависимости от добытых доказательств, – указывает суд, – должен быть решен вопрос о привлечении виновных лиц к уголовной ответственности за обман государства и очковтирательство».

Соучастники

Я спросил следователя Горшкова:

– Почему же все-таки вы не занялись строительным браком?

– Потому что не мое это дело, – ответил он. – Не милицейское.

Сейчас, оказавшись в Воркуте, я начинаю догадываться, что имел в виду Эдуард Иванович Горшков, сказав: «Не моё это дело». Какая святая правда содержалась в тех его словах. И причины той острой дуэли, разыгравшейся в судебном зале, тоже становятся мне теперь яснее.

…Только что Горшков благополучно завершил три хозяйственных дела. Обвиняемые осуждены, Горшков в чести, повышен в чине, стал майором милиции. Набил руку на таких делах. Уже начиная их, он заранее знает, что борется с расхитителями. Его долг – выловить их и разоблачить («Паровозом у меня пойдете! На теплых нарах у меня состаритесь!»)

Но тут в руки Горшкова попадает дело, которое не похоже на все предыдущие его дела. Где все не так, все не укладывается в готовую схему. Шабашники по схеме должны делиться с администрацией, а они вроде не делились. И, наоборот, вылезают обстоятельства, которые следователю совсем уж не нужны, крупный брак, например, аварийная ситуация.

Уличить, пригвоздить преступника – это да, пожалуйста, это Эдуард Иванович умеет. А вот исследовать нестандартную ситуацию, сориентироваться в сложных обстоятельствах – нет, к этому Горшков не приучен. Опыта не набрался. Да и, честно говоря, не горит особым желанием.

«Не мое это дело», – объясняет Эдуард Иванович. И ведь правду объясняет, не лукавит. Действительно – не его.

Может, иная квалификация здесь уже требовалась, иной уровень следствия. Может, не его, не Горшкова, гражданская смелость. Одно дело – за руку схватить дюжину обыкновенных воров, другое – поднять вопрос о катастрофическом браке, допущенном ответственными товарищами.

И тогда постепенно Эдуард Иванович Горшков не свое, чужое дело, начал упорно подгонять под свое. Под то, которое ему по силам. Начал отметать, отрубать все, что так или иначе ему мешало. «Брак? Какой брак? Никакого брака не было».

«Зачем ворошить?» – тревожился Борис Иванович Андрюшечкин. Правильно, Горшков и не ворошил. Совсем даже не ворошил. Очень старался не ворошить.

И получалось в конце концов, что интересы Андрюшечкина, Редькина, с одной стороны, и Эдуарда Ивановича Горшкова, с другой, стали полностью совпадать. Переплетаться. Тем было удобно не входить в подробности, и Горшкова это вполне устраивало. Чем проще, тем лучше. Те, отвлекая от себя внимание, громко требовали: «Держи вора!» И Горшков только этим и занимапся. Ничем больше. И потому логикой общих целей, логикой общих интересов Борис Иванович Андрюшечкин, Вячеслав Матвеевич Редькин и старший следователь Воркутинского ГОВД майор милиции Эдуард Иванович Горшков становились постепенно единомышленниками в этом общем для них деле.

Я бы даже сказал: единомышленниками и соучастниками.

Время от времени я названивал в Прокуратуру РСФСР и спрашивал, что с воркутинским делом. Как оно продвигается?

– Продвигается, – бодро отвечали мне. – Дело перспективное.

Только теперь я узнал в полной мере, как продвигалось это дело. Какие оно приняло размеры и какие масштабы.

Приказом МВД Коми АССР создается следственно-оперативная группа из трех человен. Руноводитель – С.В.Шарый. Планы расследования систематически обсуждаются на совещании у самого прокурора Коми АССР В.В.Морозова и у его заместителя В.И.Лунина. Скоро, однако, приходят к выводу, что трех человек мало. Старший следователь Главного следственного управления МВД СССР А.Д.Мартынов на очередном совещании предлагает группу значительно расширить. Предложение его принимается. Теперь дело ведут уже 6 следователей и 4 сотрудника ОБХСС. Работа кипит. Работа разворачивается. Истекает один установленный срок следствия – Прокуратура Коми АССР, а затем и Прокуратура РСФСР его продлевают: трудитесь, товарищи, трудитесь не покладая рук.

Уже проведено 100 очных ставок. В различных городах Коми АССР, а также в Москве, Калуге, Донецке уже допрошены 400 свидетелей. Воркутинские следователи за государственный счет без устали колесят по стране. В различные города направлено уже более 100 отдельных поручений о производстве следственно-оперативных мероприятий.

Уличить обвиняемых, однако, так и не удается. Шесть лет прошло с начала следствия. Два года истекло после того, как суд решил вернуть дело на новое расследование. А обвинение не продвинулось ни на шаг. В Воркуту приезжает заместитель начальника Главного следственного управления МВД СССР Р.И.Попов. Он с горечью констатирует, что до сих пор «не выявлены преступные связи… убедительных доказательств о предварительном сговоре на хищение не имеется… факты присвоения денег должностными лицами СУ-4 не установлены…»

Ну так остановитесь же наконец. Признайте, что неумелый и ограниченный следователь Горшков когда-то заварил кашу, втянул вас в дурацкую историю. Нет! Как можно! Объявить сейчас, через шесть лет, что дело-то, оказывается, не стоит и ломаного гроша, целиком высосано из пальца, – означало бы расписаться в собственной несостоятельности.

И заместитель начальника Главного следственного управления Попов дает следствию подробные указания и разъяснения, как продолжать это дело дальше.

Фирсова и Томковича обвиняли когда-то в растрате почти 60 тысяч рублей. Ну а сколько государственных средств растратили организаторы и исполнители этого следствия? И не для того, чтобы спасти город Воркуту, а для того только, чтобы спасти самих себя, свою собственную служебную репутацию. Сколько?

Зарплата всем следователям, их бесконечные командировки, стоимость экспертиз, полугодовая работа суда… Тут уже не на десятки, тут на хорошие сотни тысяч рублей, наверное, потянет. Крупномасштабный брак на строительных объектах города Воркуты обошелся государству в 700 тысяч рублей. Ну, а во что обошелся государству крупномасштабный брак в работе следственных органов? Меньше? Больше?

А возбуждённое по требованию суда дело против лиц, допустивших брак на строительстве ЦВК и насосной, пришлось все-таки прекратить. Установили: строительство велось некачественно, с отступлением от проекта. Причинен огромный ущерб. Однако обвинить в этом кого-то конкретно теперь уже не представлялось возможным. Документы, которые могли бы назвать таких виновников, следователь Горшков в свое время не изъял. И они оказались уничтоженными. Говорят, срок хранения истек. Может быть…

Вот и получалось: те, кто допустил брак на важнейших стройках Воркуты, от ответственности ушли. Счастливо ее избежали. Преследовали по-прежнему только тех, кто этот брак ликвидировал.

«Исполнитель: Андрюшечкин»

Из письма Верховного суда Коми АССР министру угольной промышленности СССР: «Люди, по вине которых допущен брак, в настоящее время работают на руководящих должностях… и, будучи лично заинтересованными в сокрытии ранее допущенного брака, принимали все меры, чтобы брак не был вскрыт… Верховный суд предлагает вам произвести служебное расследование… и о принятых мерах информировать Верховный суд Коми АССР в месячный срок…»

Из ответа первого заместителя министра В.В.Белого Верховному суду Коми АССР: «Установлено… в период возведения объектов ЦВК имели место уточнения инженерно-геологических условий… Нет основания привлекать… в настоящее время работников, участвовавших в строительстве, к материальной и дисциплинарной ответственности…»

Письмо это подписано первым заместителем министра, однако в каждой его фразе звучат сердитая интонация Вячеслава Матвеевича Редькина, уверенный тон Бориса Ивановича Андрюшечкина.

Еду в Министерство угольной промышленности СССР. Спрашиваю:

– Можно узнать, кто готовил это письмо? У вас есть данные?

И на копии письма, подписанного первым заместителем министра, я читаю: «Исполнитель: Андрюшечкин Б.И.». Ах, как интересно!

Обожаю читать служебные бумаги. Медленно, не торопясь. Вчитываясь в каждое слово. Говорят, в личных письмах звучит иногда бурная драма человеческих страстей. А в служебной переписке разве не звучит? Еще как иной раз звучит. Добела бывает раскалена она, служебная бумага, страстями. Обжечься можно.

…Отвечая Верховному суду, первый заместитель министра – а на самом деле он, Борис Иванович Андрюшечкин, – спешит сообщить, что «за злоупотребление служебным положением, в результате чего государству нанесен материальный ущерб», Эвир Дмитриевич Фирсов снят с работы и исключен из партии.

Верховный суд ничего не спрашивает о Фирсове. Верховный суд полгода занимался делом Фирсова, направил его на новое расследование… А Борис Иванович никак не может обойтись без того, чтобы опять не помянуть Фирсова. Не бросить в него лишний камень. Не пнуть его побольнее. Зачем?

Да, конечно, делом Фирсова Борис Иванович заслонялся и продолжает заслоняться. Нет бракоделов – есть только расхитители. Но ведь понимать должен: сейчас эта ссылка уже не сработает, не ляжет в строку. Однако Борис Иванович снова и снова возвращается к делу Фирсова. Почему? Что его заставляет?

Когда-то в самом начале, когда на Фирсова только поступила анонимка, у Бориса Ивановича выбор был: либо постараться отстоять Эвира Дмитриевича, сказать вслух всю правду, признать реальное положение вещей на строительстве, либо же смолчать, отступиться от Фирсова, отдать его на расправу.

Выбор был: либо вспомнить, как когда-то, в трудный час, он, Андрюшечкин, призывал Фирсова, просил его выручить, спасти пусковые объекты, либо же, наоборот, начисто это забыть, не хотеть помнить.

Выгоднее оказалось забыть, от Фирсова отступиться. Это не только позволило Борису Ивановичу отрицать брак. Это вообще раскрепощало его. Во многих отношениях раскрепощало. И прежде всего освобождало Андрюшечкина от чувства благодарности к Фирсову, от сознания, что он, Борис Иванович, многим ему обязан.

Ведь если Фирсов – растратчик, преступник, то, значит, нет у него и никаких заслуг – ни перед городом Воркутой, ни перед Борисом Ивановичем Андрюшечкиным лично. И Борис Иванович может тогда забыть, не думать, не тяготиться мыслью о том, что Фирсов своими усилиями, своей работой спас не только город Воркуту, но и его, Бориса Ивановича, тогдашнего начальника комбината, тоже избавил от крупной, серьезной ответственности за разрушение котельной, за возможные человеческие жертвы, за новую долгую зиму в городе без тепла.

Вот и получалось, что Борису Ивановичу по всем статьям была нужна, выгодна короткая память. Чем короче, тем лучше,

Какая все-таки это удобная штука, наша короткая память! От каких только лишних чувств и забот она не освобождает нас! От стыда перед теми, кого мы предали, например. От сострадания к тем, кто из-за нас мучается. От элементарной порядочности, наконец.

Ах, Борис Иванович, даже спасая себя, даже защищая свои интересы, надо хоть немножечко позаботиться о том, чтобы слишком уж не подставляться. «Все хорошо, – объясняете вы Верховному суду, – вместо меня уже наказан Фирсов. Что еще надо?»

Или вы привыкли, Борис Иванович, что в бюрократической переписке бумагу обычно закрывает любая бумага? Был запрос – пришел ответ. Дело закончено. Привыкли, что слова, написанные в сотнях, тысячах бумаг, не имеют иной раз никакого отношения к тому, что происходит на самом деле? Если бы все обстояло не так, иначе, разве затянулась бы на долгие шесть лет это беспрецедентное воркутинское дело?

А коли от всего всегда можно заслониться любой бумагой, коли бумага всегда все стерпит, то и вывод отсюда: все можно, все дозволено, все, что угодно.

Нет, Борис Иванович, не все. Вы ошиблись. Рассказ мой – тому подтверждение.

Пресс-конференция

В середине февраля мы, корреспонденты «ЛГ», получили приглашение участвовать в пресс-конференции, которую проводил Генеральный прокурор СССР Александр Михайлович Рекунков.

Сообщение его было интересным, насыщенным, касалось самых важных и актуальных проблем. Потом присутствующие задавали вопросы, делились впечатлениями, высказывали свои соображения. Я тоже взял слово и рассказал об этом воркутинском дете. О том, что тянется оно уже шесть лет, а конца ему все не видно. От имени редакции «Литературной газеты» я просил помощи у Генерального прокурора.

– Прокуратура СССР немедленно займется этим делом, – сказал Александр Михайлович.

В Воркуту выехал прокурор управления по надзору за следствием и дознанием в органах внутренних дел Сергей Дмитриевич Замошкин. Две недели тщательно, скрупулезно знакомился он с материалами. Затем дело было затребовано в Москву. Его изучают заместитель Генерального прокурора СССР О.В.Сорока, начальник управления Г.М.Негода.

Анализировались все обстоятельства, во внимание принимались все аспекты, юридические оценки не отрывались от жизни, а вырабатывались с учетом ее конкретных особенностей, не форма довлела над юристами и диктовала им свое решение, а правда жизни и мудрость закона.

Я заметил вообще: чем грамотнее, чем квалифицированнее и компетентнее юристы, тем больший выбор вариантов и возможностей находят они в четких требованиях закона. Слабого юриста закон всегда только сковывают по рукам и ногам. Сильному, знающему юристу тот же самый закон позволяет принять решение, в котором законность и справедливость сочетались бы наиболее полно и гармонично.

А еще отличала раооту сотрудников Прокуратуры СССР совершенная беспристрастность, полная обьективность и непредвзятость. Не было и тени стремления хоть как-то защитить честь мундира. Вещи назывались честно, прямо и открыто своими именами. Государственной была эта работа.

И вот получен ответ! «В редакцию «Литературной газеты». По просьбе редакции «Литературной газеты», высказанной в Прокуратуре Союза ССР на встрече с журналистами, проверено, с выездом на место, уголовное дело в отношении должностных лиц и временных рабочих строительного управления № 4 комбината «Печоршахтострой», которое более шести лет не находило своего разрешения в органах внутренних дел Коми АССР. Установлено, что… следствие надлежаще организовано не было, допущены грубая волокита, необъективность, необоснованное привлечение большого числа лиц к уголовной ответственности… Дело прекращено в Прокуратуре Союза ССР за отсутствием состава преступления. Министру внутренних дел СССР внесено представление, в котором поставлены вопросы о наказании конкретных виновных лиц, о повышении уровня ведомственного контроля за расследованием уголовных дел. Работники прокуратур города Воркуты, Коми АССР и РСФСР, не обеспечившие надлежащий прокурорский надзор за следствием и не пресекшие своевременно нарушения закона, строго наказаны в дисциплинарном порядке. Генеральный прокурор СССР А.М.Рекунков».

Получен также ответ из МВД СССР. Следователь Э.И.Горшков освобожден от должности и уволен из органов внутренних дел. Наказаны и другие работники.

Вот и наступил конец этой истории. После шести лет незаслуженных страданий люди начинают, кажется, приходить з себя. Дай им бог сил, как говорится.

Но меня преследует, не дает покоя одна горькая мысль. А не случись пресс-конференции в Прокуратуре СССР, не доведись рассказать Генеральному прокурору СССР об чтом затянувшемся деле, сколько бы еще мы названивали из редакции «Литературной газеты» вполне ответственным товарищам и слышали бы от них вполне спокойный ответ: «Не тревожьтесь, пожалуйста. Дело перспективное, следствие продолжается»?

Воркута – Москва.

Литературная газета, 1986 г., 20.08, № 34 (5100).

[1] Ну і що ж тут особливого? Під 4-м реактором ЧАЕС теж новий фундамент спорудили – і нічого, живемо. Здається, і Рівненську АЕС, збудовану на карстових ґрунтах, так зміцнювали. Це в СССР просто звичай такий – спочатку здати об'єкт, а потім під нього фундамент підводити.

[2] От так створюються наші подвиги і досягнення. Якщо число негативно характеризує СССР, його треба в 10 (а краще – в 100) разів зменшити, а якщо воно характеризує СССР позитивно – в 100 (а краще – в 1000) разів збільшити.

[3] А чого її визнавати? Він чей же знав, у який спосіб вона одержана.