14. «Я восстановлю троянское царство»

Даниил Мордовцев

– Верь мне, прекрасная дочь Приама, что я возвращу тебе потерянную Трою, я сам с тобою буду на твоей родине, восстановлю троянское царство и отомщу всем врагам твоего отца, – говорил Пентаур, продолжая, повидимому, прерванный с приходом в сад разговор.

Сын Рамзеса, увлеченный красотою Лаодики, задумал обширный план – план покорения Финикии, Фригии, Киликии, Пафлагонии и всех стран, лежавших на восточном берегу «Великих зеленых вод» (Средиземное море) вплоть до Трои и Дарданоса – царства Анхиза и сына его Энея.

В этом молодом льве Африки давно пробудились инстинкты его великого прадеда, Рамзеса II Сезостриса, и поддерживаемый любовью честолюбивой матери, а с другой стороны возбуждаемый явной не любовью к нему отца, – он обдумывал в душе рискованное дело, сущность которого он не мог, конечно, доверить юной Лаодике, а потому говорил ей общими местами.

– Ты видела в Рамессеуме, в доме моего прадеда Рамзеса II, изображение четырнадцати царей, которых победил он? – спросил Пентаур, когда они удалились вглубь сада.

– Да, мне показывал их Бокакамон, – отвечала Лаодика.

– Только я не буду воевать ни землю Куш, ни землю Либу; я пойду на север; часть моих войск будет следовать берегом Великих зеленых вод, чтобы покорить Финикию, Идумею, Амморею и Фригию до твоей родины, а другая часть воинов пойдет морем прямо до Трои и Дарданоса, чтоб оттуда идти на врагов твоего отца, – с воодушевлением продолжал Пентаур. – Я уже говорил сегодня с великим жрецом богини Сохет, который знает Трою и все тамошние страны.

Лаодика была поражена последними словами царевича.

– Как! Неужели здесь есть кто-нибудь, кто бывает в Трое? – невольно вырвалось у нее.

– Есть, милая Лаодика: это – Ири, верховный жрец богини Сохет. Он был в Трое.

– Давно? – спросила Лаодика, вся взволнованная.

– Больше десяти лет тому назад.

– Значит, до осады данаями нашего милого города?

– Вероятно, до осады: он был у твоего отца послом от моего деда, фараона Сетнахта Миамуна.

– О, боги! Как бы я хотела видеть этого человека.

– Ты его увидишь, милая девушка. Он помнит твоего отца, твоих братьев и сестер и, вероятно, видел тебя маленькою на руках у твоей доброй Херсе.

За это одно известие она готова была полюбить Пентаура, как он ни был для нее несимпатичен по многим причинам, а главное потому, что он добивался ее взаимности, когда все помыслы ее принадлежали одному, которого она, казалось, навеки потеряла.

И неужели этот Пентаур исполнит свое обещание? Неужели она опять увидит родные места – берег родного моря, знакомые горы, рощи и на горизонте – острова, которые она видела с детства? Кого найдет она там в живых? Не найдет только Энея! Он далеко, далеко где-то, в земле италов.

– Да, я отмщу врагам твоего отца, твоим врагам! – увлекаясь собственною мыслью, говорил сын Рамзеса III. – Я в цепях приведу в Фивы всех царьков, о которых ты говорила моей матери-царице – Агамемнона, Ахилла, Одиссея, Нестора, Аяксов, Неоптолема, Ореста! Я помещу изображения их рядом с изображениями царей земли Куш, Либу, Цита и других, которых ты видела в Рамессеуме.

Лаодика невольно поддалась честолюбивым мечтаниям своего собеседника. Вера его в свои силы вливала и в ее юную душу уверенность.

– А ты знаешь, благородный царевич, где земля италов? – робко спросила она.

– А на что тебе, милая Лаодика? – в свою очередь спросил Пентаур.

Лаодика несколько замялась: не могла же она выдать ему своих чувств, которые глубоко хоронила в своем сердце.

– Туда, в землю италов, после разорения Трои, отплыл лучший друг моего отца, Анхиз, престарелый царь Дарданоса, – отвечала покрасневшая девушка, умолчавшая об Энее.

– Этой земли, милая Лаодика, я не знаю, – сказал Пентаур, – но я спрошу у Ири, он исполнен всевозможных знаний.

Лаодика немного помолчала. Ее видимо подмывало еще что-то спросить. Наконец, она решилась.

– А в городе Карфаго ты бывал, царевич? – спросила она.

– Это где царствует женщина?

– Да, Дидона.

– Знаю. Я там был в третьем году с победоносными воинами моего. покойного деда, фараона Сетнахта Миамуна, – жизнь, здоровье и счастье да будут ему вечным уделом в подземном мире!

– И видел царицу Дидону?

– Видел, прекрасная дочь Приама; царица Дидона поверглась в прах, принося дань моему деду и прося пощадить ее жизнь, так как она была союзницей презренных либу.

– Она, говорят, прекрасна, как Афродита-Гатор, – с дрожью в голосе сказала Лаодика.

– Кто так говорит, тот не имеет глаз, – сказал Пентаур.

Этот лаконический ответ был по душе Лаодике; но она умолчала о том, что слышала от Адиромы, о том, что из любви к Энею Дидона сожгла себя на костре.

– Отец, вероятно, пройдет с войском и до Карфаго, чтоб получить вновь дань от Дидоны, – прибавил Пентаур.

Как ни заманчивы, однако, были обещания Пентаура – восстановить царство Илиона, отмстить всем врагам Трои и дать Лаодике возможность воротиться на родину, как ни самоуверенны были речи об этом наследника египетского престола, – только Лаодике казалось все это едва ли возможным. Для нее непонятно было многое из того, что вокруг нее происходило. Чуялось присутствие какой-то тайны во дворце фараона, собственно на женской половине двора Рамзеса, и во главе этой тайны, повидимому, стояли сама царица Тиа и ее любимец Пентаур. Что-то похоже было на заговор, и притом против самого фараона, все еще находившегося в отсутствии. Это сквозило из намеков, из недосказанных речей. Часто упоминались имена Бокакамона, Пенхи, какой-то девочки Хену, верховного жреца богини Сохет и многих других: о них говорилось, как о «недовольных» кем-то, как о «своих». Упоминались еще какие-то «восковые изображения». Что все это означало?

Лаодика верила после всего того, что она видела в Египте, что этот всемогущий Египет с своими фараонами может восстановить Трою, что он в силах уничтожить всех врагов Илиона, что силы этих Агамемнонов, Ахиллов, Аяксов ничтожны перед силами одного фараона; но захочет ли этого сам Рамзес, которого Лаодика представляла себе каким-то страшным крокодилом?

Лаодика, слушая своего собеседника, не решалась, не смела задавать ему прямых вопросов. Она могла остановиться на единственной мысли: если боги были так милостивы к ней, к ничтожной единице священного Илиона, то отчего милость их не может снова излиться на всю бедную Трою? И отчего орудием этой милости не избрать всемогущих фараонов?

– Но захочет ли его святейшество, великий Рамзес, помочь бедной Трое? – проговорила как бы про себя Лаодика.

Пентаур сделал энергичное движение.

– Не захочет! Боги повелят, и будет исполнено, – сказал он загадочно.

В это время из-за ствола ближайшей пальмы выступила молодая, красивая женщина. Глаза ее с каким-то особенным блеском остановились на Лаодике.

– Ты что, Атала? – недовольным голосом спросил Пентаур.

– Я пришла сказать господину, что царский кобчик, бросив одну добычу, устремился за другой, я боюсь, что стрела охотника поразит жадного кобчика, – таинственно отвечала молодая женщина.

– Скорее кобчик поразит охотника, – гордо сказал Пентаур.

Молодая женщина что-то пробормотала и удалилась. Лаодике показалось, что она сказала какую-то угрозу, да и красивые глаза ее смотрели недружелюбно. Сердце или инстинкт подсказали юной троянке, что она должна остерегаться этой красивой египтянки.

– Кто эта женщина? – невольно спросила Лаодика.

– Это одна из девушек дома царицы, – неохотно отвечал Пентаур.

– А о каком кобчике и каком охотнике говорила она?

– Смысл этих слов дочь Приама узнает после, – был неопределенный ответ.

Из него Лаодика поняла только, что в женском доме и при дворе Рамзеса затевается что-то неладное.

Атала была дочь начальника гарнизона в Фивах, Таинахты, и состояла при женском доме Рамзеса в качестве почетной девицы – нечто вроде современной фрейлины. Она отличалась от прочих почетных девиц женского дома красотою и всеми, если можно так сказать, африканскими качествами – огненным темпераментом, подвижностью молодого тигренка и резвостью. Эти качества очаровали сердце наследника престола, и Пентаур перед всеми оказывал ей предпочтение, которое и перешло в бурную страсть. Ему отвечали тем же.

Но с тех пор, как при дворе Тии появилась Лаодика, Пентаур видимо охладел к своей страсти, и Атала уже не раз втайне изливала слезы перед изображением богини Гатор в виде иносказательной жалобы, что «сердце ее осиротело, а постель ее не согревается солнцем ее души». На беду Пентаура, Атала была посвящена в тайну придворного заговора, потому что это был преимущественно «женский заговор».

Впрочем, Пентаур вполне надеялся на свои силы, а главное – на союз некоторых влиятельных жрецов, которые всегда были всесильны в Египте, до того всесильны, что все фараоны заискивали перед ними, осыпая их богатствами под видом жертвоприношений божествам. На стороне Тии и Пентаура находились такие жрецы, как Аммон-Мерибаст, верховный жрец Аммона-Горуса, Ири, верховный жрец богини Сохет, и Имери, верховный жрец светоносного Хормаху.

В это время стремительно, как вихрь, подбежала к Лаодике хорошенькая Нитокрис.

– Ах, милая Лаодика! – заторопилась она. – Ветер твоего севера шепнул мне в ухо хорошую новость для тебя.

– Какую, милая Снат? – удивилась Лаодика.

– А что ты мне дашь, если я тебе скажу?

– У меня, милая, ничего нет, чтобы дать тебе, у меня есть только сердце, которое я уже отдала тебе с первого дня, как узнала тебя.

– Нет, Лаодика: еще есть что-то у тебя.

– Что же? Я не знаю.

– А твои губы, дай мне их.

– Возьми.

Плутовка не заставила себя просить: она жарко прильнула своими горячими губами к губам Лаодики.

– Ах, как сладко! Теперь скажу: вчера в Фивы приехал кто-то, кто носил тебя на руках.

Эти слова удивили Лаодику и встревожили: в несчастьи люди всегда ожидают скорее дурных вестей, чем хороших.

– Кто же, дорогая Снат? Меня Херсе носила на руках.

– Нет, это мужчина. – И плутовка коварно посмотрела на своего брата: она хотела мстить ему хоть чем-нибудь за то, что он отнимает у нее Лаодику.

– Кто же? – снова недоумевала последняя.

– Сын старого Пенхи, Адирома из Трои! – почти крикнула шалунья.

– Да? Я очень рада… Боги наградили его свободой за то, что он добрый, – серьезно сказала Лаодика, у которой в душе при одном имени Адиромы шевельнулось и встало все прошлое, далекое, невозвратное, встало, как живое.

Но тут же она вспомнила своего господина, Абану, сына Аамеса, у которого ее похитил Адирома с помощью того старого, доброго жреца, которого и имени она не знала.

Неужели Абана не разыскивает ее? А если узнает, где она?

Примечания

По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. Замурованная царица: Роман из жизни Древнего Египта. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года], с. 77 – 83.