19. Смерть Лаодики

Даниил Мордовцев

После похорон Нофруры прошло несколько дней. Над Фивами только что забрезжило утро. В саду при женском дворе фараона слышен чей-то говор.

– Посмотри, Неху, что я нашла.

– Что, это? Меч? Да какой красивый!.. Где ты его нашла, Арза?

– Вон там – я поливала цветы лотоса, и вдруг что-то блеснуло в земле. Я нагибаюсь и вижу – что-то золотое. Я начинаю откапывать – и вытащила вот этот меч.

– Ах, Арза, милая! Да он в крови.

– И точно в крови – и кровь свежая! Великая Изида! Что-ж это такое!

– Брось его, милая Арза! Забрось!

– Я боюсь…

Вдруг воздух огласился страшным, раздирающим душу криком какой-то женщины.

– О, боги! Что это?

Арза, уронив на землю меч, и Неху (это были рабыни, поливавшие цветы в саду при женском доме Рамзеса) бросились по направлению крика, который исходил из помещения, занимаемого с недавнего времени Лаодикою. Это кричала старая Херсе, которая металась у входа помещения Лаодики и рвала на себе волосы.

– Ее убили! Ее зарезали! – кричала она, – о, вечные боги!

– Кого зарезали?

– О! Мое сокровище! Мое дитя! Мою госпожу!

Херсе бросилась внутрь комнаты и, упав на пол, билась в судорогах.

На высоком позолоченном ложе, покрытом белыми тканями, лежала мертвая Лаодика: в широко раскрытых глазах ее выражался ужас – это был ужас смерти, так нагло постигшей ее. Под левым сосцом ее чернелась продольная рана, кровь из которой окрасила белый покров ложа и стояла запекшейся лужей на полу.

Вопли Херсе разбудили все население женского дома. Все бежали к тому месту, откуда неслись эти вопли. На лицах видны были растерянность, испуг. Все толпились у входа в помещение Лаодики, и никто, повидимому, ничего не понимал. Да и как понять! Ничего подобного никогда не случалось в царских покоях. Убита невинная девушка, любимица царицы, гордость женского дома, дочь славного царя Трои. Кто убил? Какой изверг мог решиться на такое злодеяние, когда ни один мужчина, исключая детей фараона, не смел переступить порог этого святилища, состоящего под покровительством богини Сохет?

Вопли Херсе достигли и покоев царицы.

– Что это? – спросила Тиа свою постельную рабыню. – Что случилось?

Испуганная рабыня не смела сказать страшной истины.

– Что же? – повторила жена фараона. – Говори!

– О, святейшество! Я боюсь поразить твои уши страшными словами, – отвечала рабыня.

– Говори же! Я повелеваю! Мои уши раскрыты для доброго и злого, – говорила Тиа, сама встревоженная.

– О, госпожа! У нас в доме убийство.

– Убийство! Кто убит?

– Троянская царевна Лаодика.

– О, боги! Кто ее убийца?

– Не знаю, госпожа, никто не знает, – говорила рабыня, поспешно одевая царицу.

Тиа торопливо вышла в сад, куда выходило помещение Лаодики. Ей попалась навстречу вся заплаканная Нитокрис.

– О, мама! – вскричала юная царевна. – Вот меч, он в крови.

– Какой меч, дитя?

– Я нашла его в саду на земле, – он в крови… Это кровь Лаодики… О, мама, мама!

Тиа с содроганием взглянула на меч. Это было изделие изящной работы: тонкий, длинный клинок с золотою рукояткою, изображавшею какое-то неведомое божество – женщину с львиной головой, стоящую на колеснице, запряженной двумя конями.

– Это не египетский меч, – сказала жена фараона, – в нашей земле нет таких.

Тиа взяла меч.

– Его надо сохранить – сказала она, – меч укажет нам убийцу… О, боги!

– Мама! Пойдем, взглянем на нее, я одна боюсь, – говорила Нитокрис, вся обливаясь слезами. У входа в помещение Лаодики толпились придворные женщины и рабыни, выражая сожаление об ужасной смерти юной троянской царевны и общее недоумение – кто мог быть убийцей такого прелестного невинного существа и притом в доме, охраняемом богинею Сохет.

Лаодика лежала на своем ложе, как мраморное изваяние. Золотистые волосы ее, разметавшись, покрывали собой белую подушку из тонкого финикийского виссона. Около ее изголовья с глухим стоном причитала обезумевшая от горя Херсе, покачиваясь, словно автомат, из стороны в сторону.

– Я убила тебя, божество мое! Я достойна смерти, – хрипло причитала она, – я не доглядела, я заспала!

Завидев приближение Тии, все расступились. Говор и шепот смолкли. Слышны были только причитания старой Херсе.

– Не на своей милой родине нашла смерть ты, мое божество… Далеко от праха Гектора будет покоиться твое чистое тело… Слезы родных не оросят твоего прекрасного лица… О, всемогущие боги!

Весь запыхавшись, смущенный, растерянный, торопился к месту ужасного происшествия Бокакамон, управляющий женским домом Рамзеса: в его доме, в доме его ведения, совершилось это страшное, неслыханное дело.

– О, святейшество! – поднял он руки к небу, при виде жены фараона, своей повелительницы. – Какие немилосердные боги судили мне это несчастие!

– Вот меч, которым совершено злодеяние, – сказала Тиа, подавая меч пришедшему. – У этого железа есть язык – он назовет нам злодея. Допроси железо!

Рука Бокакамона дрожала, когда он брал протянутый к нему клинок с пятнами крови.

– Это меч не египетской работы, – с удивлением заметил он. – Как он попал сюда?

– Его сейчас подняла в саду Нитокрис, – отвечала Тиа. – Но как он попал в мой дом, помимо стражи? Не сам он, конечно, вошел сюда – его внесла чья-нибудь злодейская рука; но чья?

– Только не рука мужчины. Я в этом ручаюсь, великая царица, – отвечал Бокакамон.

– Так рука женщины?

– Женщины, царица.

Тиа и Нитокрис молча приблизились к ложу, на котором лежала мертвая Лаодика. Утренний свет, падавший сверху на лицо убитой косою полосой и отражавшийся бликами в широко раскрытых глазах умершей, придавал застывшему лицу ее выражение изумления, смешанного с ужасом, точно то, что она видела там, в загробном мире, внушало ей этот ужас.

С изумлением и страхом все смотрели на старуху, пола-фараона, и слезы текли по ее смуглым щекам. Нитокрис плакала, припав к плечу матери.

Вдруг Херсе перестала причитать и, несмотря на присутствие царицы, нагнулась близко к лицу умершей.

– Я вижу ее… я вижу убийцу! – с ужасом проговорила она.

– Где? Кто? – с удивлением спросил Бокакамон.

– Вон она… в глазах у нее… Смотрите! Смотрите! – говорила старая негритянка, впиваясь глазами в открытые, уже остеклелые глаза Лаодики. – Я вижу ее!

С изумлением и страхом все смотрели на старуху, полагая, что рассудок ее помешался от горя. Но Бокакамон приблизился к ложу и тоже взглянул в глаза умершей.

– Видишь, господин? – глухим шепотом спросила его Херсе, как бы боясь спугнуть то, что она видит. – Тебе известно, господин, что когда кто убивает другого и тот, кого убивают, видит убийцу, то лицо убийцы, словно в зеркале, навсегда остается в глазах убитого… Убийца стоит в ясных очах моего божества, моей Лаодики… Вон она – это женщина – я узнаю ее.

– Кто же она? – с суеверным страхом спросили Бокакамон и Тиа.

– Я не знаю ее имени… но я видела ее здесь в этом доме.

Все с изумлением и страхом посмотрели друг на друга.

– И ты узнаешь ее? – спросил Бокакамон.

– Узнаю… Она такая красивая… злая… глаза василиска…

– Посмотри, нет ли ее здесь? – сказал Бокакамон.

Женщины этого дома, столпившиеся сзади царицы и жадно прислушивавшиеся к бессвязным словам старой негритянки, при словах Бокакамона с ужасом попятились назад. А что, если безумная старуха укажет на которую-либо из них?

Херсе отвела глаза от мертвого лица Лаодики и лихорадочным взором стала осматривать присутствующих. Все невольно потупляли глаза под ее пытливым взором.

– Видишь ее? Она здесь? – спросил Бокакамон.

– Не я! Не я! О, боги! – вдруг закричала одна из рабынь, дрожа всем телом.

Это была Урза, которая на заре, поливая цветы лотоса, заметила в земле конец рукоятки предательского меча и вынула его, а потом показала другой рабыне, ливийке Неху.

Крик Урзы произвел общее смятение. Все глядели на нее, сторонясь с испугом. Бокакамон приблизился к ней.

– Говори, что ты знаешь? – грозно спросил он.

– О, благородный господин, – трепеща всем телом, заговорила рабыня. – Я встала рано, вместе с Неху, и мы пошли поливать цветы на заре… Я поливала вон там цветы лотоса… Вдруг вижу, что-то блестит в земле… Я нагнулась… Вынимаю из земли… Это – вижу – меч… в крови… И показываю его Неху… Вдруг она закричала (указывая на Херсе)… я испугалась… – она замолчала.

– Ну, и что же? – спросил Бокакамон.

– Я испугалась… я уронила меч… мы побежали сюда… О, великие боги!

Ломая руки, она замолчала, все еще вздрагивая. Бокакамон обратился к Херсе.

– Это она? – спросил он, указывая на Урзу. – Узнаешь ее?

– Нет! Нет! Не она… Та молоденькая, красавица… Вон она! – и Херсе опять уставилась в глаза умершей, – Глаза василиска… О, не гляди так… я – я твоя злодейка, я не доглядела… я заспала… О, мое божество! Я недостойна служить тебе в загробном мире.

Скоро весть об ужасном происшествии в женском доме облетела весь дворец фараона. Прежде всех явился в помещение Лаодики царевич Пентаур, который был глубоко очарован красотою несчастной дочери Приама и мечтал сделать ее царицей Египта.

Вид мертвой Лаодики произвел на него потрясающее впечатление. Он не верил, чтобы это была та Лаодика, которая еще накануне мечтала с ним о возвращении в Трою, о восстановлении царства предков.

– Убита! Убита! О, боги! – вырвался у него крик отчаяния. – О, прекрасный, нежный цветок лотоса! Кто сорвал тебя? Где тот злодей? О, вечные, безжалостные боги!

Он бросился к матери и заплакал.

– О, матушка! Ты ее так любила…

– Дорогой мой! Ты видишь: я сама плачу, – говорила Тиа, прижимая к себе голову сына.

– Но кто же решился убить ее?

– Боги то ведают… Вон меч, а чья рука направила его в сердце – никто не знает.

– Какой меч? Где?

Бокакамон подал Пентауру меч.

– Его нашли здесь, в саду.

– Это меч мужчины, – удивился царевич. – Как мог мужчина попасть в дом женщин?

– Нет, царевич, я головой ручаюсь, что мужчина не мог попасть сюда, – робко возразил Бокакамон, – меч внесен в этот дом рукою женщины, и эта же рука злодейски поразила несчастную дочь Приама.

– Женщина, женщина убила мою голубку чистую, – словно автоматически повторяла старая негритянка, – она сидит в ее глазах, она смотрит оттуда…

– Что она говорит? – спросил Пентаур.

– У нее, кажется, помутился рассудок, – тихо отвечал Бокакамон, – она убита горем: говорит, что лицо убийцы всегда отражается, как в зеркале, в глазах убитого. Старуха видит там убийцу.

Пентаур робко подошел к ложу Лаодики и нагнулся к ее неподвижному лицу.

– О, боги! Я не могу видеть этих глаз! – с ужасом отшатнулся он от мертвой.

– Его святейшество идет! Фараон! Фараон! – послышался шепот среди женщин.

Все с боязнью расступились. Рабыни упали ниц. Это шел сам Рамзес.

Примечания

По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. Замурованная царица: Роман из жизни Древнего Египта. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года], с. 101 – 107.