6. Воск от свечи богини
Даниил Мордовцев
Наступил, наконец, ожидаемый вечер. Солнце, безжалостно накалявшее в течение дня и гранитные колонны храмов, и головы молчаливых сфинксов, и глиняные хижины бедняков, нижним краем своего огненного диска коснулось обожженного темени высшей точки ливийского хребта, когда в воздухе пронесся резкий крик орла, спешившего в родные горы, и вывел из задумчивости старого Пенхи.
– Пора, дитя мое, – сказал он внучке. – Скоро на небе покажется то, чего мы ждем.
Они пошли по направлению к гигантским статуям Аменхотепа, которые отбросили от себя еще более гигантские тени до самого Нила и далее. Скоро солнце выбросило из-за гор последний багровый свет в виде рассеянного снопа лучей, и над Фивами легла вечерняя мгла. В то же мгновение на небе, над Ливийскими горами, блеснул золотой серп нарождающегося месяца. Он так отчетливо вырезался над бледнеющим закатом, что, казалось, висел в воздухе над самыми горами пустынной Ливии. В воздухе зареяли летучие мыши.
Улицы и площади города, за несколько минут столь шумные, быстро начали пустеть, потому что около тропиков ночь наступала почти моментально, и движение по неосвещенному городу являлось более чем неудобным.
Но вот и пилоны храма богини Сохет.
– Где начало вечности? – спросил чей-то голос наших спутников.
– Там, где ее конец, – отвечал Пенхи.
Это был условленный лозунг. От одного из пилонов отделилась темная фигура.
– Следуйте за мной – богиня ждет, – сказал тот, кто стоял у пилона.
– Верховный жрец богини, святой отец Ири, – пробормотал Пенхи в смущении.
– Я его младший сын и посланец.
Они все трое вошли во внутренний двор храма. Хену испуганно схватила старика за руку.
– Богиня глядит, – прошептала она.
Действительно, из мрака тропической ночи выступала, отливая фосфорическим синеватым светом, львиная голова странного божества. Голова в самом деле глядела живыми львиными глазами. Пенхи невольно упал на колени: он еще никогда не видел ночью богини Сохет. Пенхи суеверно молился страшному божеству. Хену стояла с ним рядом и дрожала.
– Божество милостиво: только чистому существу оно открывает свой светлый лик, – сказал тот, который называл себя младшим сыном верховного жреца Ири. – Встань, непорочное дитя, иди за мною.
– Я с дедушкой, – робко проговорила Хену.
– Конечно, с дедушкой. Идите, верховный отец наш ждет Пенхи и его внучку Хену.
Все трое пошли направо, где находилось помещение верховного жреца. Оно было ярко освещено массивными восковыми свечами в высоких канделябрах. На небольшом бронзовом треножнике курилось легкое благовоние.
Верховный жрец встретил пришедших ласково.
– Какое прелестное дитя! – сказал он, подходя к Хену. – Как тебя зовут, маленькая красавица? – ласково спросил он, гладя курчавую головку девочки.
– Хену, – отвечала она, нисколько не сробев: старый толстяк показался ей таким добродушным дедушкой.
– А сколько тебе лет?
– Двенадцатый, а потом пойдет тринадцатый.
– Ого, как торопится расти, – рассмеялся жрец, – это пока до семнадцати лет, а там начнет расти назад и убавлять свои года. А есть у тебя мать?
– Нет, мама умерла: она там, в городе мертвых, – печально отвечала Хену.
– А отец? – Девочка молчала; за нее ответил дед.
– Он давно в плену, святой отец, его взяли финикияне в морской битве при устьях Нила, у Присописа, и продали в рабство в Троиду.
– В Троиду! О, далеко это, далеко, на далеком севере, – проговорил старый жрец. – Я знаю их город Трою; я был там давно с поручениями от великого фараона Сетнахта, и царь Приам принял меня милостиво. Я там долго пробыл и старика Анхиза, знал и Гекубу… А теперь, слышно, Трою разрушили кекропиды из-за какой-то женщины. О, женщины, женщины! [7]
Старик разболтался было, но скоро опомнился: ведь он верховный жрец и притом богини – женщины…
– Бедный Приам! – сказал он как бы про себя. – Сын мой, – обратился он к младшему жрецу, приведшему к нему Пенхи с внучкой, – поди, приготовь в святилище богини.
Младший жрец вышел. Ири также удалился в соседнюю комнату, чтобы надеть на себя священную цепь и мантию.
Хену, оставшись одна с дедом, с жадным любопытством и боязнью осматривала помещение верховного жреца. Изображения божеств внушали ей суеверный страх, зато опахала из страусовых перьев, украшенные золотом и драгоценными камнями, приводили ее в восторг.
Скоро появился и Ири в полном облачении. В руке он держал блестящий бронзовый систр, который при сотрясении издавал музыкальный звук, похожий на треск цикад.
– Дитя мое, – обратился Ири к Хену, смотревшей на него большими изумленными глазами, – ты смотрела в священные очи бога Аписа?
Девочка не знала, что сказать, боясь ответить невпопад. Она посмотрела на деда.
– Отвечай же, дитя, – сказал старик. – Тогда, во время священного шествия бога Аписа ты упала перед ним на колени и видела его глаза?
– Видела.
– А что чувствовала ты, когда бог взглянул на тебя?
– Я испугалась.
– Это священный трепет – в нее вошла божественная сила, – пояснил верховный жрец. – А теперь идем.
Ири взял длинный посох с золотою головкою кобчика наверху, и они вышли на двор. В темноте снова выступила голова льва, освещенная как бы изнутри фосфорическим огнем.
– Богиня благосклонно открывает тебе свое божественное лицо, – сказал жрец Хену, снова оробевшей.
Преклонив колена перед статуей матери богов, они прошли дальше и вошли в самое святилище. И там было изображение Сохет рядом с изображением Пта. От жертвенника синеватою струйкой подымался дым курения, толстые, как колонны, восковые свечи в огромных подсвечниках освещали жилище богини.
Верховный жрец, преклонившись перед божеством и опираясь на посох, правою рукою сделал движение в воздухе, потрясая систром. Раздались тихие музыкальные звуки, словно бы они исходили из огромной бронзовой головы матери богов. Голова невнятно, глухо проговорила несколько слов, которые жрец повторял за нею:
– Пта, Сохет, Монту, Осирис, Горус, Апис…
За жертвенником послышался странный звук, точно шипение змеи. И, действительно, из-за жертвенника выползала большая серая змея. Увидев жреца, она свилась спиралью, и только плоская голова ее дрожала и вытягивалась, выпуская черное, раздвоенное жало-язык.
Жрец стукнул посохом, и змея поползла к Ири, к его посоху. Он еще стукнул, и пресмыкающееся, коснувшись головой посоха, обвилось вокруг него и стало спиралью подниматься вверх, к руке жреца.
– Священный уреус благоволит принять жертву из рук чистого существа, – проговорил Ири, потрясая систром.
Тогда из-за завесы, скрывавшей дверь позади жертвенника, вышел младший жрец. Он держал в руке какую-то маленькую птичку.
– Хену, чистое дитя, возьми жертву, – сказал Ири, обращаясь к девочке, которая, казалось, застыла в изумлении и ужасе.
Младший жрец передал ей птичку, которая даже не билась в руках. Змея, держась спиралью на посохе, повернула голову к птичке. Глаза пресмыкающегося сверкали.
– Дитя, отдай жертву священному уреусу, – сказал Ири.
Девочка не двигалась – она не спускала глаз с змеи.
– Пенхи, сын мой, подведи девочку, – сказал жрец старику.
Тот повиновался и подвел девочку к посоху, к самой змее. Змея потянулась к птичке.
– Пусть отдаст, – сказал жрец.
Рука Хену автоматически потянулась вперед, и змея моментально схватила птичку.
– О, дедушка! Страшно! Она глотает птичку! – вся дрожа, проговорила девочка, цепляясь за старика.
– Жертва принята, – торжественно произнес верховный жрец, вставая.
Змея быстро соскользнула с посоха и уползла за жертвенник. Тогда Ири подошел к Хену и, желая ободрить ее, стал гладить и целовать ее голову.
– Испугалась, девочка? Ничего, ничего, крошка, теперь все кончилось, – говорил он нежно.
Услыхав, что все страшное кончилось, Хену несколько ободрилась.
– Теперь птичка умерла? – спросила она.
– Нет, дитя, она переселилась в божество. И ты некогда была такою же птичкой, и вот теперь боги превратили тебя в хорошенькую девочку.
– Так и меня змея съела? – спросила Хену, совсем ободрившаяся. – Кто ж меня ей отдал?
– Такая же, как ты, чистая девочка, – лукаво улыбнулся жрец. – А теперь подойди вот к этой свече, что пониже.
Хену подошла. Свеча толстая, как ствол молоденькой пальмы, горела выше головы Хену.
– Можешь ее задуть? – спросил Ири, положив руку на плечо девочки.
– Могу, – отвечала последняя.
– Так да погаснет свеча жизни тех, чьи имена мы носим в сердце, – торжественно сказал верховный жрец. – Дуй же, дуй сильней.
У Хену были сильные, молодые легкие. Она собралась с духом, дунула, и массивное пламя свечи моментально погасло; одна светильня зачадила.
– Да свершится воля божества! – торжественно проговорил жрец. – Как чадит эта светильня, так пусть чадит постыдная память тех, чьи имена мы носим в сердце. Сын мой, подай священный серп, – обратился он к младшему жрецу. -
Тот взял с жертвенника золотой серп и подал Ири. Святой отец, взяв серп, отпилил верхнюю часть загашенной свечи, длиною вершка в три, и подал Пенхи.
– Возьми этот священный воск, – сказал он, – и сделай из него то, что повелено тебе свыше: Пта, Сохет, Монту, Осириса, Горуса и Аписа. Ты слышал повеление божества?
– Слышал, святой отец, – отвечал Пенхи.
– Ты их изображения знаешь?
– Знаю, святой отец.
– Хорошо. А из простого воску сделай изображения тех, чьи имена мы носим в сердце.
– Будет все исполнено, святой отец.
– Помни, что она, – жрец указал на Хену, – должна во всем помогать тебе: пусть она месит воск своими руками, согревает его своим дыханием, но только не тот, не простой воск, а этот, священный. И делай так, чтобы Аммон-Ра не видел твоей работы, чтоб солнечный луч не досягал туда, где будешь формовать фигуры, и чтоб кроме Хену никто этого не видел – никто! Это величайшая тайна божества.
Ири взял потом Хену за руку и подвел к южным дверям святилища, где в большой глиняной кадке она увидела лотос с распустившимся цветком.
– Сорви этот цветок священного лотоса и укрась им свою голову, – сказал жрец.
Девочка не заставила долго ждать: она искусно отделила цветок от стебля и ловкими пальчиками, на что девочки большие мастерицы, вдела пышный цветок в свои черные, густые волосы.
– Идет ко мне? – весело спросила она.
– Очень идет, – улыбнулся старый жрец.
Молодой месяц давно зашел за темные вершины Ливийского хребта, когда Пенхи и Хену вышли из ворот храма Сохет. На небе высыпали мириады звезд, которых яркость и красота особенно поразительны в тропических странах. В воздухе веяло прохладой. Во мраке ночи огромные колонны храмов и аллеи сфинксов казались чем-то фантастическим. Редко кто попадался на опустевших улицах и площадях сонного города.
Проходя мимо колоссальных статуй Аменхотепа, Хену боязливо жалась к деду.
– Они, кажется, дышат, – шепотом проговорила девочка.
– Я не слышу, дитя, – отвечал Пенхи.
– А как же, дедушка, говорят, что утром, при восходе солнца, они тихо плачут.
– Да, я сам слышал, – подтвердил старик.
– О чем же плачут они?
– Кто это может знать, дитя! Может быть, они не плачут, а жалобно приветствуют бога Горуса, просят, чтоб он возвратил им жизнь.
Когда наши путники переезжали через Нил, им послышался в тростниках тихий плач, словно детский.
– Опять плачет крокодил, слышишь, дедушка?
Плач умолк, и только слышен был шорох в тростниках Нила.
Примечания
7. Рамзес III был современником осады и разрушения греками Трои (около 1 200 лет до Р. X.).
По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. Замурованная царица: Роман из жизни Древнего Египта. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года], с. 28 – 34.