5

Владимир Пасько

Не просто складывались судьбы и заместителей комдива. Будучи до этого практически все здоровыми образцовыми офицерами, здесь они часто для начала переставали быть образцовыми. Ну а на этой почве, естественно, переставали быть и здоровыми. Всем этим перспективным офицерам было около сорока лет. А в этом возрасте со здоровьем уже у большинства – хорошо, если всё хорошо. Когда же начинала рушиться основа жизни профессионального офицера – служебная карьера, – тут оно, здоровье, выдерживало не у каждого. Не привыкшие за свою длительную образцовую службу к брани в свой адрес, пинкам, а тем более взысканиям, они реагировали на это весьма болезненно. Отсюда достаточно скоро – у кого сердечко начинало прихватывать, у кого кровяное давление начинало прыгать, а кто попросту крепко запивал.

Шеремет вспоминает как наиболее яркий пример замкомдива подполковника Сидоркина. И по наружности, и по манерам он был типичным русским мужичком – середнячком: невысокого роста, но крепенький, рыжевато-круглолицый, не умен и не далек, но хитроват, глуповат в меру, да к тому же показушно – ретив и борзоват. Из него был бы отличный прапорщик – старшина роты. Но не первое лицо после командира, повелевающего более чем десятью тысячами судеб. Однако встречавшиеся на его жизненном пути начальники почему-то считали, что именно этот набор качеств и является оптимальным для советского полководца. И успешно продвигали его вперед и вверх. Вот только в одном месте ошиблись и неправильно перевели стрелку – вместо Академии ГШ отправили сюда, в Афган. И здесь вышла осечка. Нет, он не стал здесь подлецом или негодяем. Он не посылал по своему скудоумию людей на верную гибель. Он просто растерялся во всех этих непривычных для него сложностях и ответственности за каждое свое слово. Потому что здесь оно – по настоящему командирское, и от него часто зависит жизнь или смерть многих людей. И он не выдержал. И среагировал на свалившуюся на него тяжесть как все мужички в его родном колхозе – запил. И опустился, будучи замкомдивом, до уровня бытового пьянства с ротными и комбатами. О каком тут управлении подчиненными, требовательности и авторитете могла идти речь? Естественно, что его вынуждены были срочно отправить в Союз.

И таких было достаточно много. Не столько пьяниц, сколько внезапно заболевших старших офицеров категории полковников-генерал-майоров. Правда, в Союзе, в привычной обстановке, они обычно вновь быстро приходили в себя, по крайней мере внешне, и довольно успешно продолжали службу. А некоторые оклемавшись, осмотревшись и видя, что их афганские «слабости и художества» здесь мало кому известны – так те даже и грудь расширяли, и гулко в нее стучали. Мол, да мы там, в Афгане… И люди им верили. И, как ни странно они иногда даже сами себе начинали верить, что там в Афгане, с ними ничего особого не произошло, что виноваты не они, а кто-то другой, какие-то обстоятельства. И если бы не это, не этот проклятый Афган – все было бы в порядке, были бы и они давно уже генералами. Впрочем, некоторые ими и становились. Как досрочно замененный по несоответствию должности замкомдива полковник Халин. Хотя вряд ли и для этих своего рода удачливых страдальцев этот надлом проходил бесследно. В глубине души рубец слабины оставался и давал себя знать уже всю последующую жизнь.

Шеремета как кадрового офицера, профессионального военного, «военную косточку», как говорили в старину, довольно часто мучил этот вопрос – почему многие наши офицеры не выдерживали там, точнее, выражаясь военным языком – не смогли надлежащим образом выполнить поставленные перед ними задачи? Сломались или «не потянули» сами и, естественно, сломали свою последующую службу? Не взирая на то, что тут было целых три определяющих обстоятельства, в силу которых это явление ну никак, казалось бы, не должно было иметь места. Во-первых, они были если не элитой, то отборной частью офицерского корпуса. Ведь направляемый в Афганистан офицер должен был обязательно иметь опыт службы в данной должности (что в общем-то соблюдалось) и быть положительно характеризованным по службе. И если у тебя в служебной, а тем более в партийной карточке имеется несколько взысканий, а тем более не снятых – будь спокоен, тебя – не пошлют. Иное дело – в карточку взыскание не напишут. Или перепишут карточку так, чтобы были одни поощрения. Служебную, имеется в виду. Партийную не перепишешь – они все знают и секут строго. Словом, если в целом – то отбор, по крайней мере по формальным признакам, был неплохой, по крайней мере в части того, что касается деловых и моральных качеств. Таким образом, можно смело утверждать, что в Афганистан, несомненно отправлялись не неудачники и не дилетанты, а настоящие «профи», кадровые офицеры, которые в целом соответствовали уровню всего советского офицерства, если даже в чем-то его не превосходили, этот уровень. От командира полка или начальника службы дивизии и выше – начиная с 1983 – 1984-го годов, – пропускали через Москву, через соответствующих высших в Советской Армии начальников в той или иной воинской специальности.

Так почему же они проиграли? Ведь было и второе обстоятельство, которое, казалось бы, должно было облегчить задачу, а не привести этих командиров к печальному исходу своей карьеры. Это – сам характер той войны. Ведь, если быть откровенным, то она, эта война была отнюдь не такой, какой представлял себе войну простой советский человек. А тем более профессиональный военный. С его точки зрения это – так себе, войнишка. Где ядерное, или биологическое, или химическое оружие? Которым любой, даже самый мирный гражданин, был запуган во времена «холодной войны» едва ли не с пеленок? Или, хотя бы, если это уж обычное оружие, то по крайней мере высокоточное? Где, на худой конец, армейские и фронтовые операции, как в Великую Отечественную, с их реками крови и горами трупов? Где батальоны, полки, дивизии противника? Где линия фронта: по одну сторону – они, по другую – мы? Ничего подобного в Афганистане не было… Вооружение у нас – штатное, рассчитанное на третью мировую войну. Пусть и не первой свежести, не самое последнее, но – приличное и даже весьма. Хотя, с другой стороны, отдельные наипоследние образцы оружия – обычного, не дай Бог массового поражения, – все же пытались в деле испробовать. Таким образом, война не была в целом широкомасштабной и чрезмерно напряженной.

Так в чем же тогда, спрашивается, дело? Может быть, есть что-то третье – противник был чрезмерно силен: многочисленен, вооружен, обучен? Шеремет задумался. Тоже вряд ли. Что касается его вооружения – то оно, в принципе, было довольно устаревшим. Сколько он видел его, захваченного в ходе боевых действий, и специальные выставки этих трофеев, устраивавшиеся для командования и журналистов после операций, – все это были образцы преимущественно времен Первой или Второй мировой войны, это – раз. Во-вторых – это лишь легкое и тяжелое пехотное оружие: винтовки, автоматы, пулемёты, гранатомёты, миномёты. Уровня роты-батальона. Артиллерия – весьма слаба, практическое значение скорее психологическое, нежели реальное, поражающее. Об авиации и вовсе говорить не приходится, ввиду полного её у них отсутствия. Одно из немногих, что современное – так это переносные зенитно-ракетные комплексы (ПЗРК) типа американского «Стингера» или английского «Блоупайпа». Да еще в последнее время стали появляться противотанковые переносные ракетные комплексы типа «Дракон» и «ТОУ». Но это опять же ротно-батальонный уровень. И – всё. Так что…

Может быть, противник был намного лучше обучен? Тоже вопрос непростой. Ну как, насколько можно обучить, даже в специальном учебном центре в Пакистане, полуграмотного в лучшем случае дехканина военному делу за пару месяцев? А кто учил тысячи таких душманов, как тот молоденький паренёк из кишлака Айраюль? Который, попав к нам в плен, с бесстрастно-отрешенным видом рассказывал, как его прямо с работы в поле забрали в банду за два дня «до того как»… То-есть – до нашего в тот район прибытия. Да профессионально, зачастую – никто не учил. Учились преимущественно сами, в боях с нами. А кто из их командиров, вступивших в этой необычной войне в едва ли не личное противоборство с нашими командирами полков, профессионально учился военному делу в военных академиях и училищах по семь лет? Да никто. В лучшем случае – семь месяцев. Да и то не всегда. И ничего – противостояли эти их семь месяцев против наших семи лет, полуграмотные – против учёных-лощёных. И неплохо противостояли. Не победили, но преодолели, вынудили уйти, выдавили, как гнойный прыщ из здорового тела. Вот только – здорового ли? Тут даже знак вопроса неуместен. Явно – «не» здорового. Более пятнадцати лет после нашего ухода воюют – и все конца-края не видно.

Враг был силен своей многочисленностью? Тут дело много сложнее, чем в первом и втором случае – относительно обучения и вооружения. Тут есть над чем подумать. Насколько многочисленен он был, наш противник? А кто его знает. Шеремет этим специально не занимался. А такие данные официальным путем до них не доводились. Хотя, в принципе, это можно было рассчитать и априорно. Население Афганистана в целом – 20 млн. человек. Под ружье в случае войны можно поставить до 10 процентов населения. Это 2 млн. Ну пусть 5 процентов населения – 1 млн. Судя по тому, что гражданская война в Афганистане тянулась уже два десятка лет, следовательно, силы разделились примерно поровну. Ну пусть даже правительственных сил – 500 тысяч человек, а активно воюющих «духов» вдвое меньше – 200 тысяч. Все равно и тогда, для того, чтобы одолеть противника в контрпартизанской войне, необходимо достичь соотношения 1:7, то есть на одного партизана-душмана – семь человек правительственных войск («шурави» + афганская армия, Царандой и ХАД вместе взятые). По нехитрым предыдущим расчетам, «духов» – 250 тысяч. Значит тех, кто против них, должно быть минимум полтора миллиона. А реально было – до полумиллиона у правительства да у нас до ста тысяч. То есть – вдвое меньше. Так о какой же победе – с вдвое меньшими, нежели необходимо, силами – могла идти речь?

Странная какая-то война получалась у них тогда – и по силам и средствам, и по способам ведения… Выиграть такую – явно невозможно даже теоретически.

Шеремет встрепенулся: частный вроде бы вопрос рухнувших офицерских судеб перерастал в более сложный и более высокого уровня – а могли ли мы там выиграть вообще? Победить? Если исходить из всего предыдущего, то – нет. А может, все же могли бы? Если учесть многовековой исторический опыт Российской империи, потом Советского Союза, их Великих армий и войн, которые они вели, то однозначно сказать «нет» – вряд ли это было бы правильным. Возможно, что и смогли бы. Учитывая прежде всего главное – «человеческий фактор»: исключительное мужество и стойкость нашего солдата и офицера. Настолько привыкшего за свою жизнь и службу к преодолению множества всяческих неведомых и необъяснимых для «цивилизованного» воинства трудностей, что это превращалось у него уже в стоицизм. Который помог бы ему победить, очевидно, и в этой странной войне. Не взирая ни на что. Но только при одном условии – если бы была преодолена одна из основополагающих, глубинных причин неуспеха: непоследовательность в ведении этой войны. Когда она с одной стороны вроде бы и идёт, а с другой стороны – её вроде бы и нет. Потому что войска содержатся по штатам и живут по законам мирного времени. Воевать в полную силу не разрешают, а при том, что разрешают – требуют, чтобы не было потерь. Хотя на войне, как известно, так не бывает. Там или воюют в полную силу и льют кровь, чужую и свою – или войну заканчивают, не начиная.

Шеремета, да и не только его, возмущала эта двойственность их положения – полумира-полувойны. И он не раз слышал со стороны боевых офицеров, что здесь, в Афганистане, нужно и пора или воевать по-настоящему, или прекращать эту затею. Первое обозначало и практически и фактически – одно: нагнать сюда войск, оккупировать эту чертову страну полностью, поставить свою оккупационную администрацию, лишить этих… даже нынешней их бутафорской независимости и, самое главное – методически и планомерно подавить всякое сопротивление.

Шеремет вспомнил все то, что читал о борьбе Афганистана за независимость, в первую очередь против англичан, Британской империи. А читал он, готовясь к своему отъезду туда, немало. Неумолимый ход логики и уроки истории столь же неумолимо подсказывали, что для этого пришлось бы потопить в крови все немногочисленные, но прекрасные плодородные равнины этой небольшой гордой горной страны. Но и тогда это не гарантировало бы успеха. Потому что уцелевшие, по всей вероятности, ушли бы в горы и продолжили бы борьбу там. Но, если сказать по правде, то простых советских людей, таких как они, солдаты и офицеры ОКСВА, это не особо пугало. Они бы выполнили приказ если и не без всякого, то без большого сомнения. Ибо лить кровь в многочисленных и далеко не всегда справедливых войнах Российской империи на её весьма обширных околицах все россияне давно привыкли.

А советские люди – и тем паче. Потому что если не все, то в огромном, подавляющем большинстве они были воспитаны тогда с детства на одном принципиально важном, фундаментальном и определяющем всё их мировосприятие положении: будущее – за социализмом и Советский Союз, как его оплот и воплощение, – всегда прав. Ну а кто не согласен – так Сибирь большая… А «гнев советского народа» по отношению к диссидентам – «прислужникам империализма» организовать – проще пареной репы. Точно так же, как и «понимание всем советским народом необходимости…»

Иное дело – там, «за бугром». Интенсифицировать агрессию и усилить кровопролитие в этой маленькой стране нельзя было никак не по внутренним, а по внешнеполитическим причинам. Советский Союз тогда мог окончательно потерять лицо «на мировой арене», как тогда говорили, и подвергнуться не только различного рода неприятным нападкам, но и более весомым реакциям со стороны и «проклятых империалистов», «и реакционных мусульманских фанатиков», и даже вполне приличных, но нормальных людей. Которые иначе как агрессией эту «дружественную помощь братскому афганскому народу» не называли. А то еще и «геноцид» навесят – посему нет, расширить эту «братскую помощь» нельзя.

Однако и вывести войска – тоже вроде бы нельзя. По крайней мере, вот так вот, сразу. И здесь масса проблем…

Решение этого непростого вопроса было за пределами компетенции не только их, простых офицеров ОКСВА, но и всех тех советских руководителей, гражданских и военных, кто был тогда в Афганистане и его окрестностях. И от начала до конца этой странной войны несколько поколений её участников шли долгих десять лет: в пыли, в крови, в болезнях и всевозможных неурядицах. В которых не способная принять разумное и твёрдое политическое решение Москва их же и обвиняла. Ну а Ташкент, то есть штаб Туркестанского военного округа, ей в этом помогал. Потому что должен же быть кто-то, на кого можно все списать кому воздать и на ком просто согнать…

«Стрелочниками» избрали их – от командиров частей до командиров соединений. И всех тех офицеров, кто попадал в вилку между ними. В ответе за все были они: и за потери – почему большие? И за успехи – почему незначительные? И за то, что у них в частях – не знаю, как, но – не так!

Под дамокловым мечом судьбы в Афганистане ходили даже её любимчики, такие, к примеру, как ставший впоследствии не только широко, но и печально известным Павел Сергеевич Грачёв. Тогда, в Баграме, зимой 1983 – 84 –го годов, когда он командовал 345-м отдельным парашютно-десантным полком, у него случилось очередное «чрезвычайное происшествие», попросту — ЧП. Предвидя неизбежные неприятности, он в отчаянии обратился к Шеремету: «Слушай, Владимир Васильевич, будь другом – выручи. Мне уже в третий раз на полковника досрочно послали. А тут – сразу девять обожжённых, «поларис» взорвался в палатке. Узнают наверху – опять вернут. Помоги, ты же десантник.» Что такое «поларис» знал здесь каждый, поскольку нередко сам с его помощью спасался от холода. Переделанная под печку на дизтопливе обычная стальная бочка при сжигании солярки устрашающе гудела — отсюда и название, как у американской ядерной ракеты. Теперь мирный в общем-то «поларис» взорвался — видно, кто-то чего-то недоглядел. Но поиски виновных — это дело самого Грачева, это потом, сейчас — надо спасать людей. А уж заодно и вожделенную для него папаху — символ этого высокого звания.

Шеремет помог – в ежесуточной сводке для штаба армии скрыл это «ЧП», обожённых сделал пострадавшими «на боевых» и растянул на трое суток. Помнит ли об этом сам Грачёв? Вряд ли. Уж больно высоко потом взлетел, слишком много новых впечатлений потом изведал, возможно куда более важных… Хотя он «афганцев» во времена своего правления поднял, за что спасибо – за то спасибо. И притом большое. Ну а иное в его делах – это уже другой вопрос, как говорится…

Шеремет вспоминает свою стажировку в бытность слушателем Академии в 108-м гвардейском парашютно-десантном полку в зарубежном теперь Каунасе. Во время ремонта старой казармы на стене, под толстым слоем поздних покрасок-побелок, обнажилась неказистая по виду, но примечательная по смыслу настенная агитация. Под двуглавым царским орлом – чёрным по белому одна из заповедей старой русской армии: «Атаману – первая чарка и первая палка». Советская Армия переняла, очевидно, лишь вторую часть заповеди – что касается палки. По крайней мере, относительно старших командиров тактического звена в Афганистане.

Шеремет тяжело вздохнул, плеснул в стакан: «За всех вас, товарищи офицеры, мои боевые друзья-товарищи. Дай Бог, чтоб вам всем всегда служилось удачливо, лучше, чем там». Тем, кто служит ещё, естественно. А их уже не так и много осталось. Потому что даже вышедшим оттуда лейтенантами – и то сейчас уже под сорок, многие уже полковниками стали. В генералы, правда, выбились считанные единицы. Почему – это разговор отдельный, особый…

Полковники и лейтенанты… Последние годы, пожалуй уже лет двадцать пять, много говорят о «дедовщине» в армейской среде, среди военнослужащих срочной службы. А не от «дедовщины» ли среди офицеров берёт она своё начало? Когда неуважительное отношение, «ты», а нередко и непечатный лексикон со стороны старшего по отношению к младшему по званию офицеру – отнюдь не редкость? А теперь, говорят, даже до рукоприкладства иногда доходит.