6

Владимир Пасько

Шеремету импонировала здоровая в целом нравственная атмосфера во взаимоотношениях между офицерами там, в Афганистане. Особенно в боевых частях и соединениях. Он бы её определил, выражаясь уставной терминологией, как – «разумная требовательность и взыскательность». Когда командование частей и соединений, выслушивая часто незаслуженные упрёки от всякого рода отвественно-безоответственных приезжающих-проверяющих из Москвы и Ташкента, а то и взыскания от них получая, принимали этот основной удар на себя и не обрушивали его автоматически на головы подчинённых. А сначала пытались разобраться, что к чему. Ибо они знали своих людей и знали им цену. И знали, что тот или иной недостаток – это иногда не столько вина, сколько беда его в целом добросовестного подчинённого. Ибо он сделал всё, что знал, умел, и смог в той ситуации. Если этого оказалось недостаточно – что же поделаешь. Ну а если этим чужим людям, безразличным к их судьбе, которые завтра улетят в Союз, в свои уютные квартиры и кабинеты, очень хочется, чтобы кто-то понёс наказание – ну что же, извольте, я здесь командир – царь, Бог и воинский начальник. Который в ответе за все – тушенку и воду, боеприпасы и жизнь человеческую. Ибо они, эти командиры чувствовали своим инстинктом, выработанным за долгие годы службы, что это только они, зрелые по возрасту и службе люди, могут понять и снести все эти несправедливые удары кнутом судьбы. Тем более в этих нестандартных, мягко говоря, условиях. Но вряд ли такое смогут выдержать подчинённые им молодые офицеры, ротного и батальонного звена. Их горячие и честолюбивые, но не закаленные длительной рутинной, с её взлётами и падениями службой, души – те такой несправедливости могут просто не понять и не принять. Особенно здесь, в Афгане. И сломаться. И тогда плохо всем – и тому, кто сломался, и тому, кто ломал. А самое главное – службе, которая здесь персонифицируется в жизнь и смерть вполне конкретных людей, которые доверены такому «сломавшемуся» командиру. Потому что это уже – не командир.

«Подчинённых надо любить, но не говорить им об этом» – так, писал, помнится, великий гуманист и военный лётчик, Антуан де Сент-Экзюпери. И они их любили. И не говорили. Но, не получая сами наград, не скупились на них для своих подчинённых. Проведённый по приказу командира дивизии генерала Уставина анализ показал, что больше всего отмечены наградами офицеры от лейтенанта до майора – командиры взводов, рот, батальонов. И соответствующие им офицеры служб полков и дивизии. Остальные –… они только отвечали. За всё. Вряд ли это было правильным, но это уже дело командующего армией – анализировать дисциплинарную практику подчинённых командиров дивизий, бригад и отдельных полков.

Сам же Шеремет с глубоким внутренним удовлетворением вспоминает одно из первых своих служебных совещаний. Там, в Афганистане. Когда он заявил своим подчиненным примерно следующее. И примерно в этом стиле: «То, что вы здесь делаете – это и большое, и нужное, и заслуживающее уважения дело. Но делать его и можно, и нужно лучше. И мы будем это делать. Потому что это необходимо для наших солдат. И путь для всех вас – это или со мной, вверх, или – вниз, со своих должностей. Кто изберёт для себя первый путь – тот не пожалеет. Награждать меня – это дело командира дивизии. Награждать вас – это моя прерогатива. Я не буду смотреть, сколько наград на груди и звёзд на погонах у меня лично здесь прибавилось – каждый из вас получит своё независимо от этого. Кто будет служить как надо – гарантирую по две награды на грудь и досрочную звезду на погоны. Кто похуже, но хорошо – соответственно, поменьше. Кто плохо – поснимаю то, что есть. Середины нет. Выбирайте.»

Все, как говорили на тогдашнем слэнге – «офонарели»: «Новичок, без году неделя, как в Афгане, и заявляет такое им, боевым офицерам!» Ничего, перетоптались, как говорится. И приняли предложенные правила игры. Потому как оказалось, что быть хуже других никто не хочет. И не играли, а работали. И не так за страх, как за совесть. И никто не пожалел. Ну а он своё слово тоже сдержал. Более того – будучи назначенным после Афганистана на преподавательскую работу в Академию, курировал, как говорят доктора и номенклатурные функционеры, бывших своих подчиненных и там. Многие из них, было время, догнали его в воинском звании. И слава Богу, пусть и дальше идут, коль смогут, опять догоняют.

А ведь многие офицеры не смогли не то что пойти дальше – но даже удержаться на том, что было с таким трудом завоёвано ими в Афганистане. Это – номер пятый в градации, придуманной Шереметом. Те, кто так и не смогли по возвращении вписаться в мирную жизнь, о которой они так грезили там, в Афганистане. Наиболее драматичной а иногда даже и трагичной была судьба достаточно многих солдат и сержантов срочной службы. Уйдя из родного дома восемнадцатилетними юношами, фактически пацанами, причём – на рутинную службу в армию мирного времени, как миллионы их предшественников, они неожиданно для себя оказались на войне. И в то время, когда их друзья ходили на дискотеки, они ходили в засады и в рейды. И когда те, в Союзе, обнимали девушек – они сжимали в руках плюющиеся смертью автоматы и пулемёты. И в то время, когда те «балдели» и любили своих девушек – они вынуждены были убивать себе подобных. Таких же людей, только – с иным типом лица, с иной одеждой и с иными представлениями о жизни. Которые влекли за собой их действия, неприемлемые для нас. Действия, за которые он, двадцатилетний пацан, нередко вынужден был жестоко карать годящегося ему в отцы мужчину, тоже чьего отца. Но – с другим лицом, в другой одежде, а главное – с иными мыслями.

И если для тех, оставшихся в Союзе сверстников, в их жизни наибольшим пиком положительных эмоций был любовный оргазм, то для этих, выполняющих «интернациональный долг» мальчишек, таким пиком было ощущение отпустившего душу если не леденящего страха, то смертельного напряжения. При виде того, что твой противник, с которым ты сошёлся в смертельном поединке, в так называемой «дуэльной ситуации», в предсмертных судорогах корчится на камнях (если бой был в горах) или в пыли ( если воевать пришлось в «зеленке»). И только потому, что ты успел нажать на спуск первым, да глаз оказался вернее и оружие получше. А что такое оргазм многие из них узнавали уже «после того, как», когда вплотную ощутили, что такое Смерть. Если доживали и оказывались в состоянии…

Вернувшись в Союз, многие из них по своей юношеской наивности ожидали, что их встретят как героев. Что весь тот их тяжкий Ратный Труд Там Родина оценит по достоинству. А оказалось – иначе. С точностью до наоборот, как любят сейчас каламбурить записные остряки. Оказалось, что они всюду и всем мешают. Если не всем, то достаточно многим, чтобы сделать жизнь «афганца» дома, в Союзе, не только не такой идеалистичной, как ожидалось, но и, мягко говоря, не очень приятной вообще. Многие сверстники восприняли их если не враждебно, то настороженно – потому как «корчат» из себя героев. Зависть – черта национальная. «Как так, Колька – и вдруг герой? Мы ж вместе росли, вместе на срочную пошли…» А то, что эта «срочная» по-разному проходила – этого признавать не хотелось.

Зрелым мужикам – соседям по дому и работе, выросшим в устойчиво мирное для Страны Советов время после Великой войны, они тоже нередко мешали, хотя бы уже самим своим существованием: «Подумаешь, пацаны – а туда же, в герои лезут… Я всю жизнь вон горбатился – и мне ничего, а им вон льготы, почти что как участникам войны…» Он, этот сорока-пятидесятилетний «простой советский человек», никак не мог смириться с тем, что неспешно «горбатиться» днём за станком и комбайном, выдавая на-гора треть производительности западноевропейского рабочего, а вечером – в несколько раз превосходя его за стаканом, причём за последним – зачастую до умопомрачения, – это совсем не то, что «горбатиться» в горах с автоматом или пулемётом в руках. Когда сердце молодого человека останавливается не от чрезмерно выпитой водки, а от нечеловеческого напряжения физических и духовных сил, которого требует от солдата бой в горах или в пустыне.

Давно не воевавшая страна забыла, что есть большая, даже очень большая разница между Трудом и Боем. Разница между Пахарем и Воином. Эта разница была, есть и будет, сколько существуют люди на Земле. Потому что одно дело – умываться горячим солёным потом Труда и совершенно иное – обливаться холодным горьким потом Смертельной опасности. И быть способным к главному – самому себя взять в кулак и бросить себя единственного и неповторимого, под струю смертоносного свинца. Ожидая каждое мгновение, что оно – Последнее. И повторять это и раз, и два, и… – сколько Надо, на сколько раз будет дан Приказ. Чтобы другие, там, дома, могли спокойно делать то, что делают все люди после изгнания из Рая – «добывать хлеб свой в поте лица своего». А значит – Жить.

Мало понятными, а отсюда, естественно, и непонятыми они были и для ветеранов Великой войны. Которые, во-первых, не могли себе представить, что война может быть иной, кроме как у них – Вторая мировая и чёрт-те когда грядущая третья мировая… И что могут откуда-то вдруг появиться другие «участники войны», кроме них самих. Во-вторых, они настолько привыкли к своему монопольному статусу военных героев, что не могли себе представить, чтобы откуда-то вдруг появились другие «участники боевых действий», тоже как бы претендующие на этот статус. Тем более, если эти другие – вот эти пацаны внучатого для них возраста: «Да разве они могут то, что мы могли, что мы пережили…» Словом – раньше и вода была мокрее…

Хотя, если по уму и доброй душе, это можно было бы спокойно урегулировать, отнюдь не умаляя заслуг пожилых ветеранов Великой войны, но и не ущемляя доблести этих молодых ветеранов Малой, афганской. Но – не удалось, ибо был фактор третий, весьма немаловажный, особенно во времена «развитого социализма». Это – льготы тем и другим. Которые в то такое недавне-далекое время, когда было все, вроде бы и дешево, но – не для всех, в повседневной жизни простого советского человека значили немало. Льгот же этих, весьма существенно облегчавших обыденную жизнь, для «афганцев» сначала и вовсе практически не было, хотя с 1983-го года установили. Правда – минимально второсортные по сравнению с участниками Великой войны. По принципу – «Государство задарма денег не платит. Война всё идёт. И чёрт его знает, сколько вас ещё будет, всех этих героев. Тут и без вас напряжёнка – «развитой социализм» даёт трещину. По крайней мере в экономическом плане. Не до вас, молодые еще, сами заработаете».

Однако со временем подвели баланс убитым, искалеченным и живым «афганцам», расходам на те или иные льготы финансово-материальным и моральным – и решили уравнять их с фронтовиками Великой войны. И выдали в конце-концов всем одинаковые удостверения. Наверное, чтобы не путаться – где тот ветеран, а где – этот… Хотя в любом нормальном государстве знаки отличия устанавливают официально не то что по военным кампаниям, но и по сражениям, и даже по воинским формированиям. Но это уже детали. Главное – их в конце – концов юридически признали «участниками боевых действий» – людьми, которые своей Плотью и Кровью Защищали Родину и её интересы там, где и тогда, когда она велела. И на том спасибо верховной власти. Ну а местной власти всё это приходилось доказывать если не с автоматом в руках, ввиду его отсутствия в мирной жизни, то со словесным боем – устным и письменным. И ох как многим из них на всю жизнь навесили ярлык «склочника» и «скандалиста». Ни за что, ни про что.

Ну а те, кто кадровые, кто плоть от плоти и кровь от крови Армии? Офицеры и прапорщики? Что, их ратный труд оценила эта невоюющая пятьдесят лет Армия, её командование, да и практически весь её командный состав? Да ничего подобного. У них ситуация была на той же идеологической основе – «непрошенные конкуренты» и «незваные гости». Только со специфическим армейским окрасом. Для многих не побывавших на войне офицеров их однокашник – «афганец» был живым укором и ненужным, но сильным конкурентом. Для столь же многих старших он был не столь конкурентом, сколько бельмом в глазу, с которым постоянно надо было считаться. А он, «Аракчеев советского образца», да ещё и двадцатого века, здесь, в армии мирного времени, к этому не привык – считаться с достоинством, а тем более с мнением подчинённого. И хотя таких «аракчеевых» было не так уж много, но производимое ими отравление нравственной атмосферы в армии значительно превосходило их количество. Для них подход в служебных взаимоотношениях был прост, как походный умывальник и стар, как николаевских времен шинель: я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак. При этом как-то упускалось из виду, что этот старший лейтенант или капитан привык, к несколько иному, мягко говоря, подходу. А от чего напрочь отвык – так это от того, чтобы с ним не считались, как с человеком, а тем более обращались, как с быдлом. Потому как ещё там, в Афгане, понял, чего он стоит в действительности, реально. В том деле, ради которого они все, военный люд, живут, служат и носят на плечах погоны – в Бою. Ну и…

На памяти Шеремета случилась парадоксальная ситуация, когда командир полка – полный кавалер юбилейных медалей, вовсю распекал ротного с боевыми орденами и нашивкой за ранение. А тот чем дальше, тем больше не то чтобы улыбался – даже смеяться, наглец, начинал. Но комполка не замечал, что комбат его всё настойчивее пытается увести. А потом, видя, что всё бесполезно, откровенно шепчет в ухо: «Товарищ полковник! Пойдёмте от греха подальше. Это у него нервное, после контузии. Неровен час –… От него, сукина сына, всего можно ожидать». И тому приходилось уходить, бормоча про себя проклятия в адрес всех этих нахальных «афганцев». Которые всем недовольны и всё чего-то требуют, пытаются внести в боевую подготовку какие-то свои нелепые усовершенствования. О каких усовершенствованиях может идти речь, если в Третьей мировой войне всё будет совершенно иначе, нежели в их непонятной войне. И вообще – ныне существующие положения освящены десятилетиями…

О том, что это были десятилетия жизни невоюющей Армии – об этом многие командиры и начальники, даже высокого ранга, предпочитали не задумываться. Они мнили себя полководцами, не проигравшими ни одного сражения. Забывая при том, что ни одного сражения не выиграли. Потому, что ни в одном не учавствовали, поскольку были полководцами мирного времени. Времени, когда стреляют лишь по мишеням. Но «афганцы» жили в ином времени, в том, в котором – «В людей стреляет, как по мишеням, моя рука…» Всё закономерно: как Страна забыла разницу между Трудом и Войной, между Пахарем и Воином, точно так же и Армия мирного времени забыла различие между Манёврами и Боем, между Необстрелянным воином и Ветераном. Ветераном в истинном значении этого слова – закалённый испытанный боец. А не с трудом передвигающий ноги Участник Великой войны, дай Бог долгих им лет счастливой жизни. Насколько это возможно в нынешних условиях ненавистного их сердцу капитализма, да к тому же ещё и дикого.

И это становилось трагедией для многих офицеров, особенно в низовом, тактическом звене – в ротах, батальонах, полках. Многие из них вынуждены были писать рапорты на увольнение из Армии, которую они любили, в которую они вступили добровольно, если не по призванию, то по желанию, в которой они были «профи» высокой пробы, отмечены орденами, но, к своему несчастью, приобрели боевой опыт. Который здесь не только зачастую не был востребован, но многим даже мешал. Может быть, потому что они его просто не имели сами? Кто знает. В любом случае в Армии по отношению к ним, «афганцам», то ли сознательно инициированная кем-то, то ли произвольно сложилась атмосфера, в которой они, невостребованные и обиженные, довольно часто уходили на «гражданку». Где их ждали так же, как и их боевых побратимов и недавних подчиненных – солдат и сержантов, – никак. Круг замкнулся…

Шеремет остановил бег мыслей и воспоминаний. Ему-то на что жаловаться? Ведь лично он получал в своей службе практически все, что положено, причем – почти вовремя. В принципе – не на что. За небольшим исключением: все, чего он в службе достиг – это было не столько благодаря тому, что ценился его боевой опыт, приобретенный Там, сколько вопреки, не взирая на. И лишь благодаря его стойкому и твердому офицерскому характеру. Который достаточно многим мешает и вызывает нарекания своей требовательностью и бескомпромиссностью во всем, что касается Службы и Армии в целом. Хотя, с другой стороны, характер – он ведь окончательно выковывался и закалился у него именно Там. Так что пройденное и пережитое на той пусть малой, но Войне оказалось отнюдь не напрасным и для него.

Но вернуться живым-целым-невредимым, нормально «вписаться» в мирную жизнь – это отнюдь не означало, что он, Афган, тебя «не достал», промахнулся. Наивное заблуждение. Ведь у человека есть ещё и такая штука, как личная жизнь. Легче всего было самой молодой части нашего воинства – солдатам и сержантам срочной службы, в подавляющем большинстве своём неженатым. Для них этот вопрос решался так же, как и для сотен тысяч их сверстников, проходивших службу в различных группах советских войск за рубежом – в Германии и Польше, Чехословакии и Венгрии, в Монголии и на Кубе. То есть – никак. «Ждут своих ребят девчонки где-то…» Два года – срок немалый, кто дождался, кто – нет, – дело молодое, как говорится… Мнение самих солдат-«афганцев» известно:

«Пускай гуляет, пускай живёт,

Пускай целует, кого найдёт,

А я вернусь – любовь свою отыщу».

И правильно, и молодец солдат. Но куда сложнее обстояло дело с офицерами и прапорщиками, в большинстве своём женатыми. А также с женатыми солдатами.

Режим службы в Афганистане позволял лишь один очередной отпуск. Один на два года. Сорок пять суток вместе на семьсот дней и ночей – врозь. А у солдат было и того меньше. С теми, кого не дождались, чьё место в супружеской постели оказалось занятым – с этими, по крайней мере, было ясно: не повезло мужику, что поделаешь. Облегчил душу, кто – матом, кто – мордобоем, залил горе горькое «горькой» – клин клином вышибают, – да в конце-концов и обустроился в жизни как-то по новой. И участь их в этом плане была не самой тяжёлой.

Куда хуже было тем, чьё место в семейной жизни оказалось испоганенным, но не заполненным. Неверные жёны они, естественно, обычно были не только недостаточно совестливыми, но чаще всего к тому же просто бессовестными. «Упускать мужика» многие просто не хотели. И тогда начиналась раздирающая душу грязь бракоразводного процесса. Или, что ещё хуже, – примирения с участием общественности, с участием в качестве примиряющей стороны доброхотов из политотдела и женсовета. Учитывая груз предыдущих факторов риска – номер три, четыре и пять, – для многих «афганцев» это заканчивалось весьма печально: кто запивал и спивался, кто до гробовой доски жил с искалеченной душой. Выстоять из числа этих бедолаг удалось немногим.

Ну а у кого не было ни трагедии, ни драмы, но и жизни нормальной как-то не получилось – отвыкли, остыли да и изменились оба за годы разлуки? И не все смогли заново привыкнуть? Развязка – все равно тот же пункт шестой.

Тех, «взрослых афганцев», у кого личная жизнь оказалась не задетой, было значительно меньше, чем тех, кто сохранил свой внешне благополучный брак. Но мало кто из них в этом признается, из через силу сохранившихся. Это – тоже группа пострадаших номер шесть.

Всё? Дальше что – одни благополучные остались? Абсолютно-здоровые-адаптировавшиеся – всё забывшие-преуспевшие? Да как сказать. Пущенная по определённому направлению мысль гнала, как гончая по следу, и не желала останавливаться. Если вдуматься, то и они, внешне благополучные – тоже жертвы той войны, только пока что не явные. У многих из них и сейчас как бы скрытый период болезни. Которая может проявиться и дать вспышку при любой серьёзной личной или служебной коллизии, которыми так богата обычная жизнь, тем более нынешняя. И тогда они в любой момент легко могут соскользнуть в номер пятый или шестой. Так что эти, вроде бы нормальные – и они жертвы, только потенциальные – добавим номер седьмой.

Ну а те, кто не только уцелел и адаптировался, но и ввысь на той войне пошёл, для кого она как бы и впрок пошла – они что, тоже жертвы? Увы, в определённой мере – тоже «да». И внешне здоровые, и удачливые, они тоже в большинстве своём так и не вернулись к себе, к тому довоенному. Ибо приобрели там способность принимать порой такие решения и совершать такие поступки, которые обычным людям как-то свойственны мало, которые для других – «слабо». Ибо это те роковые решения и поступки, которые влияют на судьбы и жизни десятков, сотен и тысяч людей. И которые требуют от их принимающего или свершающего самоотречения и способности руководствоваться высшей целью, подняться выше своего мелкого, но такого дорогого для человека личного «я». Они, эти решения и поступки калечат, а порой и рушат всю их удачливую внешне жизнь, их взлёт, всю их с таким трудом построенную карьеру. Но они все же их совершают. Потому, что иначе не могут. А не могут потому, что Свет их разума и Благородство чувств не замутняет Страх за свое личное «Я», ибо они этот страх потеряли Там. А если кто и не потерял совсем – тот научился крепко держать его в узде.

За примерами далеко ходить не надо – в России вон целая когорта генералов-«афганцев», отказавшихся участвовать в чеченской бойне. Сознательно заплатив за это своими высокими, такими дорогими для каждого профессионала должностями. Громов, Миронов, Воробьёв – это только генерал-полковники. Не говоря уже о тех, кто пониже. И даже тот же генерал-лейтенант Лев Рохлин, которого Шеремет помнит по Афгану командиром полка – подполковником, выполнивший приказ и командиром корпуса всё же вошедший в Чечню, национальный Герой России – и тот потом рискнул и поставил на карту всё во имя своей идеи, во имя дела всей своей жизни – Армии. Выступив против её, как ему показалось, поругания и унижения. И не побоявшись заплатить за это самим дорогим для человека – своей жизнью.

«Нормальные люди так не делают…» Так что это номер восьмой пострадавших – те, кто достиг всего, но утратил при этом Там мелочный страх за свою шкуру и приобрел высшую Ответственность за дело. И кто может в любой момент в паре с номером седьмым спикировать в пятую или шестую категорию.

Шеремет задумался, внутренним взором окинул всю эту свою классификацию. Да, безрадостная выходит картина. Но – какая есть, из песни слова не выкинешь… Но что же тогда, выходит, среди них нет ни одного абсолютно по обычным меркам «нормального»? Ничем «неушибленного», никаких осложнений на Родине не пережившего, всё забывшего, и к самому себе прежнему, довоенному вернувшегося? Кто знает? Может, кто и есть. Но Шеремет таких лично встречал не часто, навскидку так сразу и не назовёшь.

«Американцы эту проблему решили просто: они всех, воевавших во Вьетнаме, поувольняли из армии буквально в первые же два года после окончания войны. Потому что эти люди – они для мирной жизни уже непригодные. С искалеченной психикой. Надо и нам так же сделать – и никаких проблем». Это ничтоже сумняшеся как-то заявил прямо в лицо Шеремету один высокопоставленный генерал из Министерства обороны. Зная прекрасно, что он – «афганец». Генерал был из новой формации демократически настроенных военных-строителей Новой армии, вроде бы образованным и вроде бы интеллигентным человеком.. Шеремет относился к нему с большим уважением. Но этот случай…

Не то, чтобы это его лично так уж обидело – он в свой адрес за свою долгую службу слышал и не такое. И не то, чтобы перспектива увольнения из армии, Новой армии, ради которой он во многом перечеркнул свою предыдущую жизнь, его испугала. Просто – стало как-то неловко перед самим собой, что так ошибся в человеке. Счел его более образованным и интеллигентным, чем тот оказался на самом деле. Ибо если бы у него было в достатке первого, то он знал бы, что это рядовых солдат они поувольняли. Ибо это было действительно сложно – заставить их вновь подчиняться не нюхавшим пороху офицерам, возникали проблемы. Что же касается настоящих «профи»-офицеров, а тем более военной элиты – то совсем наоборот. Они всячески стремятся удержать таких на службе. Более того, в вооруженных силах США высшие должности стараются замещать как раз офицерами и генералами, имеющими боевой опыт. И не обязательно «вьетнамцами» – тех как раз уже мало осталось. Зато есть другие, и они их ценят.

Что же касается интеллигентности – то не зря ведь сказал кто-то из великих, что интеллигентные люди ищут в собеседнике в первую очередь то, что их объединяет, а не то, что разъединяет. А их как раз с тем генералом объединяло довольно многое, в том числе и в нелегкое для того время. Ну да Бог ему судья, у каждого из них давно своя дорога.

Шеремет тяжело задумался. Из Армии-то их можно уволить, да вот куда их деть из жизни? Будто отвечая на этот вопрос, в динамике вдруг задумчиво, в унисон его мыслям зазвучал голос известного в былые времена поэта и исполнителя своих песен Булата Окуджавы.