5

Владимир Пасько

Двадцать с лишним лет с тех пор прошло. Уже и женщина та давно не сгорает от любви – старухой стала, на Востоке они стареют быстро, особенно сельчанки. И не до синеглазых блондинов ей уже. А обещанного молодым шурави мира на афганской земле все нет, как нет. И неизвестно, когда будет. Потому как «шурави» в конечном итоге заменили «янки», а мира в этой истерзанной гражданской войной стране как не было так и нет. Но ни он, ни она пока этого не знают. Пока что и синеглазый шурави и его товарищи всеми силами пытаются этот вожделеный мир приблизить. Какими методами они это делают любопытно послушать. Потому что даже если эта песенка – не очень удачная шутка, то в каждой шутке все же доля истины есть. И Шеремет по своему собственному опыту знает, что довольно большая.

В динамике зазвучало: «Дорогие друзья, сегодня в этот знаменательный день 16 июня 1981 года в стольном городе Асадабаде я пою песни про Афганистан. Итак, для вас поет Валера Южный». Первая песня называется «Ихван – мусульман, братья – мусульмане».

Шеремет вспомнил этого офицера, точнее этот голос. Он, кажется, откуда-то из Ярославля. Выступал в одном из фестивалей афганской песни по телевидению. Это модно было в конце восьмидесятых, когда с афганской темы сняли кандалы замалчивания. Уж больно много стало «афганцев». И больно много стало прибывших «грузом 200». Правда, песни были уже не те – «причесанные». И он, этот Валера Южный, был уже не тот, хоть еще и молодой, но уже какой-то обрюзгший, с мешками под глазами. Из армии уже уволился. И десантная форма как-то диссонировала с выражением лица. Но тогда, летом 1981-го, до этого было еще очень далеко. И пока Валера Южный напористо выстреливал:

Я воин – интернационалист.

Но не в названьи дело, не в названьи.

Пусть даже назывался б я расист –

Вам легче бы не стало бы «ихване».

Это было одно из наших многочисленных заблуждений. Всех своих противников – афганцев официальная военно-политическая пропаганда зачислила автоматически в члены фундаменталистской секты «Братья – мусульмане». Которая была влиятельна не столько в Афганистане, сколько в странах Ближнего Востока. Но нам было, в принципе, все равно – «ихване» они или нет. Главное – они были против того, что мы им предлагали, против самого лучшего на свете, прогрессивного и передового общественного строя. А раз так – значит врагами, душманами. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Которые смачно выпевал бравый лейтенант:

Мне надоело нервничать,

Ведь нервы – не сучок.

Я нажимаю ласково

На спусковой крючок.

И хладнокровно «трассеры»

По воздуху летят,

И я хочу того же,

Чего они хотят.

Это у наших была какая-то болезнь – набить в магазин как можно больше трассирующих патронов. Конечно, со стороны оно выглядит красиво. Может быть, действительно лучше видно, куда бьешь ты. Но ведь тем самым «дух» безошибочно находит тебя. И ты ставишь себя под угрозу моментально получить ответную пулю из «бура». На твои десять – его одну. Но верную. Тем более, что в глазах «духа» ты эту его пулю вполне заслужил. Ибо чего может хотеть трассирующая пуля, если на секунду допустить возможность одушевленности и способности к хотению у куска смертоносного металла с хитромудрой начинкой? Естественно…

«Ихванин» изогнулся,

И дыбом встала шерсть.

Вот их осталось пятеро,

А было раньше шесть.

Потом четвертый, пятый, третий

И второй упал,

А в первого мой Сашка – друг

Нечаянно попал.

И падают «ихване»

На землю, а потом

Мы складываем рядышком

Их ровненьким пластом.

Работаем на славу,

И Сашка – друг, и я.

Нас где-то за кордоном

Зовут «Вьетнам Кремля».

«Дыбом встала шерсть…», «складываем…их ровненьким пластом…» – как об охоте на зверей. Будучи потом в Афганистане, Шеремет не раз сталкивался со случаями неуважительных и даже презрительных высказываний в адрес коренного населения – афганцев со стороны некоторых наших: и «макаки», и «обезьяны», и «чернозадые» и т.д. и т.п. Устоявшееся «чурка» по отношению к уроженцу Средней Азии, независимо какой ее части – советской или афганской, – звучало уже почти как и нормально, вовсе не оскорбительно.

Немного проанализировав, он вывел две любопытные, на его взгляд, закономерности. Первая: для того, чтобы легче было убить себе подобного, такого же в принципе человека, только смуглого, мало назвать его просто коротким словом «враг». Если не обязательно, то весьма желательно ощущать, что он недочеловек, что он нечто типа животного. Или кровавый преступник. А раз так – то и не имеет полного права на жизнь. И убить его – не грех, а обязанность, доблесть. И тогда «я нажимаю ласково на спусковой крючок». Не испытывая при этом никаких угрызений совести.

Закономерность вторая: чем уничижительнее и презрительнее отзывался об афганцах советский воин, тем внимательнее надо было присматриваться к нему самому, что он за человек. Как правило, оказывалось, что нехороший. Принципиально различных вариаций здесь две. Вариант первый, наиболее частый – это трус и шкурник, какая-нибудь тыловая крыса. Наложив в штаны при первом же обстреле или нигде в деле даже не побывав, такой тип до смерти дрожит за свою шкуру и ненавидит афганцев просто из страха перед ними как перед возможной угрозой своей жизни. Кто из них друг, кто враг – он даже не пытается разобраться. Да и бесполезно – страх застит глаза, все равно не разглядит.

Вариант второй – это хладнокровный жестокий садист. Которому просто доставляет удовольствие убивать. И война лишь развязала его низменные инстинкты. Такой не клянет беспрерывно «этих…» – он просто их хладнокровно убивает. С той или иной степенью жестокости и при первой к тому возможности. И даже хвастается количеством убитых перед товарищами. В этом скорбном счете все – и мужчины, и старики, и женщины, и даже дети, и в большинстве – невинные. Это не тыловик, обычно – из настоящего боевого подразделения.

Вариант первый встречается чаще, чем бы того хотелось, вариант второй в чистом виде – довольно редко. Между ними вариант третий – комбинация из первого и второго в разных пропорциях трусости и жесткости. Встречается, к сожалению, не так редко, как хотелось бы.

Настоящие бойцы всех подряд афганцев не поносили. Они с ними воевали. Точнее – с «духами». Честно и добросовестно, как положено солдатам. И терпеливо считали, кто дни, кто месяцы, когда все это закончится и не надо будет ни тебе ни в кого стрелять, ни в тебя стрелять никто не будет.

Сравнение «Вьетнам Кремля» поначалу казалось Шеремету если не оскорбительным, то каким-то коробящим, что ли. Они там, нехорошие империалисты, воевали против пусть и не очень хороших, но все же коммунистов, препятствовали построению передового строя. Здесь же наоборот – мы принесли с собой этот строй, не препятствуем, а помогаем. Однако уже с первых месяцев в Афганистане понял, что обижаться, в принципе, не на что, так оно, наверное, и есть. Просто надо делать свое дело и помалкивать о своих выводах, чтобы потом не раскаиваться на парткомиссии в собственной глупости, что доверился кому-то из «друзей», оказавшихся кагабэшными «стукачами». Не обо всем можно и нужно говорить. Хотя методы, конечно, схожие. Ибо контрпартизанская борьба есть контрпартизанская борьба и методы должны быть соответствующие. И никуда от этого не денешься.

Года через четыре после своего возвращения из Афгана он посмотрел дотоле не демонстрировавшийся в широком показе в Советском Союзе американский фильм «Взвод», о войне американцев во Вьетнаме. Судя по отзывам в прессе, этот фильм «потряс Америку». Шеремет ничего потрясающего для себя там не увидел, если не считать киношных эффектов, то всё примерно то же и так же, только вместо горно-пустынной местности – джунгли, вместо афганцев – вьетнамцы, а вместо нас – американцы. Единственно разительное отличие – это материально-техническое снабжение. Оно у нас ни в какое сравнение с тем, что было у них, не шло, там было на порядок выше. А так – всё вполне сопоставимо. Только наши от содеянного в Афганистане не трясутся. Причин тому две: во-первых – у нас таких откровенных фильмов о том, что было Там – нет. Разве что теперь появилась «9-я рота». Но в ней не столько откровенности, сколько по правде говоря, фантастика и «чернуха». Во-вторых, у наших, оттренированных воспитанием и жизнью в «обществе развитого социализма», нервы покрепче, чем у «проклятых империалистов», как тогда говорили. И с которыми мы сейчас совместные и миротворческие операции, и маневры проводим и водку пьём.

Валера Южный однако бодро продолжал:

К нам просто проявляют

Огромный интерес

Папаша их Бжезинский

И дядя Сайрус Вэнс.

Ведь им война такая

Совсем не понутру

И морщатся от этого

Агенты ЦээРУ.

Кто бы мог тогда подумать, что пройдет время и помощник Президента США по национальной безопасности Збигнев Бжезинский, выйдя в отставку, будет проявлять такой же огромный интерес к судьбе бывших советских республик, а ныне суверенных государств. И делать свои прогнозы, вероятность исполнения которых не только многими специалистами оценивается довольно высоко, но и частично уже выдержавших испытание временем.

И все же лезут, сволочи,

Сюда, в Афганистан!

Их прямо плодоносит

Соседний Пакистан.

Винтовка М – 16,

Китайский автомат.

Но нам ведь не сломаться,

Скажи – не правда ль, брат?

Что плодоносит, то плодоносит. И сколько мы ни пытались перекрыть границу с Пакистаном – все равно оттуда шли и люди, и оружие, и боеприпасы. Так было до нашего в Афганистан прихода, так продолжалось при нас, так продолжается и после нашего ухода. Да иначе и быть не могло: оттого, что пуштунов разделили между двумя государствами – Афганистаном и Пакистаном, – они не перестали быть единым народом. Так что наши усилия были борьбой с ветряными мельницами.

Что же касается американской винтовки М-16, то за два года службы в Афганистане Шеремет ее не видел среди трофеев ни разу. Как и не видел никакого иного более-менее современного оружия, кроме разного рода мин. Хотя выставки трофейного оружия, устраивавшиеся и у них в дивизии, и в Кабуле посещал неоднократно. Не говоря уже о том, что сам видел на боевых операциях. И не слышал, чтобы кто-нибудь эту М-16 видел. Основным среди того немного, что действительно можно было считать современным, являлись различного рода мины и переносные зенитно-ракетные комплексы. Все остальное вооружение душманов было сборное, времен Второй и даже Первой мировых войн. В лучшем случае несколько модернизированное. Достаточно посмотреть хотя бы западную кинохронику и фотоснимки в западной прессе тех лет. Самым современным стрелковым оружием был автомат Калашникова разных модификаций – китайской, египетской, еще каких-то. Они, кстати, значительно уступали по культуре изготовления советским – были грубее и тяжелее. Так что широко распространенное мнение, что душманы использовали против советских войск самое современное оружие – миф, обыкновенное журналистское преувеличение. Подхваченное высшими советскими чинами, чтобы хоть чем-то оправдать сомнительность и незначительность своих успехов.

И тем не менее они с нами воевали, с армией, вооруженной несравненно лучше. И воевали неплохо.

«Ихванин», экий сволочь,

В окно в дувал залез.

Но здесь уж нам поможет

Родимый «АКаэС».

Ведь он с плеча не слазит,

Сроднился он с плечом.

Тот от меча погибнет,

Кто к нам придет с мечом.

Это кто же и к кому же, интересно, пришел? Мы к ним в Афганистан, или они к нам в Советский Союз? Но мы верили, тогда, что мы «имеем право». И «можем». Как говорилось в анекдоте тех времен о правах и возможностях их реализации. Ну а кто не очень-то верил, сомневался, так сказать, тот хорошо помнил намертво заученную с юных лет шутливую «Инструкцию молодому офицеру». Которая гласила: пункт первый – начальник всегда прав. Пункт второй – если ты в этом сомневаешься, – смотри пункт первый. Выглядеть перед сослуживцами сомневающимся в аксиоматических вещах дураком никому, естественно, не хотелось. Куда приятней присоединиться к Валере Южному, завершающему свою яркую, красочную балладу на лирической ноте. Опять же в духе конкретной ситуации:

А где-то дома – «шурави-духтар».

Цветет сирень, в поход идут туристы.

А ты рассматриваешь в триплекс Чарикар

И очень тихо слушаешь транзистор.

Весна 1981 года, впереди еще почти восемь лет, на протяжении которых советские лейтенанты будут рассматривать центр благодатной провинции Парван город Чарикар через триплексы своих боевых машин, слушать транзисторы и вспоминать своих «шурави-духтар» (буквально – советская девушка). Одним из них будет ученик Шеремета, старший лейтенант Валера Радченко. Весной 1984 года его грудь насквозь пробьет выстрел из душманского гранатомета. Его матери, которая обратится по поводу пенсии за погибшего единственного сына скажут, что да, могут выплачивать, но только за счет уменьшения пенсии его дочери-сироте, то есть, за счет ее внучки. Шеремет случайно наткнулся на разъяснение юриста в ответ на ее вопрос в популярной в советские времена газете «Аргументы и факты». Вот такие-то пироги…

Но о том, что так будет, еще никто не знает. Погибших еще не целая полнокровная мотострелковая дивизия. Поэтому бодрый лейтенант продолжает петь. Теперь про то, как они воевали в ущелье Шинкарак.

Не торопясь идем мы в горы.

Мы знаем – некуда спешить:

Ведь басмачи поймут нескоро,

Что с нами лучше не шутить.

Ведь басмачи поймут не скоро,

Что с нами лучше мирно жить!

И вот мы небольшой цепочкой

Вошли в ущелье Шинкарак

И чувствуем: за каждой кочкой

Здесь рядом притаился враг.

Раздался выстрел одиночный –

Я автомат покрепче сжал.

Ах, слава Богу, что неточно

Душман меня на мушку взял.

Да… Этому парню крупно повезло. Чтобы душман из засады – да так досадно промахнулся. Правда, Шеремету тоже грех жаловаться, ему тоже пару раз повезло в подобной ситуации. Один – на операции в Ниджрабе, другой – в Панджшере. Правда, там били с чуть большего расстояния.

Но тут в меня летит граната –

Я быстро за скалу упал.

И сразу же из автомата

Я в одного из них попал.

Как жалко, что нас очень мало

Пошло в ущелье в этот раз.

Но мы во что бы то ни стало

Сумеем выполнить приказ.

Лежу я за скалой и вижу –

Спускаются они с горы.

В руках английские винтовки,

За поясами – топоры.

Английские винтовки – еще не значит современные. Это все производство начала двадцатого века. Правда, боевые качества у них как для партизанской войны вполне достаточные. Им бы еще оптические прицелы – они бы нам тогда показали. Хотя и без того неприятностей доставляли достаточно.

Отчетливо их лица видно.

И видно, как прищурив глаз,

Один душман из пулемета

Злорадно поливает нас.

Ну а когда свой пулемет он

В меня внезапно повернул,

Товарищ мой броском гранаты

Тому душману пасть заткнул.

Но басмачи совсем борзые –

Наглеют прямо на глазах.

И стали мы такие злые,

Что не опишешь на словах.

Мы ринулись на них в атаку –

Наш враг спиной к нам повернул.

И одного я как собаку

Своим штыком насквозь проткнул.

Это у душманов было от недостатка опыта тогда, поначалу – и «борзеть», и «наглеть», и вступать в рукопашный бой. Они очень быстро поняли, что ближний бой с регулярными войсками – это не их стихия. И уже в бытность Шеремета, в 1982 году, и позднее, наши постоянно и безуспешно пытались навязать им бой, а «духи» весьма успешно от него уклонялись. Нанося короткие молниеносные удары в удобное для них время и в удобном месте. Так что этот лейтенант – один из немногих, кому удалось использовать свой штык по прямому предназначению, а не для вспарывания консервных банок.

Мы заняли ущелье это –

Сумели выполнить приказ.

А сколько на земле афганской

Таких ущелий встретит нас?

Много. И даже – очень много. Учитывая, что 85 процентов территории страны – горы. А главное – все эти ущелья занимать, по большому счету, бестолку. Потому что на постоянно их не займешь, а на время – так как только мы оттуда уходим, туда приходят «духи». И начинается все сначала.

Но тогда в 1981 – 1982 годах, Шеремет этого не знал. Да и кому тогда из даже солидных людей что толком было известно? О том, что там творится, в таком далёком от их обыденной жизни Афганистане? Так, фрагменты. Причин тому было несколько. Первая и самая главная – полная информационная блокада в советских средствах массовой информации. Если посмотреть телевизор и почитать газеты, то получалось, что советские войска введены в Афганистан лишь затем, чтобы помогать крестьянам убирать урожай, ремонтировать дороги и каналы да бесплатно раздавать рис и муку. А местное население с воодушевлением строит местный вариант социализма. Единственное, что мешает – это засылаемые из Пакистана да еще Ирана отдельные банды. С которыми успешно справляются сами афганцы. Западные радиостанции типа «Голос Америки», «Свобода», «Би-Би-Си» и другие «вражеские голоса», как их тогда называли, успешно глушились целой сетью специальных мощных радиопередатчиков. И чтобы что-то поймать, услышать и разобрать – надо было иметь, кроме хорошего приемника, хороший слух и солидное терпение.

Вторая причина – ограниченное распространение информации в профессиональной военной среде. Наши войска как вошли туда, так там и остались. Что там творится – никто толком не знал. Ведь поначалу люди ехали преимущественно туда, а оттуда – значительно меньше. И откровенничали неохотно. Ибо хорошо знали официальную точку зрения на эту тему. А главное – что бывает тем, кто от неё отступает. Разговоры велись преимущественно в узком кругу и то после изрядной дозы какого-нибудь «релаксанта». Шеремет хорошо помнит, как получил первую достоверную информацию – когда приехал из Афганистана в командировку начальник одной из служб 103-й воздушно-десантной дивизии Слава Хамаганов и они с ним хорошо посидели целый вечер.

Третья причина заключалась в том, что письма из Афгана перлюстрировались и содержавшие нежелательную информацию попросту не доходили до адресата. Без объяснения причин. Обязанности военного цензора в их дивизии выполнял начфин – здоровый, мордатый и ограниченный парень – старший лейтенант. И получал за это 15 процентов к жалованью. Когда Шеремет об этом случайно узнал от «особистов»-контрразведчиков – на душе стало гадко и неприятно. Что его письма жене и близким читает этот мордатый туповатый малый. Пусть бы уж лучше «особист» какой-нибудь или политработник. Те хоть пусть даже и круче выводы делают, но меньше всё же болтают о не относящемся к делу.

Но была еще одна причина, по которой люди в Союзе не располагали достаточной информацией о том, что на самом деле происходит в Афганистане. Не столь весомая как предыдущие, но все же…

В динамике зазвучал дикторский текст:

«А такой веселой наша война Вам кажется потому, что Вам домой мы пишем примерно такие письма, как первый куплет этой песни».

Мягкий баритон зрелого мужчины, должно быть, какого-то капитана или майора, с грустью завел:

Здравствуй, дорогая!

Из Афганистана

Я пишу – как прежде

Жив я и здоров.

Что в часы свободные

Ходим по дуканам,

Базарнее Кабула

Я не видел городов.

Не могу рассказывать

О своей работе,

Что всегда с оружием

В город я хожу.

Что бронежилеты

Среди нас в почете.

О ночных дежурствах

Тебе я не скажу.

Этот офицер тоже, очевидно, из какой-то особой части. Потому что простым офицерам, а тем более солдатам свободное хождение по городу категорически запрещалось, за этим строго следила комендантская служба. По правилам передвижение разрешалось только на автомобилях или колесной бронетехнике, «бронеобъектах», как их называли в Афганистане. Причем по строго определенным нуждам и маршрутам: воинская часть – аэродром, или штаб армии, или госпиталь, или еще какое-либо официальное место. Всех праздношатающихся или празднокатающихся отлавливали патрули и свозили в комендатуру. Со всеми вытекающими из этого последствиями, неприятными объяснениями, внушениями и т.д. Конечно, ушлый на выдумки бесстрашный советский воин для того, чтобы купить себе джинсы или часы, а жене дублёнку, преодолевал любые преграды. Но для этого нужны были время и опыт. Поэтому достаточное представление о «базарности» Кабула приобреталось нелегально и не сразу. Так как из окна автомашины или с брони БТР’а многого не увидишь.

А бард со щемящей тоской в голосе продолжал:

Я писать не стану

О шиндандской пыли,

Тряске в «бэтээрах»

В горных кишлаках.

Что во время рейдов

В переделках были

И ложились пули

Рядом в двух шагах.

Что такое «рейд» человеку не побывавшему, точнее – не повоевавшему в Афганистане говорит мало. Насколько Шеремет разобрался, этот термин первоначально ввели десантники для определения своих боевых действий в начальный период этой странной войны. Но вскоре грамотные товарищи военные из московских штабов резонно заметили, что то, чем занимаются войска в Афганистане, не укладывается в уставное определение рейда. Предусмотренное для «настоящей» войны, третьей мировой. А потому вскоре планомерное ведение боевых действий воинскими частями и соединениями за пределами пунктов постоянной дислокации стали называть боевыми операциями. Что с позиций третьей мировой тоже не совсем корректно, но все же… Ну а в просторечьи это мужественно-суровое слово так и прижилось. Навсегда. И в обыденном общении «ходили в рейд», «ходили на операцию», «были на боевых»… – все это обозначало одно и то же: мы пытались уничтожить их, а они – нас. Со всеми вытекающими последствиями.

Не скажу тебе я,

Как мы потеряли

Лучших из товарищей

В этой стороне.

Зря своей судьбе они

Жизни доверяли

И лежать остались

На стальной броне.

А как скажешь и что скажешь, если то, «как мы потеряли» этих наших лучших из товарищей в каждом из этих конкретных рейдов неповторимо индивидуально, а в целом – рутинно-однообразно. Для начала «мы» идем к «ним»: в ущелье, в долину, в горы – неважно, главное – в район, который они контролируют и считают своим. С благородной целью – прогнать их с их земли в «Иран с Пакистаном», а оставшихся осчастливить так называемой «народной властью». Но «они», как ни странно, не хотят таких наших благодеяний. А поэтому они нас по дороге подрывают и стреляют. Мы, естественно, стреляем в них. Потом несколько суток безуспешно гоняемся за ними по контролируемому ими району. Они, естественно, успешно уходят от нас. При этом опять друг в друга стреляем. Мы, естественно, посильнее и погромче, они – послабее, но не менее, очевидно, успешно. Потому как они стреляют по нам преимущественно когда они захотят, а мы по ним – только когда мы их обнаружим. А это бывает чаще не тогда, когда мы хотим, а когда они согласны или вынуждены нам показаться. Постреляв по ним или друг в друга мы уходим, отправив вертолетами своих раненых и убитых и делая вид, что выполнили свою задачу, победили – восстановили в кишлаке (уезде, провинции) так называемую народную власть. По завершении всего этого мы рассказываем своим в пунктах постоянной дислокации о том, как мы «вломили духам». А они, очевидно, рассказывают соплеменникам, как они «вломили» нам, шурави. Мы при этом показываем захваченные ржавые «мультуки» и другие жалкие трофеи. А они показывают брошенную нами сожженную бронетехнику.

Ощущение бессмысленности этого порочного круга пришло к Шеремету не сразу. Для этого понадобилось не один раз самому сходить на операцию, не один раз выпить третий тост, поминая конкретных людей – павших своих товарищей.

Но – зачем ей знать все это, всю Ту правду, той женщине, для которой поет этот майор? Вот Та правда, эти слова – да, они согреют душу и ей и ему…

Но скажу тебе я,

Ангел мой – хранитель,

Что во всех походах

Ты была со мной.

Тысячью невидимых

Связаны мы нитей,

Я тебе обязан

Тем, что я живой.

И дай Бог, чтобы эти его слова соответствовали действительности, особенно в самой потаённой глубине и Его, и Её души. Ибо далеко не у всех оно так, к сожалению, было. Но это уж и вовсе глубоко, лучше – верить, что – Да, и наличествует и соответствует.