7

Владимир Пасько

Невеселые воспоминания Шеремета оптимистично подытожил юный мотострелок:

Что бы ни случилось в жизни нашей,

Пусть грубеют чувства и сердца,

Помните – Сережа, Коля, Саша, –

Эти дни до смерти, до конца.

Он, этот юноша, тогда еще не мог себе представить, какая разная их ждет судьба. Которую в значительной мере определит это огрубение чувств и сердец вкупе с тем, что «потеряно и смято». Кто мог знать, что лихой Сережка, возвратившись в мирную жизнь, будет продолжать лихачить – не просить, а требовать от власти положения и льгот, да попивать в кругу таких же лихих ребят. И однажды, выведенный из равновесия заявлением очередного чиновника:«Я вас туда не посылал», со зла крепко напьется. И учинит драку. Далеко не первую, но теперь – с милицией. И получит свои три года. Ну а потом наступят новые времена. И вновь понадобятся смелые парни, умеющие владеть оружием, а главное – не боящиеся рискнуть «дубленкой». Своей и чужой. Только теперь уже за цель конкретную и известную. Сережка сначала станет одним из них, а потом, с помощью локтей и зубов – Сергеем Ивановичем, «новым украинцем» (русским, казахом или ещё кем-то – сути не меняет). Которого такие, каким был он сам, теперь будут охранять. В первую очередь от ему подобных. Ну и от излишне любопытствующих из правоохранительных органов.

А шустрый и сметливый Коля поступит в институт и быстро пойдет по комсомольской линии. Сначала в райком, потом в горком. Ну а в новые времена благополучно станет тоже «новым». Только культурно-интеллигентно, без «пальцы в дверь» или «утюг на живот». И будет, «скрипя сердцем», платить дань таким, как Сережа. А в итоге они и в новых условиях сохранят общий язык. Что там тогда была война, что здесь теперь… Только формы изменились. Да цели. Тогда – за социалистическую Родину ( по крайней мере, официально), сейчас – за их величество Деньги. Коротко, ясно и весомо.

Что касается Саши, то он войдет в подавляющее большинство – в те десятки тысяч опаленных той войной юных душ, которые кто за год, кто за два, кто чуть больше, но вытравят ее из себя. Загонят ее глубоко внутрь. И будут просто жить… И вспоминать о ней лишь раз в году, 15 февраля.

Вспомним, ребята, мы Афганистан –

Кишлаки и степи, горный океан.

Эти передряги жизни и войны –

Вспомним на просторах мирной тишины.

Вспомним обстрелы наших городков,

Жажду и пекло огненных песков.

Эти дороги по чужой стране,

О боях упорных, вспомним, как во сне.

Вспоминать об этом, конечно, можно, а возможно и нужно, но жить с этим – нельзя. Кто этого вовремя не понял, не смог – те составили еще одну категорию «афганцев», судьба которой сложилась наиболее драматично. А порой и трагично. Это те, у кого война неисправимо искалечила не только тело, но главное – душу. Или душа оказалась уж больно слабой и ранимой. Их измученные алкоголем и наркотиками лица иногда встречаются среди других бедолаг или слабосильных, не выдержавших испытаний судьбы.

В этой жизни мы уже узнали,

Что такое смерть, огонь и друг…

Такое знание в восемнадцать-двадцать лет бесследно не проходит. Но юный певец этого еще не осознает. И не понимает, отчего и откуда в его песню все время лезут эти грустные нотки:

Здесь всегда все призрачно и пусто,

День – не день и ночь – не наша ночь.

Больно иногда и сердцу грустно,

И не знаешь, чем ему помочь.

И помогали, кто чем мог, точнее – тем, что находил. Кто алкоголем – самодельной брагой или кишмишовкой, кто наркотой – чарсом или травкой, а кто и чем покрепче. Благо, источников было более чем достаточно. Однажды Шеремет сам совершенно случайно обнаружил во взводной каптерке стандартную фабричную упаковку медицинского наркотического препарата морфина. Сто ампул, как для солдата – целое состояние. Хозяин так и не объявился и не нашелся, сколько ни искали. На наркотики меняли иногда не только казенное имущество, но и совесть. Имеется в виду оружие и боеприпасы. Таковы подлые законы этой жестокой болезни – наркомании. На этом фоне попытки употребления алкоголя военнослужащими срочной службы выглядели невинной шалостью. Тоже, кстати, парадокс: убивать им не только разрешали, но и ставили задачу, а выпить спиртного, залить, загасить этот пожар эмоций было нельзя. «Сухой закон». Как для солдат, так и для офицеров.

Но каждый знал, что рано или поздно, но все это закончится. Ибо…

Пусть проходят дни, летят недели –

Есть начало каждого конца.

Все вернется, все, что мы имели –

Не вернутся верные сердца.

Не вернутся не только верные сердца. Не вернется и то «все, что мы имели». Прежде всего по одной простой причине – что они сами уже никогда не вернутся. По крайней мере туда, в свои допризывные времена и теми, какими они уходили тогда, два года назад. Потому что там – детство. А они уже – солдаты. Которые «все уже узнали, что такое смерть, огонь и друг». Хотя и не все еще мужчины, потому как не все успели узнать до армии, что такое женщина. Отбирать жизнь у себе подобных их научили, а создавать жизнь они и сами научатся. Были бы живы –

Самолет заходит на посадку

И в иллюминаторе земля.

Нас встречают караваном сладким

Русские цветы и тополя.

Наивный юноша с храбрым сердцем и мужественной душой солдата. Сочиняяя свою песню там, в далеком Афгане, он то ли не знал, то ли не хотел знать, что встретит его отнюдь не этот идиллический пейзаж. А бетонка военного аэродрома в Тузели под Ташкентом. Где его уже будут ждать бдительные таможенники и пограничники. Со стандартными вопросами относительно оружия, боеприпасов, наркотиков, валюты, золота, драгоценных камней. А когда на всё это следовало стандартное «нет» – тогда следовал такой же стереотипный вопрос – «А что же вы тогда везете?». И начинался «шмон».

Впрочем, тщательный досмотр на таможне касался больше того, у кого было много вещей. Большинство проходило спокойно. Хотя хватало и тех, кого «шмонали» капитально. Молодых офицеров и прапорщиков – в основном по части оружия и наркотиков, это дело молодое, горячее. Кто постарше – тех больше по части барахла. И тех, и других: «Рубашек-маек с иностранной символикой нет? А это что?». На майке эмблема и надпись «US Army» или «US Air Force». «Это мы не можем пропустить, как не стыдно, это же наш противник! А эти кассеты – что? Афганские песни? То есть те, которые наши там поют? Не положено! Что? Как это – какое наше дело? А ну, пройдемте!».

Шеремет сам привез эти свои кассеты, только замаскировав их под безобидную советскую эстраду. А кассету с западногерманской рок-группой «Чингис-хан» и две пачки фотографий так и забрали. При его попытке посопротивляться, повозмущаться, что-то доказать майор-пограничник бросил удивленно-заинтересованный взгляд: что, мол, за чудак такой? Он что, не понимает, чем это для него пахнет?. Холодно-безразлично бросил: «Так Вы что, требуете составить протокол об изъятии?». От этого вопроса по спине Шеремета враз пробежал холодок. Не взирая на температуру сауны в тесном помещении. А если еще и до тех его кассет доберутся? Тогда вообще хана. Пришьют антисоветчину – вовек потом не отмоешься. Шеремет скрипнул зубами: черт с ним, с фотографиями и с «Чингис-ханом», пусть подавятся. Главное – он все равно дома, в Союзе. И у него, как и у того мальчишки-солдата:

Сердце из груди лететь готово –

Как красив ты, город дорогой.

Но на сердце грусть и помним снова

Дни войны, прошедшие как бой.

Дорогих друзей своих военных –

Что остались и кого уж нет.

Всех нас ожидают перемены,

Но афганских звезд не гаснет свет.

Хорошо сказал этот мальчик. Дай Бог, чтобы ему повезло в мирной жизни. Хотя – какой он теперь мальчик? Ему уже наверняка минуло лет тридцать пять. Как быстро летит время. И для него, и для того, другого, кто продолжил тему о звездах той земли:

Горит звезда над городом Кабулом,

Горит звезда прощальная моя.

Как я хотел, чтоб Родина вздохнула,

Когда на снег упал в атаке я…

Увы, желание этого молодого воина было из области необычных мечтаний. Далекая, но любимая Родина не только «вздыхать» не собиралась, но и слышать не хотела о том, что кто-то там где-то в горных снегах идет за нее в какую-то там атаку. Очевидно, предчувствуя это, певец продолжал:

И я лежу, смотрю, как остывает

Над минаретом синяя звезда.

Кого-то помнят или забывают,

А вспомнят ли о нас хоть иногда?

Ну что же, парень, хоть и стрелял ты издалека, но попал в самую точку. И не помнят, и не вспоминают. На днях Шеремету захотелось почитать что-то новенькое об Их войне. Чтобы не вариться в собственном соку со своими мыслями, а узнать, что другие умные люди думают. Обошел с десяток книжных лавок – везде завалы детективов и приключенческой фантастики. И ни одной, ни одной (!) даже маленькой книжечки об Афганистане. На вопросы Шеремета –почему? – продавцы лишь пожимали плечами: «Мы торгуем тем, что выпускают…». Попытались ответить хоть как-то вразумительно лишь двое. Один сообщил, что когда-то было что-то об «афганцах», но не о войне, а об уже вернувшихся. Но давненько. Владимир был достаточно знаком с кино– и телефильмами на эту тему – фактически кальками с американских боевиков о ветеранах Вьетнама. Где герой-«афганец» (у них – «вьетнамец») в одиночку борется с целой бандой и, демонстрируя чудеса рукопашного боя, вершит суд и расправу по своему разумению. Это было так же далеко от правды, как и немногочисленные фильмы о Той войне. Поэтому сожалеть тут было не о чем.

Другой торговец, более интеллигентного вида, объяснил точнее: «Что-то об Афганистане? Да нет, давненько уже не было. Почему? Я думаю, их время в художественной литературе уже прошло. Сейчас другое актуально. Вот о Чечне книги неплохо расходятся. Так что…»

Шеремету стало как-то не по себе. Неужели забыли и не вспомнят никогда? Так быстро – и десяти лет еще не прошло. Хотя, если вдуматься – чему удивляться? История показывает, что обычно так и бывает: очередная, большая по своему кровавому итогу война затмевает, вытесняет из сознания людей войну предыдущую, более далекую и по времени, и по месту. Как Великая Отечественная затмила своим масштабом по-своему трагическую советско-финскую войну.

А поэтому твой вопрос, поющий воин – «а вспомнят ли…?», – сугубо риторический. Не вспомнят. Никто не вспомнит, кроме тех, кого это обожгло лично.

Не вспомнят даже того, как:

Горит звезда декабрьская, чужая,

А под звездой дымится кровью снег.

И я слезой последней провожаю

Все, с чем впервые расстаюсь навек.

Прав был Торговец. Торговцы – они вообще трезвые и расчетливые ребята. Недаром «афганцев» среди них почти нет. А если и есть – то преимущественно в качестве сторожевых псов при хозяйском добре. Для этого их нанимают охотно. Пробовали, правда, и на другие роли – профессиональных бандитов и убийц, или как их теперь по-заграничному называют – «рэкэтиров» и «киллеров». Справедливо полагая, что тот, кто убивал себе подобных, познал вкус крови, смолоду «переступил через порог» – тот без особых проблем и угрызений совести сможет справиться с этим делом лучше, чем новичок. Тем более за хорошие «бабки». Но тут нередко случались осечки. Оказалось, что убивать, будучи Солдатом, убивать Врага – это далеко не то же, что вцепляться в глотку по команде «фас» ничего плохого тебе не сделавшему Человеку. Пусть даже он не всегда большой буквы заслуживает. Но – человеку, тебе подобному. И многие из них не выдерживали – уходили от этого дела, рискуя при этом не только «жирным куском», но нередко и своей жизнью.

Ну да будет о грустном. Тогда, в Афганистане, им такое не могло привидеться даже в кошмарном сне. В динамике зазвучал мужественно-бравый голос молодого спецназовца. Который судя по песне начинал здесь, в Афганистане, в числе первых, в декабре 1979 года.

В декабре зимы начало,

В декабре дни рождения есть.

Для кого декабрь – начало,

Для кого – лебединая песнь.

В декабре меня кроха спросит,

Потирая озябший нос:

– Папа, всем ли подарки приносит

В новогоднюю ночь Дед Мороз?

Да уж, действительно – подарочек мы преподнесли афганцам под Новый, 1980-й год! До сих пор расхлебывают десятки, если не сотни миллионов людей в добром десятке стран. Но у спецназовца иные ассоциации, все правильно – ведь он смотрит с нашей стороны, тем более тогдашней.

В декабре есть еще одна дата

Без отметки на календаре –

Я тебя целую, как брата,

На кабульском чужом дворе.

Слезы радости – вспомни об этом,

И друзьям своим растолкуй,

Почему нам так дорог этот

Неуклюжий мужской поцелуй.

А как им это растолкуешь? Тем, кто этого не пережил? Какая это пьянящая радость – радость победы в ближнем огневом бою и избавления от смертельной опасности, когда кажется, что после этого ты будешь жить вечно. По крайней мере – лет сто, не меньше. Ты, но не все те, с кем ты был. А поэтому

В суету новогодней ночи

Вспомни наш боевой отряд:

Третий тост за ушедших навечно,

Тост второй – за живых ребят.

Шеремет задумчиво вздохнул. Третий тост… Кто его знает, почему именно третий. Когда он приехал туда в 1982 году – так уже было. Скорее всего – потому, что первый тост пили за событие, по которому собрались: праздник, орден, звёздочка и т.д. и т.п. Второй – как положено, офицерский – за женщин. Ну а третий… На флоте всегда поднимали «за тех, кто в море». И пили всегда все и стоя. Здесь, в Афгане, моря, грозящего мужественному человеку бедой, не было. Но здесь была людская беда, уже не в угрозе, а в реальном, в высшем её проявлении – смерти. Уходе навечно. И для памяти об этом и об ушедших они, очевидно, и позаимствовали у моряков их третий тост. По которому потом безошибочно узнавали друг друга за застольем в любом кафе или ресторане своей шестой части земли. Так, для красивости, нередко называли страну, которой они тогда служили. Когда молодые мужчины вдруг вставали с посуровевшими лицами и, по-строевому вытянувшись, молча рывком опрокидывали по полной стопке. И так же молча садились с глазами, опрокинутыми внутрь. Это были свои. Не суть важно, из каких частей и родов войск и откуда, – из Кабула, Шинданда, Кандагара, Баграма и т.д., главное – из Афгана. А значит – свои.

Те для кого и у кого…

Бежит сквозь пальцы времени песок,

Песчинками-секундами сочась.

Жизнь началась, недавно началась,

А ветер впутал седину в висок.

Но главное было – не седина в виске. Главное – это пепел в душе у многих из тех, кто прошел трудными дорогами Афганистана, таких, как этот молодой лейтенант, который с надрывом молил:

Спеши, мой друг, еще все может быть,

Разбудишь к действию уставшего меня.

Подскажешь, не ругая, не виня,

Где взять мне силу верить и любить.

Афган высасывал все соки, иссушал душу и убивал все желания, кроме одного – вернуться в Союз и пожить нормальной жизнью. Не у всех, но у очень многих. Шеремет помнит, как он уговаривал своих офицеров сразу из Афганистана поступать в Академию, чтобы учиться и расти по службе дальше, не терять времени, закрепить и умножить свои служебные успехи. Большинство отказывалось: дайте сначала передохнуть, хоть годик пожить нормально, а потом уж заново впрягаться. Сейчас – сил нет…

Бежит песок, секундный холм растет,

Проходит жизнь, не зная окрылений.

И мне скажи, себя кто узнает

В конце пути, в минуты откровений?

По сравнению с тем, бывшим в начале пути – наверное, никто. И эти их ежегодные встречи 15 февраля и были, очевидно, утолением потребности в «минутах откровений», подсознательным желанием узнать себя прежнего, хоть ненадолго отвлечься от их нынешней, не знающей окрылений жизни.

Мы станем старше, проще и грубей,

Все будем знать и многое уметь,

Но, жизнь, прошу: «Дай крылья улететь

С прозрачной стаей белых журавлей!»

Не зная того, он сам предсказал свою судьбу, этот такой молодой, но уже усталый от жизни человек с ранней сединой в виске – вскоре действительно уйти в мир иной. К счастью, он не мог тогда предвидеть, каким трагическим и тяжелым будет для него, лейтенанта Александра Ивановича Стовбы, этот путь – к его «прозрачной стае белых журавлей». И слава Богу, что не знал!