"Золотая" улица

Арон Баренбойм

Есть в моем родном городе Изяславе улица Кузнечная (после получения Украиной независимости ее назвали Ковальской), а я ее знаю еще "Золотой" улицей, или по-еврейски – дос интергесл. Не знаю даже, как перевести это на русский язык, то ли "под переулком", а может быть, "задворки".

"Золотой" ее, понятно, назвали с черным юмором, – тут жили евреи, бедняки из бедняков, низшая каста, люди, с которыми, по мнению многих, лучше не связываться, ибо были они остры на язык и за многословным звучным проклятьем в карман не лезли. Когда хотели сказать: "Он низкого происхождения", то обычно говорили: "Он из "Золотой" улицы". Это, кстати, могло помешать сватовству.

Почему официально эту улицу назвали Кузнечной, не знаю: на заре советской власти, т. е. в 1920-е годы, там, как я помню, никаких кузниц не было. Возможно, в далеком прошлом (Изяслав – город древний) здесь и была какая-то кузница, а может, и несколько, но в мою бытность ничего такого не было. Зато было много "балагул", или, как их еще называли по-русски с еврейским окончанием, муковозники, потому что возили муку из трехэтажной изяславской мельницы к шепетовскому вокзалу – это примерно 25 км (мимо Изяслава проложили железнодорожную ветку в начале Первой мировой войны).

Балагулами были мой дед по матери Йосл-Арелес и его младший сын Аврум. Прошло столько лет, а я помню его сгорбленный домик, который был меньше, чем такая же старая, со многими щелями, конюшня, где, кроме двух сытых лошадей, стояли еще воз и сани. Хорошо помню, как жил и трудился мой дед, для которого его лошади были главным богатством, за ними он ходил, как за своими детьми. Они кормили всю его семью, состоящую из пяти дочерей и трех сыновей, давших потом многочисленное потомство, из которого, впрочем, после Холокоста остались лишь немногие.

Балагулой был и брат моего деда, не помню уже, как его звали, тоже сильный широкоплечий мужчина с тронутой сединой бородой, тоже живший в "интергесл" на Новом городе (балагулы жили, конечно, и в Старом городе).

На улице Кузнечной жила и одна из дочерей моего деда Бейла с мужем-сапожником Идл-Меером. Целыми днями он сидел сгорбленный, на низком стульчике, перед маленьким подслеповатым окошком дома-завалюхи с шилом и дратвой в руках. Его отнести к силачам никак нельзя было, что ж, и таких немало было на этой улице, где люди жили тесно, бедно, часто болели и рано умирали, как мой дядя Идл-Меер.

На руках у тети Бейлы осталось трое маленьких детей, вместе с которыми она ушла из лачуги, где жила еще и сестра Идл-Меера. Она сняла маленькую комнатку на Майдане, где прожила с детьми до самой войны. Тетя Бейла была неплохой дамской портнихой и на хлеб зарабатывала даже в самые голодные годы, хотя считалась самой бедной из сестер. Может, благодаря этому она одна осталась в живых из всей многочисленной семьи. У нее не было ни дома, ни чего-нибудь ценного в доме, всего того, что многие боялись оставить и уехать в эвакуацию. Когда началась война, она, не раздумывая, уехала в далекую Среднюю Азию и благодаря твердой воле и умелым рукам сохранила себя и детей и благополучно вернулась в родной Изяслав, где надо было, не без большого труда, продолжать жить, поднимать детей, для блага которых она, как курица-наседка, готова была выклевать глаза каждому кто, как ей казалось, обижал ее птенцов.

На Кузнечной улице жили люди, для которых восточная сторона в большой синагоге была "запретной". Там могли молиться только состоятельные люди, фун дем ихес. Правда, мой дед Йосл имел место у восточной стены – за заслуги перед царем Николаем ІІ. Он, участник русско-японской войны, был барабанщиком и по уставу ходил в атаки в первой шеренге. За мужество он носил на погонах две нашивки – для еврея большая награда. Такие же две нашивки носил и я во время Великой Отечественной.

На "Золотой" улице жила еще одна моя тетя по отцовской линии. Звали ее Ханой. Она была довольно зажиточной и даже в голодном 33-м, когда мама пекла коржи из отрубей, она меня угощала белыми кихлами. Ее муж был "спекулянтом": обновлял старые кожаные вещи и продавал их на базаре. Вот так и жили в интергесле: бедно, скученно, в постоянной тревоге за завтрашний день.

Со временем многие жители улицы Кузнечной стали выходить "в люди". У них были не только сильные плечи, но и "царь в голове". Многие стали учителями, государственными служащими, командирами Красной Армии. Война помешала этому процессу.

Комунисты-сталинцы боролись с мировой буржуазией, вплоть до полного ее уничтожения как класса. Нацисты-гитлеровцы под тем же красным знаменем (только со свастикой вместо серпа и молота) тоже боролись с мировой буржуазией в образе еврея, до полного уничтожения. Фашисты с помощью местных приспешников умертвили всю еврейскую "буржуазию" с "Золотой" улицы. Когда я вернулся с войны, этой улицы уже не было, как и людей, которые на ней жили. Уже не было ни домика моего деда (сам он умер еще до войны), ни дяди Аврума, погибшего на фронте, ни его красавицы-жены Гитл с двумя маленькими детьми, расстрелянных эсэсовцами, ни других моих родных и близких с этой и других улиц Изяслава. Они лежат во рвах за городом, куда ранней осенью, перед еврейским Новым годом, приходят с букетами цветов несколько десятков евреев-изяславчан – тех немногих, оставшихся от восьмитысячного еврейского населения довоенного местечка Изяслав.

От прежней улицы Кузнечной (теперь Ковальской) осталось только название. Уже и построенные после войны дома успели постареть. Выросло новое поколение людей, изменился образ жизни в городе. Время течет быстро, подобно водам реки Горынь, петляющей недалеко от улицы Кузнечной.

В большой книге истории еврейства есть и страничка о еврейском местечке в "черте оседлости", моем родном Изяславе. Эти времена ушли в прошлое и, определенно, никогда не возродятся. Так распорядилась история. А может, это дело рук Всевышнего, с которым спорить нам не дозволено.