VI. Привидения

Марко Вовчок

Был прелестнейший июньский вечер, и Роман Аркадьевич, как истинный ценитель и любитель всякой красоты в природе, спешил за город подышать ароматным воздухом полей и лесов и полюбоваться на просторе слиянием света, теней, лесами, пронизанными насквозь вечерними лучами и золотисто-окрашенными вершинами гор.

У подъезда казенной квартиры, с бронзовыми балконными решетками и дорическими колоннами, – теперешнего жилища Романа Аркадьевича, – пара рьяных вороных лошадей выбивала копытом искры из мостовой, беспрестанно подергивала легкую изящную коляску на лежачих рессорах и беспокоила массивного, бородатого кучера, напоминавшего величием и безмятежностью осанки древних первосвященников и патриархов.

Но Роман Аркадьевич долго не выходил: его задержали какие-то непредвиденные спешные дела. Заря уже почти совершенно догорала, когда он, наконец, показался на крыльце с озабоченным видом деловитого человека. Он уже хотел занести ногу в коляску, как вдруг почувствовал легкое прикосновение к плечу и, еще не успев оглянуться! узнал знакомый голос, сказавший ему:

– Мне надо с тобою переговорить.

– Ах, Александр! Как ты удивил меня! Откуда ты? Давно ли? – воскликнул он, беря за руку старинного друга и крепко пожимая ее.

– Мне надо с тобой переговорить, – повторил Загайный.

– Хочешь, едем со мной за город? Дорогою потолкуем. Вечер восхитительный… – говорил Роман Аркадьевич, не совершенно уверенный в том, что было благоразумнее: ехать вместе за город или воротиться принять гостя у себя в кабинете, но, весь погруженный в торопливые соображения о более важных вещах, он махнул рукою на то, что было, сравнительно, мелочью.

Они оба сели в коляску, – Роман Аркадьевич проговорил мягко: «К Черноярскому лесу, Никита!» – и экипаж покатился.

– Я у тебя был уже несколько раз, но меня не пустили, – сказал Загайный. – Я несколько раз…

– Кто ж знал, что придешь! – отвечал Роман Аркадьевич. – Мое положенье такое теперь, что я поневоле должен ограждать себя от посетителей, иначе целые праздные толпы…

– Я несколько раз писал тебе, – ты не получал моих писем?

– Нет, – с некоторою тревогою проговорил Роман Аркадьевич, сжегший все помянутые письма у себя в кабинете, в камине с бронзовою решеткой. – Ты что писал мне, Александр?

– Я писал то же, что теперь сказал тебе: что хочу с тобою переговорить, – отвечал Загайный. – Можем мы переговорить?

– Что за вопрос, Александр! – с грустным удивлением сказал Роман Аркадьевич – Ты разве не знаешь, что все можешь мне поверить? Разве ты не чувствуешь, что никакие недоразумения, никакие несогласия не могут разъединить нас, так неразрывно и тесно мы связаны святым и дорогим прошедшим? Походим по лесу (в это время они ехали мимо лесной опушки)… Стой, Никита! мы выйдем.

– Жди нас здесь! – приказал он кучеру и направился вместе с Загайным к лесу; он сделал было попытку взять Загайного под руку, но движенье вышло такое неопределенное, что когда Загайный ничем не помог этому с своей стороны, то оно нисколько не поставило Романа Аркадьевича в неловкое положение.

– Мы всегда шли и идем к одной цели, хотя и разными путями… Ты не слыхал моего голоса в твои недавние трудные времена, это правда, но я молчал во имя общего дела. Александр! Я знаю святость и чистоту твоих действий, но что же делать, если общество видит в этом другое? Кто хочет быть, в самом деле, истинным деятелем, тот должен сделаться рабом общества… Моему голосу неудобно было раздаваться в твою защиту… Ты слишком опрометчиво повел дела и напугал всех… Теперь неудобно тебе оправдываться; даже упоминать твое имя, значит вредить и тебе, и делу… Тебе надо до времени оставаться в стороне…

С этими словами Романа Аркадьевича они оба скрылись в лесу.

Мы тоже, читатель, оставим «в стороне» Загайного, как одного из тех людей, с которыми трудно ладить благоразумному человеку и которого благоразумный человек поэтому, чрезвычайно ценя в прошедшем, вовсе не желает встретить на своей дороге в настоящем.

Когда Роман Аркадьевич вышел опять на опушку леса, он вышел один, был бледен как мел, и весь дрожал с головы до ног.

Выйдя из лесу, он как будто хотел направиться к экипажу, но вдруг повернул в другую сторону, по зеленому полю.

Тут он мог быть сам собою, сбросить теперь душившую его маску и дать волю своему бешенству. Он быстро шел вперед, иногда у него вырывались какие-то стоны из груди, он бормотал: «О, ты заплатишь мне за эти слова! Ты заплатишь за них!» – скрежетал зубами, и холодный пот выступал у него на лбу.

Быстрая долгая ходьба утомила его, наконец, и вечерняя прохлада привела в себя. Понемногу он успокоился, оглянулся кругом, увидал, что зашел очень далеко и повернул назад.

Сначала он шел, как-то прогнавши все мысли, отрешившись от всех чувств, пользуясь одною своею способностью вдыхать свежий душистый воздух, потом внезапно, вдруг, он исполнился какою-то новою, никогда еще неведанною пламенною, неукротимою и нестерпимою жаждою безмятежного спокойствия. Он вдруг почувствовал едкую, жгучую зависть к безумному, не раз втайне им осмеянному человеку, с которым он только что расстался: у того человека не было ни одного скрытого пятна на совести, ничего, что бы он должен был ежечасно утаивать, за что он мог бы покраснеть; вот теперь, очутившись наедине с собою среди этого зеленого поля, этот безумец мог бы сказать себе: я, может, погубил себя, но я ничему своему не изменил, я ничего своего не предал…

И ведь было время, когда и он был чист и беззаботно говорил все, что было на душе, и весело встречался со всеми, и не опасался ничьего честного взгляда! И на что он променял это прошлое! В эту минуту все, все, купленное такою дорогою ценою, он готов был отдать за то, чтобы хоть на один миг снова почувствовать себя прежним честным и чистым человеком…

Он пробовал было улыбнуться, отогнать от себя эти привидения, но губы его дрожали и улыбнуться не могли. Он пошел скорее, потом почти побежал и, заслышав фырканье лошадей, закричал: «Никита! Никита!»

Примітки

Подається за виданням: Марко Вовчок Твори в семи томах. – К.: Наукова думка, 1965 р., т. 3, с. 335 – 337.