4

Владимир Пасько

Шеремет усмехнулся про себя: молодости свойственно жить в несколько романтизированном мире. Чего-чего, а того, чтобы девушки цветы нашим дарили, он не видел и не слышал. Может быть и были случаи, когда активистки какие-нибудь по велению своего партийного начальства, но это – явно не сцены типа освобождения Европы Советской Армией. Иное дело награды: их им давали относительно щедро и наши, и афганцы. По сравнению с обычной «пехотой» или другими родами войск, конечно. Там встретить солдата или сержанта с медалью, а тем более с орденом было редкостью. У разведчиков же – вполне нормальным явлением. И они того заслуживали.

Хотя и у этих мужественных и храбрых парней иногда наступали минуты душевной слабости. Когда они вдруг начинали чувствовать себя уязвимыми. Обычно «это» накатывало ближе к замене. И чем ближе к замене, тем больше «это» проявлялось у тех, на кого «оно» находило, естественно – не у всех. Или просто другие умели держать себя в руках? Называть «это» страхом Шеремет бы не стал. Ибо эти люди неоднократно доказывали делом, в бою свою храбрость. Но вот что-то в них вдруг ломалось – и они больше не хотели рисковать. Такое случалось и с солдатами, и с офицерами. Он хорошо помнит того здоровенного старшего сержанта из разведбата, Попов, кажется его фамилия. В литую грудь будто вколочены два ордена Красной Звезды. Такое даже у разведчиков встречается не часто. И неожиданные слова из его уст: «Все, товарищ майор, я свое отходил. Пусть теперь другие ходят… А мне надо домой с целой «дубленкой» вернуться. Я свое отдал, хватит. До «дембеля» всего пару месяцев…»

Или оттуда же майор-замполит. Тот перестал ходить на боевые за полгода до замены. И, мучаясь своей внезапной слабостью, даже стал крепко попивать. Кому охота, чтобы за какие-то считанные дни до замены с ним случилось так, как в песне:

Быть может, завтра среди этих гор

Придется нам вести последний бой.

Ну что ж, с судьбою бесполезен спор –

Друг отомстит за нас с тобой.

Мы мстили им, они – нам, и те, и другие считали себя правыми, результат известен…

Правда, иногда бывало, что отомстить и есть за кого, и есть кому, но вот «за что» – тут совесть большой вопрос ставит. Ибо и наши разведчики не всегда были агнцами Божьими. Шеремет вспоминает трагическую гибель командира разведроты одного из полков капитана Мандрыки. Который буквально за несколько дней до своей замены решил барахлишком да деньгами разжиться, чтобы было с чем домой ехать, а не с пустыми руками. Кровь предков, должно быть, взыграла, вспомнила, как казаки-запорожцы грабили побережье Турции несколько поколений назад. Или обыкновенная алчность человеческая верх взяла. Но дал себе слабину человек – пошел с группой отборных ребят пограбить кишлак. Начали «шмонать» один дом, а там мужчины за тоненькой глинобитной ложной стенкой спрятались на всякий случай. Но когда поняли, чем тут шурави в их доме занимаются – внезапно взломали стену и взяли наших в ножи. Они даже автоматами не успели воспользоваться. Ну а те, схватив автоматы только что ими убитых, врезали по остальным нашим разведчикам, стоявшим на стреме. В результате – пять трупов, из них один – герой афганской войны, капитан. Дело замяли, все списали на «боевые»: внезапная «реализация разведданных» – был у них там такой вид боевых действий. Это чтобы на дивизию ЧП не легло, а семьям пенсии хоть платили. Не писать же правду…

На смену разведчику пришел танкист из Баграма. Странная была эта война, а ещё более странными были некоторые решения командования. Мотострелковые дивизии были введены в Афганистан в такой же организационно-штатной структуре и с такого же типа вооружением, как, например, в Группе советских войск в Германии. В стране, где восемьдесят пять процентов территории – горы, в составе дивизии был предусмотрен танковый полк. Правда, танки были не новенькие, как на Западном ТВД, а старые Т–64. Для действий против противника, у которого не было даже банального самолета – «кукурузника» или вертолета, мы имели целый зенитно-ракетный полк. Ввиду невозможности использовать танки по прямому предназначению, на них построили боевое охранение гарнизона. Пусть стоят и грозным видом «духов» отпугивают. Зенитно-ракетному полку тоже нашли применение: это на него в основном начальник ГСМ списывал все то немалое количество спирта, который выпивался доблестным воинством, в первую очередь – штабом дивизии и великим множеством всяких приезжих проверяющих. Понадобилось несколько лет, чтобы принять по этим бесполезным полкам соответствующее решение: танковые переформировать в мотострелковые, а зенитно-ракетные вывести в Союз. Должно быть всё опасались: а влруг третья мировая война начнется – как же тогда с Пакистаном и Ираном воевать да к Индийскому океану пробиваться?

Но тогда, в 1983 году гордых своими эмблемами и черными околышами танкистов пока еще не переделали на «пехоту». И не загнали в Панджшер возле горного кишлака Руха. Где они вынуждены были зарыться в скалистый грунт, спасаясь от душманских снайперов. Пока они еще поют, как они ходили на войну на своих грозных боевых машинах. На душманов они, безусловно, производили надлежащее впечатление. Жаль только, что не смогли добраться туда, где они были нужны больше всего и где душманов было больше всего – в горы. Но тем не менее – танкист воспевает свои «танковые» подвиги. Такие, какие они есть:

Шли сегодня танки без привала

С грохотом осколков по броне,

Здесь учений нет и радуг мало

В этой необъявленной войне.

Жаркая нерусская погода

Оседает пылью на броне.

Оседает вот уже два года

На афганской этой стороне.

Дороги секунды здесь, ребята,

Не учебный в поле танкодром.

За ошибки платим не караты –

Кровью и любовью отдаем.

Последнее слово произносит неразборчиво, но смысл и без того достаточно ясен. Все верно – и относительно танкодрома, и что касается ошибок и секунд. Шеремет вспоминает одну из своих поездок в 177-й полк, в Джабаль-ус-Сарадж. Банальную, как и многие десятки других. Отличие, казалось бы, единственное – она была последней в том 1983 году. Под самый Новый год. И вполне могла бы стать последней и для него самого. Как всегда размеренно гудел движок головного бээрдээма, в котором он ехал, за ними деловито тянулась колонна грузовиков. Неспешно, чтобы никто не дай Бог не отстал. Владимир привычно сидел в открытом люке. Грудь от ветра и пули снайпера немного прикрывала откинутая бронированная крышка люка, на неё он привычно повесил автомат. Они уже подъезжали к Чарикару, административному центру провинции Парван, поблизости был КП артдивизиона, охранявшего этот маршрут. Не взирая на такую плотность наших сил, эти места почему-то считались нехорошими. Почему – для Шеремета было не совсем понятно. Слева тянулась плоская равнина, справа – сплошные дувалы, прерываемые узловыми точками домов. Часть из них уцелела в огне войны и курилась дымком очагов, часть же пала ее жертвой и глазела на дорогу зияющими пробоинами в стенах. Вот знакомый приметный дом, в котором была полностью разрушена передняя стена во втором этаже. И он неестественно весело смотрел на дорогу бирюзово-голубоватыми обоями обнаженной комнаты. Всё как всегда.

Внезапно в уши ударил громкий звук непривычно гулкого выстрела. Перед носом бээрдээма пронеслось что-то темное в сизой струе. Да это же гранатомет! Он из него сам стрелял недавно на занятиях по командирской подготовке. Шеремет сорвал с крышки люка автомат и повернул ствол в сторону дувалов. И тут же сначала увидел, потом почти одномоментно услышал второй такой же дымно-гулкий выстрел. И вторая такая же сизо-темная струя пронеслась сразу за кормой бээрдээма. Второй гранатомет – это уже серьезно. Чуть раньше него это понял, а может, просто больше испугался водитель-механик, который рывком бросил машину вперед. Так, что Шеремета едва не сбросило наземь. Захлопывая за собой крышку люка, он услышал ушами и почувствовал кожей, как вслед по броне градом пробарабанила очередь. Замешкайся он на секунду, останься снаружи – и смело бы его этим градом с брони, под колеса идущих вслед тяжёлых машин. Как не раз бывало с идущими десантом на броне при попадании в такую вот засаду. Когда о тех, кому не повезло вспоминали лишь в пункте сбора. Так что секунды – они дороги, ох как дороги. Не всегда, но порой. И особенно здесь, ребята…

Пронесется пыль в Афганистане,

Вихрем чьи-то жизни прихватив –

Пусть им вечным памятником станет

Этой песни о войне мотив.

Ждут своих ребят девчонки где-то,

Фотоснимки бережно храня.

Впору нам встречать любви рассветы,

А не пули в полосе огня.

Жизнь такая наша, безвозвратно

Прожитых когда-то мирных дней.

Умирать нам, вроде, рановато,

Но приказ не выполнить страшней.

И слова не ахти, и с рифмой нелады, но чем-то берет за душу эта бесхитростная солдатская песня. Это ж надо так подметить: « в пору нам встречать любви рассветы, а не пули в полосе огня». Шеремет задумался. Он был там офицером, уже и не юным. А эти ведь – совсем пацаны. Причем он-то ехал добровольно, а эти, мягко говоря, не совсем. Да… Если бы дети и внуки тех, кто принимал решения там, наверху, были среди этих ребят – вряд ли эта война затянулась так надолго. Один, другой получил бы «цинк» – и сразу бы нашли «политическое решение». Причем на этот раз по-настоящему мудрое, а не в кавычках. Но – дети и внуки советской элиты солдатами не служили. А тем более в Афганистане. Со всеми вытекающими последствиями для детей и внуков всех остальных, «простых советских людей».

С бесшабашным голосом танкиста резко диссонирует следующий – неуверенно тягучий, с восточным акцентом. Наверное, узбек или таджик. Судя по всему – пехотинец. Пытается петь на мотив известной песни Владимира Высоцкого об альпинистах «Здесь вам не равнина…», с мужественным и четким ритмом. Но то ли парень духом подупал, то ли от смущения, что его записывают, внятно слышны лишь первые строчки:

Здесь вам не Союз, здесь климат иной,

Здесь письма долго идут домой.

И здесь за перевалом лежит перевал…

Дальше несколько неразборчивых и плохо рифмованных строк про Родину и про партию, как:

Она поднимает с постелей нас,

Дает оружие и приказ:

Вперед, спеши, солдат,

На большие дела.

Надеемся только на автомат,

На руку друга и пару гранат

И молимся, чтобы машина не подвела.

Да…, у Высоцкого это звучит куда более мужественно:

Надеемся только на крепость рук,

На руки друга и вбитый крюк

И молимся, чтобы страховка не подвела.

Судя по всему, спешить «на большие дела» здесь, в Афганистане, советского узбека не тянет. Тем более, что своих проблем и без того хватает:

Здесь денег много, а водки нет,

Была девчонка – и той уж нет.

Была – и та ушла, изменила с другим.

Пускай гуляет, пускай живет,

Пускай целует, кого найдет,

А я вернусь – любовь свою отыщу.

На последних словах уверенности в голосе у парня поприбавилось. И слава Богу. А сколько солдат-мальчишек, если не загубили, то искалечили себе жизнь из-за подобных «любовей». Шеремет за свою долгую военную службу и насмотрелся, и наслышался. Совсем юные солдаты то стреляются, то вешаются… Причем всегда и во всем прежде всего сурово винят армию. Лишь иногда, и немного, с нотками снисходительности – ветреность таких вот девчонок. Хотя причина, если разобраться, совсем в ином – в неправильном воспитании чувств у молодого человека теми, кому это положено – родителями и школой. Эти самоубийства молодых людей на любовной почве – яркий признак инфантильности, а не зрелой глубины чувств. Поневоле, возможно даже неосознанно свое черное дело делают и молодежные средства массовой информации. Которые во всех своих передачах, песнях, статьях настойчиво буквально вдалбливают будущему солдату, что у него к моменту ухода в армию обязательно должна быть любимая, которая обязательно должна его ждать и быть ему верна. Не очень-то задумываясь: а нужно ли это все восемнадцатилетнему мальчишке, не сломает ли весь этот груз искусственно навязываемых ему чувств его еще неокрепшую душу? А потом, когда случается непоправимое, все ахают и ищут крайнего. И, как правило, находят – армию. Хотя в наиболее суровых условиях армейской службы, в Афганистане, где оружие, кстати, всегда было под рукой, случаи самоубийств среди солдат были редкостью: постоянно ощущавшаяся извне угроза жизни поневоле заставляла консолидировать на выживание свой внутренний мир.

Будто в подтверждение мыслей Шеремета, голос солдата в динамике зазвучал мужественнее:

Кто здесь не бывал, кто не рисковал –

Тот сам себя не испытал.

Пусть дома он звезды в Союзе хватал с небес.

В Союзе не встретишь, как ни тянись

За всю свою солдатскую жизнь

Десятую долю того, что видели здесь.

Что правда, то правда, комментарии, как говорится, излишни. Но, очевидно, «то, что видели здесь» вновь навело поющего на грустные размышления. И последние три строчки:

В Союзе не встретишь, как ни тянись

За всю свою солдатскую жизнь

Десятую долю таких красот и чудес.

Опять прозвучали очень неуверенно и грустно. Ну а слова «красот и чудес» – и вовсе с тяжким вздохом. Действительно – какие уж тут, в Афганистане красоты и чудеса. Тем более для советского солдата.

Хотя, если вдуматься, они были – и те, и другие. Но только отодвинутые от них тем суровым временем далеко на задний план. У Шеремета до сих пор прокручиваются перед глазами, как на видеоленте, своеобразные афганские пейзажи. И раскаленная зноем зеленая Парванская долина с ее густо прилепленными один к другому кишлаками, отдельными усадьбами и тщательно возделанными и ухоженными участками земли. И величественный перевал Саланг с его снегом и льдом, лежащими вплоть до июня в глубоких ущельях и расщелинах. И небольшие горные кишлаки, застывшие в хрустально прозрачном прохладном воздухе на берегах горных речушек и ручьев.

Любуясь как-то ландшафтом с горба несущегося БТР’а, Шеремет вдруг понял, почему на Востоке так любят бирюзу. Раскаленное солнцем досветла, до какого-то белесо-блеклого оттенка небо, отражаясь в глинисто-коричневой воде арыков и каналов, давало именно этот чудесный изысканный цвет. Цвет жизни. Ибо земля, солнце и вода – это и есть жизнь. По крайней мере, здесь. Нет одного из компонентов – нет и жизни.

Сидящая на наших штыках «народная» власть дала многим бедным людям землю. Но не сумела к этому дать воду. Ибо сломала старый механизм ее распределения, но не создала работоспособный новый. И полученная земля осталась мертвой. Вызывая этим ненависть к новой власти у прежних владельцев и неприязненное недовольство у новых. Не говоря уже о том, что брать чужое по мусульманским законам – большой грех. Поэтому многие бедняки от участия в переделе земли попросту отказывались. Под всякими благовидными предлогами.

Правда, это к красотам природы прямого отношения не имеет. Шеремет вновь пустился в «пейзажные» воспоминания. А какая красота была на южном участке ответственности их дивизии, в районе Суруби, на ГЭС Наглу, которая питала своей электроэнергией Кабул. У него до сих пор перед глазами величественные горные долины с разбросанными тут и там кишлаками, огромная бирюзовая чаша водохранилища. Когда они шли «на боевые» в район Ниджрабского ущелья, здесь обычно устраивался короткий привал. Чтобы подтянуть колонну, ниточкой тянувшуюся через плотину, еще раз все проверить, собраться перед прыжком выше, в неприветливые выжженные солнцем рыжевато-бурые горы. Которые резко контрастировали с бирюзой водохранилища. Некоторые энтузиасты в эти короткие минуты даже успевали искупаться.

В поселке при ГЭС, построенном как и сама электростанция советскими специалистами еще в мирное время, сейчас размещался штаб нашего батальона, отвечавшего за охрану и оборону этого района и участка дороги. Поселок стоял среди горных сосен на берегу водохранилища. Шеремет до сих пор ощущает этот вкус прозрачно-чистого, напоенного хвоей прохладного воздуха. После пропеченного солнцем пыльного Баграма этот уголок казался раем.

Именно там, тогда у него возникло желание приехать сюда, в Афганистан, еще раз. Но когда-нибудь потом, когда здесь все утихнет, и уже не в качестве солдата, а простого туриста. И пожить хотя бы недельку здесь, в этом уютном поселке. И купаться в чистой бирюзовой воде этого водохранилища, не заботясь о том, что на берегу надписи: «Осторожно, мины!».

Но сегодня, в 2005 году до этого, похоже, так же далеко, как и двадцать с лишним лет назад. Когда «советский сокол» в небе Афганистана всердцах пел:

Ох, и сегодня выдался денек!

Я летаю бортстрелком на вертолете.

Я весь продрог, до ниточки промок,

Холодный пот шипит на пулемете.

Сколько раз эти ребята на своих вертушках нас и вывозили, и прикрывали, и выручали, и спасали! Шеремет вспомнил свой первый полет на вертолете в горах. В ходе операции в районе Пули-Чархи «духи» «зажали» в горах разведроту. Появились раненые. Возможности быстро вытащить их оттуда, то есть деблокировать роту, не было. Приближался вечер. А за ночь раненые отяжелеют. Надо было срочно что-то предпринять. Единственная зацепка – у ребят была небольшая площадка. Хотя и с уклоном, и простреливаемая, и всего на один вертолет, да и то с трудом – но все же площадка. А у нас прямо под рукой, в опергруппе – пара «МИ-8». Можно было одномоментно даже не двух, а трех зайцев убить: и раненых снять, и боеприпасы разведчикам подбросить, и «духам» хвосты поприжать ударом «НУРС,ов».

Руководивший операцией начальник штаба дивизии полковник Кандалов вызвал начальника ГБУ (группы боевого управления авиацией) и командира вертолетчиков. Шеремет хорошо запомнил этого молодого капитана: интеллигентное нервное лицо, летный камуфляжный костюм аккуратно подогнанный и чистый, на голове вместо привычной выгоревшей панамы или шлема – щегольская авиационная фуражка. Кандалов изложил задачу. Капитан сходу начал отказываться: и угол наклона у площадки не тот, и безопасность посадки не обеспечена, и вообще «не положено». «Вы что, хотите, чтобы к тем раненым еще и покойники добавились?» В конце концов, уломали.

Но что это был за полет! Прав был тот капитан, что не хотел лететь. Как и прав был капитан из песни Высоцкого, что – «Еще не вечер!». Воистину, летчики – молодцы. Бледный, как полотно борттехник, пока они висели на одном колесе, принимая раненых, ползал возле брюха вертолета, считая пробоины. Понимая, что не перекричит рев винтов, жестом отчаяния показал командиру три выкинутых пальца, то есть – три пробоины. Ничего, выбрались.

Но вывозить раненых было хотя и важной, но отнюдь не самой главной и не единственной задачей вертолетов, а тем более боевых. А этот бортстрелок, скорее всего, с боевого Ми-24. Главной задачей их все же было – воевать, прикрывать и поддерживать с воздуха нас, наземные войска. Не оставляющие свои следы «на пыльных тропинках далеких планет», как пелось в шлягере начала 60-х годов об освоении космоса, а исписывающие «пыльными шрамами дорог» древнюю землю Афганистана, как пелось в другой песне, о России периода Гражданской войны. Главным же средством для того, чтобы это прикрытие и поддержка были надежными, были бомбо-штурмовые удары. Один из которых в стихах и красках описывает «старлей» – авиатор:

Вот левый крен, к прицелу я приник.

И НУРС’ов свист стрелять отбил охоту.

Перевернуло все, но в тот же миг

Я с злостью жму гашетку пулемета.