5

Владимир Пасько

Кто видел американский фильм о войне во Вьетнаме «Апокалипсис сегодня» – тот легко может себе восполнить и дорисовать некоторые детали, упущенные советским вертолетчиком. Знаменитый американский кинорежиссер Фрэнк Коппола постарался на славу. У нас ничего подобного об Афганистане пока не было. Правда, и мы – не они. И в атаку шли не под трагические аккорды Рихарда Вагнера, а под русское «Вперед,… мать!…Трах – тара – рах!!!». Ну и иные общепонятные выражения, естественно. Как утверждали политработники ещё со времён Великой войны, это были «Ура!» и «Да здравствует…!» Может быть, оно и так, но это уже детали.

Бравый стрелок продолжает:

А под крылом все так же «ФАБ–500».

Уж если сбросим – тошно станет гадам.

И потому ползут в свою нору,

Но все равно не скроются душманы.

Да… Это они первые лет пять «в нору» ползли прятаться. Потому как, кроме пулеметов «ДШК» китайского производства, иных средств ПВО не имели. Ну а потом, когда у них появились американские «Стингеры» и английские «Блоу пайпы» – иногда становилось уже не совсем понятным, кто же на кого охотится. Во всяком случае, повторения ситуации, воспетой Высоцким в его «Охоте на волков», похоже, не получалось. И не только из-за отсутствия снега…

А час настал на базу нам лететь.

Холодный пот шипит на пулемете.

Подумать только – разве я мечтал,

Что буду воевать на вертолете?

А отчего бы, в принципе, и нет? Дед или прадед, в зависимости от возраста этого бортстрелка, в Гражданскую войну воевал на пулеметной тачанке. Дед или отец в Отечественную – на танке или самолете-штурмовике. Ну а сын или внук сейчас, здесь, в Афганистане – на вертолете. В Советском Союзе только одно поколение из войны выпало – слишком уж долгим был мир между 1945 и 1979 годами. Но потом, похоже, наверстали. По крайней мере, в семье у Шеремета все именно так: дед, отец и вот он, сын и внук. На каждого – по войне, на каждого – по своей, не похожей на предыдущую. И на последующие поколения, похоже, хватит, если исходить из мировой истории. Вопрос – когда? Дай Бог, чтобы позднее и возможно малой кровью. Все же – цивилизация…

Цивилизованного бортстрелка с его «НУРС’ами», авиабомбой на полтонны весом и пулеметом сменил тоже неслабо вооруженный лейтенант-танкист:

Рванулась из-под гусениц земля.

Но дан приказ – и отступать нельзя.

И в грохоте снарядов

Увидел где-то рядом

Кусочек неба, солнца и огня.

А в смотровую щель

Такое небо смотрится,

Такой прекрасный день –

И воевать не хочется,

А мне бы лечь в траву,

Забыться в синеву,

Увидеть наяву

Твои лучистые глаза.

Ну что же, такое желание возникло не у одного этого бравого лейтенанта, а у весьма многих, и разных родов войск, и не только у лейтенантов, и неоднократно. Но…

Но тут раздался голос

Как с Луны:

«Товарищ лейтенант!

Со стороны,

Со стороны височка

Есть огневая точка –

Душманский ДОТ

Дорогу перекрыл!»

И теперь воевать не хочется тем более. Потому что хотя «духи» танк с экипажем вряд ли уничтожат, но повредить, привести к утрате хода могут запросто. И придется вылезать туда, под огонь, и «делать» свою такую грозную, но сейчас беспомощную боевую машину. А это уже чревато… Однако предаваться грустным размышлениям лейтенанту долго не пришлось:

Но тут огнем по башне полоснет.

И от тебя живое все уйдет.

И небо станет ясным,

А жизнь – еще прекрасней

Лишь в этот миг покажется тебе.

И грустные размышления сменились горестными: в припеве уже не столько воевать, сколько погибать не хочется. Слава Богу, что орлы-танкисты одни, без пехоты с ее БТРами и БМП на операции не ходили. Да и «Шилки» с их четырьмя стволами, приводящими «духов» в ужас своим сокрушительным огнем, часто бывали рядом. Так что «духам» в пещере, которую они превратили в ДОТ, можно только посочувствовать. Правда, они тоже быстро поняли, что упорная оборона для них – верная гибель ввиду явного огневого превосходства «шурави». А поэтому четко усвоили, что «главное – это вовремя смыться». И, произведя внезапный короткий огневой налет, чаще всего предпочитали быстренько исчезнуть, раствориться среди каменного безмолвия. Разбуженного натужным ревом наших боевых машин и нашей беспорядочной пальбой во всё, представляющее хоть какую-либо угрозу и из всего, что только есть и может стрелять.

«Танковую» тему успешно продолжает другой, судя по всему из той же когорты:

Нам сказали – там на дороге мины.

Нам сказали – вас засада ждет.

Но опять ревут бронемашины

И колонна движется вперед.

Наши нервы снова на пределе,

Здесь для наших душ покоя нет.

Может, в этот раз в афганской колыбели

Засыпать я буду, покидая свет?

Мы не знаем, что там за поворотом.

Мы не знаем, что будет впереди.

Я глотаю пыль и обливаюсь потом,

Автомат прижав к своей груди.

Видно, этот парень не в одну операцию сходил. Ну а «нам сказали» – это для красного словца вставил. Никто нам ничего не говорил, да и ни к чему было говорить – мы и без того прекрасно знали, что на любой афганской дороге, куда и зачем бы мы ни шли, нас могут ждать либо мины, либо засада. А чаще – сначала первое, потом второе. Когда головная машина подрывается, её начинают объезжать и тоже подрываются, толчея и неразбериха, а «духи» лупят тем временем, как в тире – на выбор. Или «возможны варианты», как говорится, – одновременно и огонь из стрелкового оружия, и мины. Как здесь:

Вдруг стрельба нам захлестнула уши,

Засвистели пули у виска.

И казалось – ввысь взметнулись души,

А в сердца лилась бескрайняя тоска.

Взрыв раздался – полетели траки,

И каток от танка улетел.

Нам теперь не обойтись без драки

В тот момент подумать я успел.

Шеремет вспомнил свой первый настоящий бой. Действительно, стрельба «вдруг» и действительно «захлестнула». Только тоски никакой не было. Не потому, что он такой храбрый, просто – не до того было. Он сидел сверху на броне. Шли уже несколько часов, солнце стояло высоко и палило немилосердно. Сначала в кишлаках по дороге еще встречались местные жители, но в последнем кишлаке никого уже не было. Шеремет тогда еще не знал, что это плохой признак – когда из кишлака уходят все, от мала до велика. Что это – знак беды. Беды для нас, пришельцев. Гостей, которых никто из здесь живущих не звал. Кроме присланной из Кабула власти, которую они тоже не звали и не признавали. От мала до велика, от ребенка до седобородого старца.

Слева от дороги поднимались горы, справа тянулась речная долина с небольшим кишлаком. Взрывы мин под идущими в голове колонны бронемашинами и взрывное начало стрельбы спрессовались для него в одно короткое мгновение, за которое он в неосознанном рывке забросил свое внушительное тело внутрь штабной «Чайки». Таким романтическим было условное наименование бронированной машины, которая на боевых операциях служила им и средством передвижения, и управления своими подразделениями, и, естественно, защиты, по крайней мере от душманских пуль и осколков. Он хорошо помнил, как кровь бросилась тогда ему в лицо. Не так от испуга, как от стыда за то, что его могут заподозрить в трусости. Шеремет как сейчас помнит, с какой злостью он тут же схватил автомат и, высунувшись из люка, начал короткими злыми очередями поливать скопления зелени в долине. Душу жгла злость на свою минутную слабость. Но он напрасно переживал – другие, офицеры, даже уже обстрелянные, сделали всё в точности так же, как он. Ну а вся их колонна в целом –

Развернули пушки влево – вправо,

Вся пехота в скалах залегла.

На врагов всегда найдем управу,

Как бы их судьба не берегла.

А куда же они денутся от наших пушек и вертолетов со своими винтовками и пулемётами? Вот в одной из «крепостей», как наши называли большие дома зажиточных афганцев, действительно скорее похожи на фортификационные сооружения, нежели на жилье, на фоне темноты комнаты в окне поблескивает оранжевый пульсирующий огонек – «работает» пулемет. Его засекают в стоящей рядом с «Чайкой» Шеремета БМП. Пушка звонко тявкает, расцвечивая стену дома пылевыми облачками попаданий. Потом – вспышка и туча пыли из самого окна. Огонек погас. Вместе с жизнями тех, кто возле него грелся, унося жизни их –неверных, которые пришли на священную землю их предков. Круг замкнулся.

Этот бой не очень долго длился –

Танк был «сделан» и мы двинулись вперед.

В пелене огня и дыма скрылся

Этот трудный и опасный поворот.

Но «бой не очень долго длился» только для них, для головной части большой дивизионной колонны, растянувшейся на много километров. «Духам» удалось рассечь ее на две части и отсечь артполк с прикрывавшим его усиленным мотострелковым батальоном и тылами дивизии. Этот прием «духов» стал уже классическим: бить по голове и по хвостам, где было много колесных машин, легко утрачивающих ход при обстреле. Так случилось и в этот раз.

Бронированные САУ артиллеристов, БТР’ы и БМП мотострелков могли сами за себя постоять. А вот грузовики сразу грузно осели на своих разутых минами и изрешеченными пулями колесах. С особой яростью «духи» вымещали зло на груженых боеприпасами колесных машинах артиллерийского полка и прицепленных к бронированным тягачам гаубицах. Их ненависть к артиллеристам была вполне объяснимой: своей «работой по площадям», а проще – огнем без разбору, они загубили немало мирного населения. Артиллерийский полк с тылами вынужден был занять круговую оборону и смог возобновить движение только с утра следующего дня. А на связь вышел только через несколько часов после начала боя.

Для Шеремета с его «союзными представлениями» это было совершенно непонятным. Как это так – идет бой, но на протяжении нескольких часов командир полка не докладывает командиру дивизии обстановку на своем участке. Более того – не отвечает на его вызовы. Потом разбирались. Командир полка полковник Кутов ссылался на плохую технику – штатные радиосредства не обеспечивали надежной связи в горах. Так и замяли. А на следующее утро – утратившие ход грузовики с боеприпасами по решению командарма вынуждены были частично сжечь, частично расстрелять с воздуха НУРС’ами с вертолетов. Чтобы не достались «духам» и те не наделали из наших же снарядов фугасов для подрыва наших же машин.

Но бодрому лейтенанту об этом было неизвестно, поэтому он оптимистично выводил:

Да, фортуна вновь меня постигла –

Не взорвался там на мине я.

И шальная пуля не настигла,

И живые все мои друзья.

Шеремета в том первом бою фортуна тоже «постигла». Когда вышли из зоны обстрела и устроили привал, бойцы начали осматривать и ощупывать укрывшую их за своей броней «Чайку». Внезапно старослужащий сержант удивленно его окликнул: «Товарищ майор! Это Вы из этого люка стреляли? Идите, посмотрите». В принайтованном на боку машины стальном ящике поблескивали свежими краями две сквозные пробоины. Продетый через них шомпол автомата безошибочно указывал траекторию пули – как раз на то место, где торчали голова и грудь Шеремета. Стреляли сверху, с горы, причем снайпер, и из винтовки с сильным патроном. Потому что попасть в щель шириной в спину между двумя бронированными крышками люков – это надо было уметь. Шеремет ничего не мог понять – промахнуться было невозможно. Подсказал молодой солдатик, который сидел в чреве машины и лихорадочно набивал расстрелянные магазины, которые они кидали ему сверху. «Наверное, он выстрелил, когда Вы нагибались, чтобы взять у меня новый магазин». С этого момента Шеремет решил, что от пули ему здесь погибнуть не суждено. Осталось одно – не нарваться на мину и не подхватить второй раз здесь гепатит. Один у него уже в Союзе был и второй мог закончиться печально. Но это уже – детали…

Что касается «и живые все мои друзья» – то тут сложнее. Все, кого знал – те в том бою действительно не пострадали. Но в целом они тогда потеряли шестнадцать человек убитыми и сорок три ранеными. Много это или мало – это с какой стороны смотреть. С позиций третьей мировой войны, как их всегда учили – это мизер, не заслуживающий даже упоминания в оперативных сводках. А тем более в военной истории. С точки зрения без малого шестидесяти семей простых советских людей – это для кого необратимое горе, для кого – тяжелое потрясение с более или менее благополучным исходом.

Но об этом тогда и там лучше было и не думать, и не говорить. Ибо раздумье на войне – опасная вещь. Оно лишает дух – силы, сердце – решимости, а руку – твердости, без которых ты рано или поздно – покойник. Особенно если служишь в ДШБР – десантно-штурмовой бригаде, как этот лейтенант, который лихо подхватывает танкиста:

И снова нам в путь, зовет в даль дорога.

Пока мы не знаем, докуда дойдем.

А скалы нам шепчут – потерпите немного,

Надейтесь, что скоро вернетесь в свой дом.

Не знали и знать не могли, где и под кем она опять рванет, неизвестно кем и когда поставленная мина или фугас. Не спасали и специально выработанные горьким опытом правила вождения машин в колонне: строго след в след, машина за машиной. Первое – потому что никто не знает, что там впереди, а тем более слева и справа. Поэтому прошла перед тобой машина – держись след в след за ней, все больше шансов проскочить невредимым и меньше шансов подорваться. Тем более, что «духи» обычно старались минировать и обочины. Чтобы подорвавшуюся машину нельзя было объехать, и чтобы устроить пробку побольше. Но для того, чтобы так двигаться, попадать, надо было идти на минимально возможном расстоянии, буквально машина за машиной, донельзя сокращать дистанцию между ними. Хотя и это не давало достаточной гарантии. Потому что, мины у душманов были, во-первых, разного боевого предназначения, во-вторых, разного механизма действия. Противотанковая мина свободно могла пропустить нетяжелые ГАЗ-66, а тем более УАЗ’ики. И сработать лишь под тяжелой техникой. Так называемая «вакуумная» мина могла пропустить несколько машин, которые как бы подкачивали ее взрыватель и, наконец, взорваться под какой-нибудь невезучей в центре колонны.

В одной из операций так и произошло с подразделением, которое вел Шеремет. На основном колонном пути, по которому они шли, случился затор. А на землю стремительно, как это всегда бывает в горах, опускалась ночь. До места большого привала оставалось совсем немного, всего каких-то три-четыре километра. Застрявшая колонна состояла из преимущественно тяжелых грузовиков, груженых боеприпасами и продовольствием – излюбленный объект для нападения душманов. Было очевидным, что и здесь они своего не упустят. Вкрапленные кое-где в колонну грузовиков БТР и БМП дела не меняли. Своим огнем они могли не позволить душманам захватить колонну, но воспрепятствовать самому огневому налету они были не в силах. В кромешной тьме черной афганской ночи противник, с минимальным для себя риском, может спокойно обстрелять колонну, поджечь грузовики и при подсветке пожара положить немало народу. Шеремету такая перспектива не улыбалась. Внимательно осмотрев идущую параллельно их колонному пути заброшенную грунтовую дорогу и не заметив на ней каких-либо относительно свежих следов, он решил рискнуть. Вывел свои легкие машины из общей колонны и погнал их в объезд. Лучше рискнуть и прорваться, чем остаться заведомо в западне. За ним пошли другие машины потяжелее. Но взрыв под одной из них заставил всех сзади идущих, отчаянно матерясь, пятиться назад. Хорошо хоть мина оказалась маломощной и лишь «разула» переднее колесо у ЗИЛ’а. До смерти напугав водителя и старшего машины – прапорщика из тыловиков.

Так что слова этого парня были достаточно близки к реальной той их жизни:

Фортуна и смерть всегда рядом с нами,

Об этом я раньше лишь в книжках читал.

Теперь это вижу я своими глазами

Я сам это телом и душой испытал.

Тот хлопец – танкист из Баграма, этот – десантник из Асадабада, а поют об одном и том же –

А солнце печет – колючее, злое.

А мне бы напиться, но нет здесь ручья.

А небо большое – такое чужое,

Чужой горизонт и чужая земля…

Шеремет пораженно встрепенулся, отмотал пленку, прокрутил куплет еще раз. Это надо же: солнце – колючее и злое, небо – чужое, земля – чужая, горизонт – тоже чужой, ручья – и того нет. Все такое чужое, как чужие планеты в нынешних импортных фильмах про разные там «звездные войны». Так на что же мы тогда рассчитывали, спрашивается? Да ни на что, если по правде. Инстинктивно старались не задумываться и не влезать в дебри. Из которых, чувствовали инстинктом, разумного выхода нет. Как нет разумного объяснения – «не задумываться». Это был инстинкт самосохранения минимум двух поколений советских людей, переживших Необъяснимое время. И все, что с ним связано, и что еще будет тщательно исследоваться историками начала третьего тысячелетия – как Такое могло возникнуть, быть и существовать. Без малого три четверти века. Но это все – это будет потом, эти мудрствования, этот анализ, эти терзания – откуда что, зачем и почему, и как? Пока же они были советские солдаты и офицеры, комсомольцы и коммунисты на девяносто девять и девять десятых процента, если верить сводкам в политотделе дивизии, которые вынуждены были делать свою нелегкую военную работу. Иное дело, что каждый в меру собственной совести, разумения и человеческих возможностей. И с нетерпением ждали замены.

Треск пулемета раздался внезапно.

Кто-то упал, захлебнувшись в крови.

И вперед ринулись наши солдаты

С криками «Гадов – душманов дави!»

Ах, это были такие минуты,

Что обо всем не расскажешь за час.

Да и рассказывать зачем нам кому-то –

Все, что мы видели останется в нас.