76. Триумф казаков под Корсунем

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Разорванный табор распахнулся теперь на две половины, и в широкие проходы бурей устремились казаки и татары, круша, рубя, давя мятущихся, ползающих на коленях, молящих о пощаде панов и жолнеров. Неутомимый в ярости Кривонос налетал всюду, разил беспощадно и только рычал: «Не жалейте рук, хлопцы, да приговаривайте: за то вам, вражьи ляхи, и за это!»

Наконец, на эту вопиющую сцену человеческого зверства налетел Богдан и, потрясенный до глубины души, остановил зычным голосом резню.

Потоцкий был уже давно высажен казаками из кареты; поддерживаемый хлопами, он сидел на пушке, с искаженным от бессильной злобы лицом. Гетмана окружало перевязанное славное рыцарство, лежавшее с тупым выражением ужаса в мутных глазах.

– Видишь, Потоцкий, – подъехал к пленным Хмельницкий. – Есть суд на небе! Хотел ты меня взять в неволю, да сам в нее и попал!

Несмотря на свое безвыходное положение, Потоцкий не смог выдержать такого оскорбления от «хама»; он позеленел, затрясся от гнева и крикнул с брезгливою ненавистью:

– Презренный хлоп! Не ты с своею разбойничьей шайкой победил меня, а славное воинство татарское! Чем же ты ему заплатишь за это?

– А чем же, вельможный пане? Тобою, – ответил с улыбкой Богдан, – да еще таким же, как ты, можновладным сметьем!..

Три дня после страшного разгрома приводили в порядок свой лагерь казаки: делили несметную добычу устраивали обоз, рассортировывали пленных. Обоих гетманов (Калиновского нашли израненным, полумертвым) Богдан отдал Тугай-бею, а с ними же и множество знатных панов, но пана Сенявского, не замеченного в большой жестокости к крестьянам, он отпустил на слово.

Теперь лагерь казацкий представлял пышную и величественную картину: не сдавленный тесными окопами, он широко раскинулся у опушки леса по волнистой местности Корсунского поля. То там, то сям подымались роскошные палатки, украшенные расшитыми золотом гербами, доставшиеся теперь казацкой старшине. Драгоценные ковры, посуда, оружие валялись в разных местах еще неразобранными грудами. Отправивши в Чигирин раненых и похоронивши с честью павших в битве товарищей, казаки понемногу успокоились, и к вечеру третьего дня лихорадочная суматоха в казацком лагере утихла. К ночи гетман разослал по всем войскам приказ собраться наутро для торжественного молебствия в честь одержання победы над супостатами-ляхами.

Еще майское яркое солнце не успело наполнить своим золотым блеском таинственных зарослей леса, как уже весь майдан, выбранный для богослужения, окружало широкое, блестящее кольцо казацких войск, В самой середине было приготовлено два возвышения: одно с аналоем – для духовенства, другое, обвитое красною китайкой и окруженное почетной чигиринской сотней, под начальством вернувшегося из Чигирина Морозенка, – для гетмана. Впереди войск выступила полукругом значная казацкая старшина: Богун, Кривонос, Кречовский, Чарнота и другие. За нею вытянулись блестящею линией музыканты с бубнами, литаврами и серебряными трубами, за ними седая запорожская конница, а за нею все остальные полки. Духовенство было уже в сборе, а гетмана все еще не было.

Но вот среди войск пробежало какое-то оживление, послышался топот копыт, и вскоре показался сам, гетман, окруженный своей генеральной старшиной. Красный бархатный плащ, вышитый золотом, спускался с плечей его до самых стремян, придавая ему истинно королевский вид; шапку его украшали два высоких страусовых пера, скрепленные посредине бриллиантового звездой. Над головой гетмана свивались и развевались бунчуки и знамена. Белый конь его выступал так гордо и величественно, словно сознавал, какую силу он нес на своей спине. Лицо гетмана было торжественно и серьезно.

Громкие крики: «Слава, гетману слава!» – понеслись ему навстречу.

При несмолкаемых восторженных криках Богдан взошел на приготовленное для него место и подал знак. Началось торжественное богослужение.

Кругом стало так тихо, словно все эти двадцать тысяч людей онемели и превратились в каменные изваяния в один миг. Но вот раздалось торжественно: «Тебе бога хвалим!» – и, поднявши кресты, священники двинулись с кропилами освящать святою водой знамена, бунчуки и склоненные головы казаков. Оглушающий залп орудий покрыл поднявшийся шум и прокатился потрясающим громом, возвещая далеким окрестностям победную весть.

– Слава, гетману слава! – раздались со всех сторон восторженные крики; но новый гром орудий покрыл все голоса. Еще раз рявкнули гарматы, и залп тысяч ружей заключил могучим аккордом бурный народный восторг. Когда улегся, наконец, поднявшийся шум, Богдан обратился ко всем с речью:

– Панове рыцари-молодцы, славные казаки-запорожцы, все войсковые товарищи и близкий нашему сердцу православный люд, поздравляю вас, друзи, с победою, с такою победой, какой еще не видела наша земля. Разбито коронное войско, в плену гетманы, нет в Польше больше никаких сил; перед нами открыты теперь все дороги: пойдем туда, куда сами захочем пойти. Но не мне, не мне, друзи, эта слава, не мне и не вам! Слава господу всемогущему, даровавшему нам, слабым, эту силу, поднявшему нас на защиту своего креста, слава ему, отозвавшемуся на наши страданья, слава и матери нашей Украине, что подняла нам на помощь всех своих бедных детей. Своей чудесной помощью господь показал всему миру, что мы встали за правое дело. Так будем же всегда помнить об этом, друзи, не будем обольщать себя ни добычей, ни славой, а только защитой нашего родного края и святого креста! В знак нашей великой победы, мы отменяем на сегодня наш строгий войсковой порядок и назначаем пир для всего славного рыцарства. Пусть выкатят сорок бочек меду, вина и горилки. Пируйте, братья, да поднесите и вельможным панам с ласки казацкой по чарке вина.

Полетели вверх шапки казацкие; громкие возгласы огласили воздух. Грянула запорожская музыка и покрыла всё голоса.

Богдана окружила старшина; начались поздравления, поцелуи и объятья. Когда первый порыв восторга умолк, Богдан обратился к Выговскому, уже возведенному в должность войскового писаря.

– А что, пане Иване, готовы ль казаки и универсалы?

– Все готово, ясновельможный гетмане, – произнес с низким поклоном Выговский, подавая Богдану исписанный лист с прикрепленной к нему на шнурке запорожской печатью. – Но… – замялся он, – как посмотрит на это король?

– Король за нас, а не за панство.

– Так, гетман, но это не против панства, – улыбнулся вкрадчиво Выговский, – а против короля.

– А если король вздумает идти против нашего народа, то мы пойдем и против короля! – ответил запальчиво Богун, бросая на Выговского недружелюбный взгляд.

– Так, так, друже! – поддержали и другие старшины.

По лицу Выговского промелькнула какая-то неопределенная улыбка.

– Король наш доброчинец, – возвысил строго свой голос после минутного смущения Богдан, останавливая всех, – и не пожелает нам ничего худого. Позвать сюда наших послов!

Выговский отдал приказ, и из толпы войск отделилась сотня казаков и, выехавши перед старшиной, выстроилась по пяти, человек в ряд. Это были самые отборные и смелые со всего войска. Шапки их были молодцевато заломлены набекрень, великолепные красные кунтуши были наброшены с какой-то удалой казацкою небрежностью, отборное оружие блестело на солнце. Лица казаков смотрели смело, энергично; дорогие кони их нетерпеливо перебирали ногами и грызли удила. В руке у каждого всадника было по длинному свитку бумаги, с прикрепленной запорожской печатью при конце.

– Слава гетману вовеки! Хай жие! – крикнули в один голос, обнажая головы, казаки.

– Спасибо, дети, – отвечал Богдан. – А все готово ль?

– Все, батьку.

– Летите ж, дети, по всей Украине, не мынайте ни больших городов, ни малых деревень. Будьте колоколами вашими; звоните по всей Украине, зовите весь люд в одну церковь к своему алтарю!

– Горазд, батьку! – крикнули оживленно казаки.

– Ну, с богом! – протянул Богдан руку, и маленькие отряды понеслись стрелой в четыре стороны безбрежной степи. Богдан следил за ними задумчивым взором: вот каждая из них разделилась еще на несколько групп, еще и еще… и вскоре все всадники скрылись вдали..

– Так, – произнес, задумчиво Богдан, – понеслось теперь наше слово во все концы родного края, и нет уже никакой силы остановить его… Ну, дальше ж что, – обратился он к Выговскому, тряхнувши головой, словно хотел сбросить с себя налетевшее вдруг раздумье, – кто дальше есть?

– Посол от превелебного владыки Печерского.

– Владыки? – переспросил изумленно и радостно Богдан. – Сюда ж его, сюда, скорее!

Выговский быстро сошел с помоста и через несколько мгновений возвратился в сопровождении высокого мужчины, одетого в грубую суконную чем арку, подпоясанного простым поясом, в черной бараньей шапке на голове. Этому высокому, коренастому человеку, одетому в такой грубый мужицкий костюм, придавала какой-то странный вид густая, черная, с проседью борода, окаймлявшая суровое, энергичное лицо, и небольшая коса, видневшаяся из-под шапки. За ним на майдан въехало шесть небольших пушек, сопровождаемых целою толпой поселян, вооруженных косами, ножами и самодельными саблями. Богдан с изумлением взглянул на приближающуюся к нему фигуру, и вдруг по лицу его промелькнуло какое-то мучительное выражение, – казалось, он старался вспомнить, где видел еще раз это странное лицо, но размышления его прервал громкий возглас Нечая:

– Будь я проклят, если это не отец Иван!

– Отец Иван! – вскрикнул радостно Богдан, и в один миг, перед глазами его мелькнула вся картина встречи с изгнанным, зовущим к восстанию, попом.

– Ты ль это, отче? – сделал он несколько шагов навстречу священнику.

– Я, недостойный пастырь, еще не заработавший у господа право одеться в священные ризы, – произнес тот, вынимая из-за пазухи простой кипарисный крест на грубой веревке и осеняя им склонившего голову Богдана. – Челом бьет тебе, гетмане, вся Украйна, а превелебный владыка шлет всем свое святое благословение, вот эти гарматы на гостинец для войска, а тебе, гетмане, это письмо.

Богдан почтительно принял толстый пакет, запечатанный восковой печатью, прижал его благоговейно к губам, сломал печать и развернул желтый пергамент. В письме владыка благословлял Богдана и все славное войско на честный подвиг, обещал во всем свое, содействие и в конце снова повторял Богдану: «Помни ту клятву, которую ты дал мне в полночный час у алтаря. Не соблазнись своею гордыней: нам надо не только разрушить, нам надо создать».

– Святой, великий рачитель нашей бедной Украйны! – произнес Богдан с глубоким чувством, складывая желтый лист и прижимая его почтительно к губам. – Но скажи мне, отче велебный, как попал ты сюда?

– Когда ты, гетмане, покинул тогда наше селенье, – начал отец Иван, – я стал приготовлять к делу всю мою паству. Мы перековывали рала на ножи и сабли, мы святили Их ночью; я, отрекшийся от службы святой, призывал в пущах лесных благословение господне на каждый нож, который мы раздавали людям. К весне мы все были готовы; чуть пронеслась, весть о том, что ты собираешь войско на Запорожье, мы сожгли наш замок и двинулись вперед. Так прибыли мы в Киев к святому владыке; он сообщил нам о твоей победе и направил нас сюда. Со мною тысяча поселяв, закаленных и крепких; прими ж и нас, батьку, под свой стяг.

– Тебя, тебя, отче? – отступил даже от изумления Богдан, и все старшины молча переглянулись.

– Так, меня! – ответил решительно и сурово отец Иван. – У каждого в наше время есть на душе свое тяжкое горе; но не за себя, не за свою семью горит мое сердце скорбью и гневом, я дал святую клятву препоясаться мечом и встать на защиту своей церкви, и владыка благословил меня! Не удивляйтесь же тому, братья, что попы идут в ваше войско. Каждый пасомый даст ответ на страшном судище только за себя, а с пастыря господь спросит за все стадо и за церковь, которую он отдал под защиту своего воинства. Скажите мне, братья, что делают с воинами, когда они отворяют врагам браму замковую и впускают в крепость врагов? Мы сделали хуже, мы отворили в святую крепость латинским псам ворота и отдали на расхищенье проклятым волкам вверенных нам богом детей!

Слова отца Ивана производили глубокое впечатление на собравшихся: этот страстный, мрачный фанатик зажигал огнем казацкие сердца.

– Но отныне конец! – сдвинул отец Иван свои широкие брови, и лицо его приняло выражение мрачной и грозной отваги. – Конец, говорю вам! – стукнул он со страшною силой суковатою палкой. – Мой сан воспрещает мне кровопролитие, но горе тому пастырю, кто станет, во имя закона, умывать свои руки. «Восстаньте, пастыри, и благо сотворите», – рече господь, и мы восстали от края до края: кто мечом, кто словом… И горе тому нечестивцу, кто опять вздумает поднять руку на наш храм!

– Оставайся, пан-отче, с нами, – произнес прочувствованным голосом Богдан, – верю, что с твоим присутствием благословение господне снидет на нас!

– Сойдет, сойдет! Оно уже сошло на всю нашу землю! – заговорил страстным, уверенным голосом отец Иван. – Паны бегут толпами на Волынь и в корону, пустеют все города и замки, а народ, как речки в море, спешит со всех сторон лавами к тебе!

– А что, отче, – спросил Богдан, – не слыхал ли чего о Яреме? Он, говорят, зол на панов и не хочет приставать к войску. Я послал к нему казаков.

– Послы твои уже дождались высокой чести: красуются на палях в Лубнах.

– Собака! – вскрикнул бешено Богдан. – Моих послов? Посмел… посмел!

– Смерть ему, смерть отступнику! – зашумела кругом грозно старшина.

– Так, смерть! – поднял руку отец Иван, и глаза его вспыхнули фанатическим огнем. – Он отрешен от божьего престола, и нет над ним милосердия! Он отступил от веры отцов, от гонит и угнетает родную веру горше латинян, он мучит своих братьев! Но… настанет час. Он уже недалеко… говорю вам, – уже и секира при корени лежит!

– Так, отче, – провел рукою по лбу Богдан, – все взвесится на весах правосудия, но смирим же до времени свой гнев, братья… Что дальше? – повернулся он круто к Выговскому.

– Поймали какого-то панка, разбойничал с своею шайкой по хуторам.

– На кол его! – вскрикнул Кривонос. – Всех на кол, по десять за казацкую душу!

– Нет, стой, Максиме, – остановил его движением руки Богдан, – успеем; сперва допросить. Взять его пока под стражу. Я сам приду, а дальше что?

– Из справ войсковых ничего, а ждет ясновельможного из Чигирина панна Ганна.

– Ганна… Да что же ты мне раньше об этом не сказал! – воскликнул радостно Богдан. – Ну, так вот что: устрой же ты как следует шановного пан-отца, а я поспешу, – и, обратившись ко всей старшине, он прибавил: – прошу вас всех к себе, панове, вечером на добрый келех вина.

Гетман вскочил на подведенного ему коня и, окруженный своею свитой, поскакал к лагерю. Старшина последовала его примеру, только Богун круто повернул в сторону и, сжавши своего коня острогами, вихрем помчался в степь.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 2, с. 581 – 588.