8. Параша отказывает Петру

Марко Вовчок

Параша скрылась от рабочих за деревьями, обежала кругом и вышла им навстречу. Она все силы свои сбирала, чтобы показаться беззаботней, идти бодрее. Ее знали за красавицу, и все ей поспешно и ласково поклонились, а Михайло ей усмехнулся. Она ему подала знак, чтобы сейчас он пришел к ней, он знаком ей ответил: «Хорошо», – и опять улыбнулся тою же веселою, беспечною улыбкою. У Параши отчего-то сжалось вдруг сердце еще томительней. Она остановилась, посмотрела ему вслед и прошептала:

«Неужто он никогда не подумал о том, что мы наделали, не затужил?»

Она прошла в барский сад в верхнюю беседку и стала его ждать. Проходили минуты, и ей они казались за веки вечные. Дождалась, – пришел.

– А что, душа моя, Параша? – спросил он у ней.

Она молчала и глядела на него. Он глянул на нее попристальней, видит – у нее глаза заплаканы. Его покоробило. Опять спросил у нее:

– Что, душа моя, Параша?

Параша стала рассказывать свой разговор с отцом.

– Ох, что тут делать? Как тут быть?

– Полно тебе! Все перемелется, мука будет! Что вздумала загодя сокрушаться?

– Ох, как не сокрушаться-то мне! – сказала Параша, заплакавши.

Он на нее поглядел, смекнул, что теперь ее скоро не уймешь, сел на лавочку, ее посадил подле себя, и стал утешать.

– Что я наделала! – говорила Параша.

– Что ж такое? Люди и не то делают, да проходит!

– Знал бы ты, каково мне!

– Да ты воротишь ли слезами?

– Ох, ничем не ворочу, ничем не помогу!

– Так чего ж плакать-то попусту? Перестань ты себя даром мучить, и на меня тоски не наводи, душа ты моя!

– Видно, я докучила тебе своими слезами и кручинами?

Она, замираючи, поглядела ему в глаза; он прямо смотрел в ее и без запинки, улыбаясь, ответил:

– Докучила, душа моя, до смерти докучила! Оботри же слезы да простись со мной, – мне давно пора.

Параша пуще растужилась. Он опять стал уговаривать и утешать. Стал понежней; да чем он нежней становился, тем она сильней убивалась.

Он тогда встал и сказал ей коротко:

– Прощай.

– Так ты идешь, Михайло? – спросила Параша, встрепенувшись.

– Известно, иду: пора.

– Постой немножко, погоди, дорогой ты мой! Уж так-то тяжко мне!

– От меня какая тебе помощь в том будет?

Он говорил не с сердцем, но с большою досадой. Парашино сердце тоскливо заныло.

– Больше плакать не буду… погляди на меня поласковей, простись со мной получше… я пойду… Не досадуй на меня! – просила она Михайла.

– Не досадуй! Я вот с тобою промаялся, как на барщине… Что ж это за житье такое сибирное? Так нельзя жить.

Параша опять ему обещалась, что не будет плакать. Она его упрашивала не сердиться, она его ублажала. Он слушал, насупившись, скучаючи… Ей вдруг стало страшно, что она ему опостылеет своею тоской и слезами, что он ее бросит. Она переломила себя, подавила всю свою грусть, обиду, говорила с ним, шутила, развеяла его скуку и досаду, и простились они весело.

«Он любит меня, но докучать ему не надо», – думала Параша, и сердце у нее замирало, будто чуяло, что вся эта любовь его на волоске держится, точно ждало, что вот того и гляди – оборвется. Она терялась среди разных тревог и страхов.

С той поры с Михайлом она всегда весела и разговорчива. Михайло рад-радехонек был такой хорошей перемене, вызывал Парашу чаще и бывал с нею дольше. По его шуткам, по его глазам, по всему видно было, что ему жилось как нельзя лучше.

Недели через полторы после того разговора Параша собралась идти в беседку, но собралась слишком рано, только что смеркалось: надо было подождать, пока стемнеет. Она села у окна и терпеливо ждала сумерек. Время было теплое, живительное, снег почти уже стаял и разорванные тучки носились по небу. Ярко горела и сверкала одна звездочка, над нею чуть мерцала другая, как сквозь дымку.

Вдруг слышит она, – отворилась дверь в сенцах. Не успела подумать, кто бы это был – в избу вошел Петр.

Параша так мало его ожидала, что сразу не хотела его узнать, а только испугалась. Он в темной избе не вдруг ее увидал и осматривался; тогда она встала. Он кинулся к ней. Она в ужасе не смела от него отступить. В глазах у нее померкло, потемнело; в голове закружилось; ей казалось, что кругом раскрылись какие-то пропасти. Она едва помнила самое себя, едва видела, что вокруг. Она не знала, вправду ли он брал ее на руки или ей померещилось. То ей казалось, что он смеялся, то казалось, что гневен; явственно только звучал ей голос его, и живо она чувствовала жгучую какую-то боль во всем теле.

Когда она услышала, что отец идет, она чуть не вскрикнула: «Скорей, скорей!» – точно просила защиты.

Староста вошел и немало удивился Петру, спросил, нет ли беды какой, или просто за чем-нибудь барыня прислала, велел Параше огонь засветить, спросил Петра – не проголодался ли он и когда из города.

Петр рассказывал. Параша отошла и издали на него глядела.

Никогда она не видала его таким: каждая жилка у него говорила о радости, он как-то весь посветлел. Он говорил со старостою, но как часто, часто и долго глаза его смотрели на нее! И кому улыбался он так? И отчего голос его то звучнел, то утихал?

Параша вспомнила, что Михайло ее ждет, верно, давно ждет, надо идти, надо ему сказать все… Она хотела идти и боялась: ей казалось, что Петр сейчас же встанет и догонит ее… Она все подкрадывалась неприметно к двери, наконец, быстро ее отворила и затворила за собою, и бросилась бежать во весь дух: все ей чудилось, что за ней гонятся.

Михайла она встретила на дороге домой. Он шел и что-то напевал по своей привычке.

– Что так долго не выходила? – спросил он. – Я ждал, ждал, да и домой было пошел.

– Петр воротился, – сказала Параша, едва переводя дух.

– Что? – вскрикнул Михайло, как разбуженный от сна. – Не может быть!

– У нас сидит.

– Когда же воротился?

– Я к тебе сбиралась, а он вошел.

– Как же ты теперь-то ушла?

– Так, побежала.

– Ох, ты бедовая! Или ты думаешь, тебя не хватятся?

– Он глаз с меня не спускал… он видел…

– Погоди. Что он, ласков был?

Парашу точно огнем обдало.

– Несчастная я! Несчастная! – сказала она в отчаяньи.

– Погоди. Ласков был?

Она помолчала и тогда отвечала:

– Ласков.

– И весел?

– Весел.

– Вдруг не взглядывал на тебя?

– Все глядел.

– Да не то! Не было ли взглядов быстрых, не смотрел ли этак, подстерегаючи?

– Нет.

– А веселость какая была? Много ли шутил? Шумлив ли был?

– Нет, не шутил, а только на лице радость была видна.

– Так нечего тебе бояться. Он ничего не знает, головой своею ручаюсь. Зачем он пришел?

– Барыня сослала.

– Сослала? За что?

– Там он ходил по одной улице гулять часто, а его за вора сочли и связали, барыня и сослала.

– Какая ты взбалмошная, погляжу я! Как же ты мне сначала-то этого не сказала? Из чего твоя тревога была? Чего ж бояться? Ему и в ум ничего не вскинется, только ты беги скорей домой. Где, спросят, была? – ты скажи, что к Тане бегала, да главное-то – приободрись немножечко, а то на тебя посмотреть – точно ты церковь обобрала: ты сама так на след наводишь.

– Покуда ж нам таиться? Лучше сразу все сказать!

– Какая нужда говорить пока? Сама ж ты его боишься, что человек он зарной, нравный; что ж будет, как сразу-то ему скажешь? И пойдет дым коромыслом, – лучше, что ли?

– Когда же мы скажем?

– Погоди. Само покажется.

– Как же мне быть теперь?

– Так будь, как была; никакого виду неприятного ему не показывай.

– Да ведь он со мной, как жених… он говорит…

– Да пусть его поговорит, не беда. Уж я, так и быть, досадовать не стану. Да беги ты домой поскорей! Не путайся так и не мешайся, ради Христа… Завтра все мне расскажешь. Утро вечера мудренее. Беги теперь, беги!

Он оставил ее и быстро пошел, оглянулся раз и махнул ей рукой в ту сторону, где ее дом, – дескать: иди!

Параша пошла домой.

У своих ворот она увидела Петра. Он ждал ее и подошел к ней.

– Где ты ждала меня? – спросил он. – Я обошел везде, где мы с тобою бывали, не нашел тебя.

– Мы разминулись, – отвечала Параша и прибавила: я пойду домой, поздно.

Она говорила и боялась, что он ее не пустит, что станет ее спрашивать, отчего не хочет с ним побыть, когда так долго они не видались. Он, правда, хоть держал ее за руку обеими руками и не пускал еще от себя, но он не огорчен был и не омрачился ни крошечки, и сказал только:

– Поздно, усни. Завтра рано буду ждать тебя. Где тебя ждать?

– Да ты приходи к нам, – отвечала ему Параша.

Параша надеялась, что отец дома будет.

– Я приду, – согласился он, как послушный ребенок.

– Прощай, – сказала опять Параша.

– Прощай до завтра! – ответил он.

Господи! Какой радостный, какой добрый да нежный!

Староста встретил дочь, как человек, которому мешают спать важные дела, а то бы он давно уснул. Но было не до спанья, и он, хотя зевнул во весь рот, а разговор начал неспеша:

– Отчего на тебе лица живого нету? От радости или от страху?

– Не от радости! – отвечала Параша.

– Признавайся, что настроила? Я с тобою не шучу, и ты мне говори прямо!

– Я не хочу замуж идти.

– Отчего расхотела?

– Я боюсь его…

– Как он сватался и тут был, ты не боялась, а когда он уехал, так на тебя страх напал? Будет тебе лукавить-то! Признавайся мне во всем!

– В чем же я буду признаваться?

– В чем виновата?

– В чем же я виновата?

– Да мне-то откуда знать, в чем? Я только вижу, что на тебе словно одежа горит; правые-то люди так не вертятся. Что ж молчишь?

– Что же я буду говорить?

– А коли нечего, так я тебя перевенчаю, да и дело с концом!

С этими словами староста лег спать и уснул.

Параше всю ночь чудилось, что кто-то ходил под окнами. Кто же из двух? Михайло не пойдет: ему ли себя так тревожить? Ходил, верно, Петр.

Он ходит под ее окнами, он ждет завтрашнего дня, а что будет завтра? Что послезавтра будет? Все будущие дни казались один другого страшнее.

Чем свет Параша побежала к Тане.

– Таня, дай совет!

– Скажи поскорее всю правду, – отвечала Таня. – Не греши, не обманывай.

От Тани Параша побежала на свидание с Михайлом.

– Не хочу я больше обманывать, скажу поскорее, – говорила ему Параша.

А Михайло опять не велит ничего сказывать.

– Да как же мне не говорить, коли спрашивают, коли отвечать велят? Отец обещался, что перевенчает меня.

– Ну, до венца-то еще далеко; ты только не бойся.

– Ты сам знаешь, что отец хоть не наказывает, да он и шутить не любит… И как же я с Петром буду? Как хочешь, а сказать надо!

– Как же ты скажешь?

– Да прямо скажу Петру, что не пойду за него замуж, что пойду за тебя.

– Вот, что за меня-то пойдешь, и не надо говорить ему. Будет с него и того, что за него не хочешь.

– Да ведь спросит: отчего?

– Ну, а ты ничего не говори, оставь его в сомненьи да и только. А про меня не поминай… И ни за что не поминай про меня, а то он может совсем наше дело расстроить.

Дома Параша застала Петра; он был все такой же веселый и добрый; ей страшней стало. Отец на нее поглядел пристально. Она стала в уголку и стояла. Все молчали.

Староста, немного погодя, откашлялся, погладил бороду и начал говорить:

– Теперь мы потолкуем о своих делах, – сказал он Петру. – Когда же у нас свадьба?

– Зачем медлить? – спросил Петр.

– Да по мне тоже нечего медлить. Через две недели и венчайтесь.

Параша хотела было говорить, – у ней голосу не нашлось.

– Да еще я тебе должен сказать, что моя дочь дурит, – заговорил опять староста, – а ее дурости я от тебя таить не могу…

– Я не пойду замуж, – перебила Параша отчаянно, – не пойду!

– Вот, начинает, – проговорил староста.

Петр молчал. Параша опять повторила свои слова: «Не пойду замуж». Она не глядела на Петра, не знала, что с ним сделалось, но голосом таким никогда он не говорил прежде, каким ее спросил: «Отчего?» Она не отвечала, он спросил в другой и в третий раз, потом встал; Параша испугалась до смерти. Староста тоже встал. Петр подошел к Параше и сказал ей:

– Чем я провинился?

– Ничем, – был ее ответ.

Он постоял; она все на него не глядела.

– За другого пойдешь? – спросил он.

Она не посмела лукавить и ответила ему:

– За другого.

– Вот как! – сказал староста и обратился к Петру. – Я этого ничего не знал, не ведал, Петр.

Петр подошел было к столу, сел было на лавку, но тотчас же встал, поклонился и ушел. Староста запер за ним двери и начал корить Парашу, да видя, что она точно не слышит и не понимает, что ей говорят, замолчал и махнул рукой.

Примітки

Подається за виданням: Марко Вовчок Твори в семи томах. – К.: Наукова думка, 1964 р., т. 2, с. 186 – 193.