2

Уже который день мчится поезд, мелькают незнакомые места и лица, слышится немолчный шум и говор, чужая речь. Женщины устали плакать и друг другу жаловаться на долю, детей уже не забавляет непривычная обстановка, не тешит путешествие, – все утомлены и притихли.

Ночь. Вагон битком набит переселенцами из разных деревень, сел и губерний. Теснятся на лавках, под лавками, лежат вповалку в проходах, тускло, словно сквозь густой туман, мерцает свет ламп, несколько резкий живительный весенний воздух врывается в окна, но бессилен одолеть, умерить тяжелую смрадную духоту. Разговоров не слышно, хотя мало кто спит. Внятно разносится плач девочки, – не хочет она тут спать, упрямо просится домой, в свою хату, – и раздается тоскливый женский возглас: «Ах дочка, дочка, не рви ты моего сердца!»

Кто-то больной под лавкой и беспрестанно меняет положение.

Данилу Лободе и Корнею Морозу из Грайворонки посчастливилось уместиться недалеко от окна вместе с семьями. Данилова дочка Галя на коленях у матери, старший сынок Левко рядом, а меньший Матвейко лежит на отцовской свите у отца в ногах (хлопчик уже второй день разнемогается). Мороз с Морозихой тоже недурно разместились: один Морозенко у отца на коленях, грудной на руках у матери <Морозихи>, а трое остальных уложены спать под лавку, очевидно, не находя места. Другой напротив, и закрыл глаза, неподвижен, угрюмое, точно восковое лицо, на котором резко чернеют брови и ресницы.

Усталость почти двухнедельного мучительного пути дает себя знать всякому, в том числе, конечно, и Морозу, но он человек чрезвычайно благодушный, покладистый и со всем на свете уживчивый, он не только не жалуется – не щедры на жалобы и другие товарищи пути, – но во всякой напасти тотчас находит утешительную сторону. «Не будь худа, – <рассуждает он>, – не тешились бы и мы добром», <а сладко добро после худа> – рассуждает он, причем глаза его, видавшие не много такого, чем тешатся, смотрят так бодро, точно худо было не горечью, а только услужливым проводником к добру.

Такое настроение никогда не нравилось Морозихе, нетерпеливой и пылкой, склонной, напротив, легко огорчаться, роптать и большую часть жизненных невзгод приписывать мужниной бесчувственности и легкомыслию.

– Ох, боже мой милый! Чего не померла я дома! – доносится из дальнего угла.

– Опять свое заводит! – говорит Морозиха. – Такая эта Одарка здоровая молодица, и так ее вдруг свернуло.

– А шестеро деток мал мала меньше, – говорит Оксана.

– Ох, трудно в дороге с маленькими детьми! – вздыхает Морозиха. – Благодари бога, Оксана, что твои подросли: тебе и ехать-то спокойнее, и там, на новых местах, будет сподручней, не то, что вот мне… Старшенький тебе и в работе подсобит… Сначала старшенький, а там и меньшенький.

– Еще бы не подсобили! – вмешивается Мороз. – Хлопцы, в добрый час сказать, в лихой промолчать, что твои орлята! Да и наши каждый день все растут – не заметишь, как дождемся и мы помочи….

– Пока солнце взойдет, роса очи выест! – вздыхает Морозиха… – Ох, каюсь я, каюсь…

Приподнимает головку Матвейко, просит пить. Пробует воду из тыковки и отстраняет: ему хочется напиться из криницы холодной.

От него пышет жаром и рученьки у него дрожат.

– Далеко криница, сынок, – говорит Данило. – Потерпи.

– Хорошо, – шепчет Матвейко, покорно опуская головку на свитку.

Отворяется вагонная дверь, входит тучный кондуктор; спотыкается на спящих детей и чуть не падает.

– А чтоб вас черти побрали! Растянулась саранча, что некуда ступить… Ну, ну, входи, входи… Тут постой, пока он уберется, – обращается он к входящему за ним в вагон.

– Ух! – ухает введенный кондуктором высокий человек в легком белесом пиджаке и помятой фуражке.

– То-то, что ух… Поэтому он сюда не заглядывает: дурнота и то от вони с ним делается. Дожидай тут.

Тучный кондуктор уходит. Белесый пиджак, испитой и на вид болезненный, постоял некоторое время, очевидно, нехорошо себя чувствует и немножко приотворяет дверь. Едва успел благодетельный сквозняк пронестись по вагону, как возвращается тучный кондуктор, уводит белесый пиджак и захлопывает дверь.

Терпеливая Оксана совсем обессилела и побелела, как платок. Морозиха плачет.

– Придет конец и этой ночи, – говорит Мороз.

– А придет, – подтверждает Данило.

Примітки

Подається за виданням: Марко Вовчок Твори в семи томах. – К.: Наукова думка, 1966 р., т. 7, кн. 1, с. 73 – 75.