3

Добрались до пункта.

Непогожий холодный день. Сеет, как сквозь сито, мелкий, пронизывающий дождь. «Партии» отведено место для стоянки, стоянка, говорят, продолжается неделю.

– А то и две, три, месяц! – кричит на вопрос Данила желтолицый чиновник в погонах и блестящих пуговицах. – Вы уж так теперь насобачились, что без расспросов ни шагу: как, да что, да почему, да когда… Министры какие-то… начальники отделений.

– Полно, тебе ведь вредно кипятиться, – напоминает другой чиновник тоже в погонах и пуговицах, очевидно, приятель.

– Да ведь никакого терпения не хватает с этими прохвостами! Изволь им представлять рапорт – как, да когда, да где…

Опис[ание] берегов местности.

– Места нам не пожалели, – говорит Мороз. – Можно ноги по-пански протянуть. А кабы еще сверху покрышка, – то совсем бы можно зазнаться… Запанеть.

Но покрышки сверху нет, и усиливающийся дождь беспрепятственно льет на голову. Все поспешно, как попало, размещаются на голой земле, щедро напитанной влагой, и прикрываются, кто чем может. Стают у пригоди запасенные на новое хозяйство возы теперь очень кстати.

Больная молодица Одарка выставила голову, не хочет укрываться, лежит под возом, – и ей легче от дождя, говорит она мужу, и сбрасывает с себя даже свитку. Муж, высоченный угрюмый человек, сурово замечает: «Бабьи примхи!» Однако не настаивает, берет свитку и набрасывает ее поверх рядна, под которым обозначаются головки шестерых мал мала меньше.

Вынуты скудные запасы, утолен наскоро голод, усмирены кое-как дети, все спешат на покой и скоро пункт <стоянка> представляет вороха, укрытые свитк[ами], ряднами и мешками, несколько напоминающими при неверном свете сумерек могильные насыпи.

Дождь усиливается. Между улегшимися на покой начинает сочиться вода, кое-где, по впадинкам почвы, образуются лужицы. Проходит час… другой… Лужицы успели вылиться из впадинок, и уже текут ручейки. Время от времени кто-нибудь приподнимется, выжимает насыщенную дождем одежду и снова спешит ею укрыться, время от времени заплачет ребенок или застонет больной.

Совсем свечерело. Поднимается холодный ветер, дождь переходит в колючую изморозь, дождевые ручейки подергиваются легкой пленкой. Небо начинает прочищаться. Разорванные тучи мчатся к югу, засверкали звезды, выплывает < из-за ближнего холмика > месяц.

Матвейка под возом уложили между двух мешков, набитых запасными вещами. Он лежит горячий, как огонь, и все просит напиться из криницы. Услышит в ответ: «Нет криницы, сынок, потерпи» – прошепчет: «Хорошо» и опять: «Напиться из криницы». Он добрый хлопчик, не назойливый, но теперь, в болезни, очевидно, забывает, что говорит и что получает в ответ. Несколько раз он напрасно силится приподняться, горячими дрожащими ручонками хватает за руку отца. Раз крикнул: «К берегу! К берегу! Лови!» Данило догадывается, что ему [нерозб.] <снится> мерещится половодье, когда они всей семьей ходили на реку ловить бревна, сучья и щепу на топливо.

– Это ему мерещится, что мы лов[им] в половодье дерево, – говорит старш[ий].

И опять: напиться из криницы! Опять краткое: хорошо, тату. На рассвете он, наконец, впал в забытье.

Светает. Пункт <стоянка> уже просыпался. Поднимались головы, начинались женские разговоры <раздавались женские голоса, детский плач>. Одна рассказывает, что приснился ей батько с матерью, да так, как живые, и будто говорят: «Куда ты, дочка, собралась?» А я будто еще дивчиною да так хорошо убрана, в лентах, цветах… Ох, не к добру, должно этот сон…

Старый дребезжащий голос благодарит бога, что посылает он, милосердный, погожее утро.

Погожее <благодатное> чудесное утро. Солнце так и брызнуло из-за холмика, так и обдало пункт <стоянку> теплыми живительными лучами, точно добрый друг, обрадованный возможностью оказать помощь.

Мороз выкопал ямку и пристроил котелок на кулеш. Морозиха приготовляет пшено, четверо Морозенков – пятый грудной кулешу еще не пробовал, значит, не имеет о нем понятия и, равнодушный, спит, – с нетерпеливым удовольствием следят за стряпней<за приготовлениями к стряпне>.

– Закипает! [нерозб.] – говорит <сказал> Грицько, первый Суховейченко < старший хлопчик, Морозенко>, чернявый, как жучок. (Второй, третий, четвертый – все они чернявы, как жучки, если позволено сравнить с жучками живые <беззаботные>, смуглые рожицы, на которых блестят по паре смышленные < черные, как тернины> глаза и играет жизнерадостная улыбка).

– Закипает! – повторяет второй Суховейченко Тишка, и это так ему приятно, что он устраивает из своих пальчиков что-то вроде духового инструмента и издает свист [нерозб.], подражая <как> паровозу.

Это <свисток>, конечно, возбуждает соревнование остальных Суховейченков <Морозенков>, и за первым свистком следует целый ряд других, пока Суховийчиха <Морозиха> не пообещала ложкой по лбу, однако угроза не подействовала на меньшего, Захарка, – он немножко отвернулся [нерозб.] и если не свистнул, то только потому, что какою дудочкой не складывал губенки, выходил не паровозный свисток, а шипенье.

Рядом принялась за стряпню семья Данила, но тут не такое оживление <было тише>. Левко был в отца – степенный и сдержанный, Галя – тихая, в мать, а самый живчик, Матвейко, все лежал в забытьи.

Вдруг с другого конца стоянки донеслись возгласы, женское оханье и покрывший не то глухой крик, не то плач – такой плач, что Суховий <Мороз > и Данило разом поднялись. Молодица Одарка, от вечера не находившая себе места, ночью тихо, незаметно успокоилась и лежала теперь бездыханная. <Две женщины накрыли ее белою намиткою, несколько других занялись смятенными детьми – шестеро мал мала меньше. Плакали дети, плакали женщины, плакал муж.> Кругом толпились и охали женщины, шестеро детей мал мала меньше встревоженно и недоуменно выглядывали из-под воза. Старшая девочка испуганно воззрилась на отца. Он плакал, застигнутый врасплох несвойственным ему малодушием, напрасно превозмогал одолевшую его слабость и задыхался, сдерживал рыдания, слезы неудержимо текли по его угрюмому, мрачному лицу и переходили в какие-то глухие вопли…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Примітки

Подається за виданням: Марко Вовчок Твори в семи томах. – К.: Наукова думка, 1966 р., т. 7, кн. 1, с. 75 – 77.