13. Вместо карася – щука

Даниил Мордовцев

Ночь была тихая, теплая, но темная. В такие ночи особенно ярко горят звезды.

Тихо было и в стане. Слышно было, как иногда фыркали лошади, позвякивая путами, но и те, кажется, поснули. Не спал только соловей, задорно щелкавший в соседней чаще, да иногда из этой чащи доносился глухой стон «пугача» филина.

Как ни была темна ночь, но при слабом мерцании звезд хороший глаз мог различить на белом фоне разбитой у опушки леса палатки человеческую тень, которая медленно шевелилась, то нагибаясь к земле, то поднимаясь. Всматриваясь пристальнее, можно было заметить, что от одного из потухших костров, именно от того, около которого расположились на ночлег слепые нищие, тихо отделились две человеческие фигуры и так же тихо поползли по направлению к той палатке, на белом фоне которой шевелилась человеческая тень.

Когда те две тени, которые отделились от костра, неслышно подползли ближе к палатке, то по движениям той одинокой тени они могли различить, что эта одинокая тень молится.

Две тени все ближе и ближе подползают к палатке.

Вдруг эти тени моментально накрывают собою молящуюся тень, наклонившуюся к земле. Произошло какое-то движение, борьба, но ни звука.

Так же беззвучно эти тени понесли что-то в кусты и исчезли в чаще леса. Около палатки одинокой тени уже не было.

В стане опять тихо, ни звука, ни движения. В чаще, между трелями соловья, глухо простонал филин. Ему ответил, ближе к стану, такой же стон ночной птицы.

Но не ночная птица стонала это. Крик филина раздался из горла одной из человеческих теней, пробиравшихся в глубину лесной чащи и тащивших ту одинокую тень, которая молилась у палатки.

– Не крутись, ляше, не выпустим, – шепотом сказала одна тень, и в этом шепоте можно было узнать голос того слепого нищего, который недавно пел у костра:

Хто не знає коханнячка –

Той щастя не знає.

– Не бойся, ляше, мы тебе ничего не сделаем, – говорил шепотом другой голос, голос другого слепца, – а пуще всего не вздумай кричать, так и всажу меж ребер вот этот нож по самый черенок.

Тот, к кому относились эти слова, силился что-то сказать, но не мог, у него во рту был «кляп».

– Ну, теперь его можно и на ноги поставить, – сказал старший нищий, мнимый слепец, – ну, ляше, иди с нами, а то тебя важко нести.

– Ну-ну, ляшеньку, вставай… держись… мы люди добрые.

Они опустили ношу на землю. Тот встал и набожно перекрестился.

– А! Да лях, кажись, по нашему крестится, – заметил один нищий, – а ну, ляше, перекрестись.

Пленник перекрестился.

– Вот чудо! А побожись, перекрестись, поклянись, что не будешь кричать, и мы у тебя «кляп» вынем изо рта. Ну!

Пленник повиновался и перекрестился три раза.

Стон филина послышался ближе. Ему отвечал один из нищих таким же стоном.

– Ну, вот теперь ты и без «кляпа», ляше.

Пленному освободили рот от затычки.

– Ну, теперь здравствуй, ляше, вашмосць! Мам гонор, – шутливо заговорил старший нищий, – сказывай, пан, кто ты?

– Я не поляк, я русский из московского государства, – отвечал пленный чистою московскою речью.

Те были ошеломлены этой неожиданностью.

– Как! Ты не лях? Оттака ловись!

– Вот поймали щуку замесь карася! Как же ты попал к ляхам?

– Меня польские жолнеры взяли в полон, когда я из Мультянской земли, от волох, пробирался в Черкасскую землю, в Киев-град, к святым угодникам печерским, – отвечал пленник.

– Те-те-те! Вот подсидели райскую птицу!

– Как же ты, человече, попал к волохам? – спросил старший нищий.

– По грехам моим… Так Богу угодно было, – уклончиво отвечал пленник.

– Э! Да ты, человече, я вижу, не разговорчив: думаю, что с нашим «батьком» ты скорей разговоришься.

Они продолжали двигаться лесною тропой. Начинало светать, когда перед ними открылась небольшая полянка среди чащи леса.

– Пугу! Пугу! – раздался вдруг крик филина; но это выкрикнул не филин, а старший нищий.

– Пугу! Пугу! – послышался ответ с полянки.

– Казаки с лугу! – сказали оба нищие.

На этот возглас послышалось тихое, радостное ржание коней.

– Здоровы бывали, хлопцы! С добычею! А какую птицу поймали?

Это говорил показавшийся на полянке запорожец в высокой смушковой шапке с красным верхом, в широких синих штанах и с пистолетами и кинжалами за поясом. С боку у него болталась длинная кривая сабля. Тут же оказался и мальчик «поводатырь» с бандурою в руках и с мешком за плечами.

– И ты уж тут, вражий сын? – заметил ему старший нищий.

– Тут, дядьку, – улыбнулся мальчик.

Это уже были не слепцы, жалкие и согбенные, а молодцы с блестящими глазами, хотя и в нищенском одеянии, ободранные и перепачканные.

Тот, кого они привели с собой, оказался богато одетым, молодым человеком, но не в польском, а в немецком платье.

Запорожцы, это оказались они, с удивлением глядели на своего пленника. Они, повидимому, не того искали.

– Так ты не лях?– снова спросили его.

– Я уж вам сказал, что я из Московского государства, – был ответ.

– А в польском войске давно?

– Недели три будет.

– А кто ведет войско, не Ян Собеский?

– Нет, сам Чернецкий, а с ним и Собеский, и Махновский с гетманом Тетерею и татарами.

– Тетеря! Собачий сын! Совсем обляшился! – с сердцем произнес старший запорожец-нищий. – Попадется он нам в руки, лядский попыхач! А теперь они идут к Суботову?

– К Суботову, а после, сказывали, Чигирин добывать будут, а добывши Чигирина, хотят переправиться за Днепр.

– За Днепр! Как бы не так! Мы им зальем за шкуру сала.

– А сколько у них войска и всякой потребы? – спросил другой запорожец, что был при лошадях.

– Силы не маленьки, – отвечал пленник, – а сколько числом, того не ведаю.

Запорожцы стали собираться в путь. Мнимые нищие сняли с себя лохмотья и надели казацкое одеяние, которое вместе с оружием и «ратищами» – длинные пики, спрятано было в кустах. Тотчас же были и кони оседланы.

– Так скажи же теперь нам, человече, как тебя зовут? – спросил старший запорожец. – Надо ж тебя по имени величать.

– Зовут меня Воином, – отвечал пленник.

– Воин! Вот чудное имя! – удивились запорожцы.

– Вот имячко дали эти москали! Чудной народ. Мы знаем в святцах только одного Ивана Воина. А по батюшке как тебя звать?

– Мой батюшка Афанасий.

– А прозвище?

– Ордин-Нащокин.

– Не слыхали такого. Ну, да все равно: батько кошевой, может, и знает. Ну, теперь на-конь, братцы. Да только вот что, Остапе, – обратился старший запорожец к тому, который оставался при лошадях, – мы, брат, этого воина несли на руках, а ты его повези теперь на коне, потому у нас четвертого коня не припасено для него.

– Добре! – отвечал тот. – Пускай хлопцы подумают, что я везу бранку, красавицу ляшку. Ну, брат Воин, взбирайся на моего коня, да садись позади седла и держись руками за мой «черес».

Воин сделал, что ему велели. Перед ним на седле поместился Остап.

– Что, ловко сидеть? Не упадешь? – спросил он пленника.

– Не упаду.

Мальчик «поводатырь» снял свой измятый «бриль» и стал прощаться с запорожцами.

– А, вражий сын! – улыбнулся старший запорожец. – На же тебе злотого.

И он подал мальчику монету. Получив награду, мальчуган, словно лесной мышонок, юркнул в чащу и исчез.

Запорожцы двинулись в путь.

Примечания

По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года, т. 15], с. 68 – 72.