27. Васька Ус

Даниил Мордовцев

Весна и лето настоящего года принесли Алексею Михайловичу много несчастий и огорчений. Тяжел был для него и предыдущий, 1668 год; но то был год високосный, он и не ожидал от него ничего хорошего.

А теперь так и повалила беда за бедою.

В начале марта царица Марья Ильишна, с которою они прожили душа в душу двадцать лет, умерла от родов. За нею через два дня умерла и новорожденная царевна.

Из Малороссии, с Дона, с Волги, отовсюду неутешительные известия. Малороссию раздирают смуты: там разом борются из-за власти семь гетманов: Многогрешный, Дорошенко, Ханенко, Суховиенко и Юрий Хмельницкий, и кровь льется рекою.

Разин после зверского убиения в Черкаске Сухово-Евдокимова уже двигается со своими полками к Волге.

Вдоль всего среднего Поволжья волнуются татары и другие инородцы, которых поднимают против царских воевод Багай Кочюрентеев да Шелмеско Шевоев.

– А еще бояре в думе назвали челобитье их непутевым, и их же батоги бить велено нещадно, – вспоминает Алексей Михайлович свою оплошность, – оплошка, точно оплошка.

И патриарх Никон, сидя в Ферапонтове в заточении, продолжает гневаться, не шлет царю прощения…

– Сердитует святейший патриарх, сердитует… И протопоп Аввакум не шлет с Пустозерска благословения…

– Ох, быть беде, быть беде! – сокрушается Алексей Михайлович.

И беда, действительно, надвигалась.

В начале мая Разин с своими толпищами уже приближался к Волге несколько выше Царицына. Бесконечная панорама этой многоводной реки всегда воодушевляла этого необыкновенного разбойника. Он ехал впереди своего войска на белом коне, которого прислал ему в подарок покойный гетман Брюховецкий.

При виде величественной реки, раскинувшей здесь свои воды по затонам и воложкам почти на необозримое пространство, Разин снял шапку точно перед святыней. Поснимала шапки и ватага его. Разин воскликнул:

– Здравствуй, Волга-матушка, река великая! Жаловала ты нас, сынов твоих, допрежь сево златом серебром и всяким добром; чем-то теперь ты нас, Волга-матушка, пожалуешь?

Но в то же мгновенье он как будто вспомнил что-то и как-то загадочно посмотрел на своего есаула: в душе атамана что-то давно назревало против Ивашки Черноярца.

По Волге между тем двигалась его флотилия с пешею голытьбою. Вся Волга, казалось, стонала от песни, которая неслась над водою. Голытьба пела:

«Вниз по матушке по Волге»…

В это время из соседнего оврага показалось несколько всадников. Передний из них на поднятой над головою пике держал какую-то бумагу.

Всадники эти при приближении Разина сошли с коней и поклонились до земли.

– Встаньте! Кто вы? – спросил Разин, останавливая коня.

Всадники поднялись с земли. Это были, повидимому, татары, всех человек пятнадцать. Впереди их были, как казалось, атаман и есаул: один худой и высокий, другой приземистый.

– Кто вы? – повторил Разин.

– Мы синбирские татаровя, мурзишки, батушка Степан Тимофеич: я – мурзишка Багай Кочюрентеев, а он – мурзишка Шелмеско Шевоев, – отвечал высокий татарин. – Мы к тебе, батушка Степан Тимофеич.

– С каким делом?

– С челамбитьям, батушка.

И Багай подал Разину бумагу. Разин передал ее есаулу.

– Вычитай, – сказал он.

Ивашка Черноярец развернул бумагу и стал читать:

«Славному и преславному атаману вольного войска донского, батюшке Степану Тимофеевичу, бьют челом и плачются синбирские татаровя, а во всех их место Багай Кочюрентеев сын да Шелмеско Шевоев сын: жалоба, нам, батюшка Степан Тимофеевич, на государевых воевод да на подъячих да на служилых людей; били мы, сироты твои, челом великому государю и плакались, что мы-де, сироты ево государевы, ево государеву пашню пашючи, лошаденка покупали и животишка свои и достальные истощали, а за ево государевою пашнею ходячи, одежонко все придрали, и женишка и детишка испроели, и нынече, государь, помираем голодною смертию; а одежонка нам, государь, сиротам твоим государевым, купити не на што и нечим, и мы-де, государь, сироты твои государевы, погибаем нужною смертию, волочася с наготы и босоты. И за то челобитье нас, государь, батюшка Степан Тимофеевич, сирот твоих, указано бить батоги нещадно. Атаман государь, смилуйся, пожалуй».

Разин внимательно прослушал все челобитье, и брови его сурово сдвинулись.

– Так за это челобитье вас и драли? – спросил он.

– За этам челамбитьям, батушка, наш войвод секил нас батогам нещадным, – отвечал смиренно Багай.

– Добро. Я и до вашево воеводы доберусь, – сказал Разин. – А теперь поезжайте домой и ждите меня, да и всем, в Саратове, и в Самаре, и в Синбирске, скажите, чтоб меня ждали! Я приду…

Татары усердно кланялись. В это время по дороге из Царицына еще показались двое всадников. Разин тотчас узнал их: то были казаки, его лазутчики, которых он предварительно подослал в Царицын, чтоб они заранее предупредили в городе своих единомышленников о скором прибытии атамана с войском. Единомышленники должны были тайно, ночью, отворить городские ворота для незванных гостей.

Разин да и все казаки с удивлением заметили, что у одного из лазутчиков на седле сидел какой-то ребенок, и казак-лазутчик бережно придерживал его рукой.

– Это что у тебя за проява? – спросил Разин.

– Да вот, сам видишь, батюшка Степан Тимофеич, калмычонок, – отвечал казак, – девочка сиротка.

– Да где ты ее добыл и зачем? – недоумевал Разин.

– Да вот видишь ли, атаман: повернули это мы ужо из Царицына, там тебя ждут не дождутся! Коли смотрим, идет навстречь нам калмычка с ребенком на руках; да как увидала нас и ну улепетывать! Испужалась нас, должно быть. Я кричу этто: «стой! стой! не бойся!» А бежала она, дура, яром, да к Волге, а яр-от крутой, она возьми да и споткнись, и полетела вниз с кручи, да прямо в Волгу. Вода-то полая подошла к самой круче, глыбко там, калмычка-ту и бултыхни в воду, только пузыри пошли. А это пигалица как-то зацепилась за коренья барыни-ягоды, застряла, орет. Я и взял ее, жаль крошку. Калмычка, должно думать, нищенка шла из Дербетевых улусов в город побираться; а как увидала нас, ну, знамо, заячий дух напал, и бултых в воду: сказано, дура баба.

Маленькая калмычка, совсем голенькая, точно бронзовая, лет, может, двух или немного больше, во время этого рассказа доверчиво глядела на Разина и усердно жевала изюм, сама доставая его из пазухи своего спасителя, а спаситель этот захватил малую толику изюмцу в Царицыне у знакомого армянина. Встречая ласковый взгляд своей бородатой няньки, девочка весело улыбалась.

Разин также с доброю улыбкою глядел на черненькое, косоглазое и косматое существо, и в нем заговорило хорошее чувство: он вспомнил, что судьба не дала ему детей от его Дуни, с которою он давно расстался; но, быть может, она дала бы ему эту отраду в жизни от другой, от той…

Он как-то машинально поманил к себе маленькую калмычку, и она с улыбкой потянулась к нему, быть может, потому, что он был в богатом с золотными кистями кафтане. Он взял ее и посадил к себе на седло, и девочка тотчас же занялась кистями.

Казаки с удивлением, а татары просто с умилением смотрели на эту невиданную сцену: страшный атаман с ребенком на руках!

«Чорт с младенцем!» – не одному казаку пришло на ум это присловье.

Но забавляться ребенком не приходилось долго. Разин опять передал маленькую калмычку ее спасителю.

– Куда ж мы ее денем? – спросил он.

– Оставим у себя, атаман, не бросать же ее как котенка, – отвечал казак. – Все равно, матери у нее нету, а тащиться с нею до Дербетевых улусов не рука, да и там оно, поди, с голоду околеет; а у нас, по крайности, забавочка будет.

– Ишь ты бабу в казацкий стан пущать! – улыбнулся есаул.

– Какая она баба? Козявка, одно слово, мразь.

Разин махнул рукой:

– Ну, ин пущай!

Но едва они двинулись вперед, как справа, по возвышенному сырту, замелькали толпы народа, и пешие, и конные.

– Кому бы это быть? – удивился Разин. – Царские рати так не ходят; да это и не воеводская высылка, не разъезд.

И он тотчас же приказал казакам разведать, что там за люди. Несколько казаков поскакали по направлению к сырту. Издали видно было, что как там, в неведомой толпе, при ближении казаков, стали поднимать на пиках шапки. Другие просто махали шапками и бросали их в воздух.

– Кажись, наш брат, вольная птица, – заметил Разин.

– Что-то гуторят, руками на нас показывают, – с своей стороны заметил есаул. – Не калмыки ли?

– Нет, не калмыки: ни колчанов, ни стрел ничево таково не видать.

Теперь посланные скакали уже назад. Они, видимо, чему-то были рады.

– Ну, что за люди? – окликнул их Разин.

– Нашей станицы прибыло, батюшка Степан Тимофеевич! – кричали издали. – Васька-Ус бьет тебе челом всею станицей!

– А! Вася-Ус, – обрадовался Разин. – Слыхом слышали, видна птица по полету! Что ж, милости просим нашей каши отведать: а уж заварить заварим! Он раньше меня варить начал.

– Раньше-то, раньше, – подтвердил Ивашка Черноярец, – да только каша ево пожиже нашей будет.

– Кулиш, по нашему, по-запорожски, – пояснил один казак из бывших запорожцев.

Скоро толпы Васьки-Уса стали сближаться с толпами Разина. Голытьба обнималась и целовалась с голытьбою и казаками. Шум, говор, возгласы, топот и ржание коней… картина становилась еще внушительнее.

Сошлись и атаманы обоих толпищ. Васька-Ус, проникнутый уважением к славе Разина, хоть был и старше его и летами, и подвигами, первый сошел с коня и снял шапку. Это был маленький, худенький человечек, из дворовых холопей, уже седой, с усами неровной величины: один ус был у него выщипан по приказанию его вотчинника за то, что он, будучи доезжачим, раньше своего господина затравил в поле зайца. За этот ус Васька и мстил теперь всем боярам и вотчинникам, и за этот выщипанный ус он и получил свою кличку.

Разин тоже сошел с коня, и оба атамана трижды поцеловались.

– Батюшка Степан Тимофеич, – поклонился Ус, – Прими меня и мою голытьбу в твое славное войско.

– Спасибо, Василий, а как по отчеству величать – не знаю, – отвечал Разин.

– Трофимов, – подсказал Ус.

– Спасибо, Василий Трофимыч!..

– А я с тобой, батюшка Степан Тимофеич, и в огонь, и в воду.

– И на бояр? – улыбнулся Разин.

– О! Да на этих супостатов я как с ковшом на брагу!

Примечания

По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года, т. 15], с. 141 – 146.