24. В куль да в воду

Даниил Мордовцев

В то время, когда в Астрахани и в Москве происходили описанные нами события, как известно, заключен был с Польшею Андрусовский мир.

Виновником этого гибельного для Малороссии мира был старый наш знакомый, Ордин-Нащокин-отец. Этим постыдным миром Малороссия разрезывалась пополам, так сказать, по живому телу: вся правобережная Украина, Волынь и Подолия, отдавалась Польше вместе с величайшею святынею русского народа, Киевом!

Мало того! Ходили слухи, и не безосновательные, что Ордин-Нащокин советывал царю совсем уничтожить казачество, как корень всех смут внутри государства и как начало всех несогласий и недоразумений с соседними государствами: долой Запорожье! Долой донское и яицкое войско!

Когда эти слухи проникли в Запорожье и на Дон, тогда все казачество подняло голову.

– Лучше жить в братстве с турками, чем с москалями! – крикнул на полковничьей раде Брюховецкий, потрясая в воздухе гетманскою булавой.

Это он выкрикнул в Гадяче. Подобный же возглас раздался и на Дону, на небольшом острове Кагальнике.

– Я вырежу до-ноги все московское боярство и всех господ, и поставлю над Русской землею один казацкий круг! – сказал Разин, когда к нему на Дон явились посланцы от Брюховецкого.

Посланцы эти, наши старые знакомые, которых мы видели в первой главе нашего повествования, в Столовой избе Грановитой палаты, на отпуске у царя Алексея Михайловича: это – Герасим Яковенко или «Гараська бугай», Павло Абраменко и Михайло Брейко, тот самый великан, который растянулся во весь рост на ступенях державного места и восклицанием «оце лихо! ніколи з коня не падав, а тут, бач, упав!» – вызвал общий смех.

Посланцы привели от гетмана в подарок Разину прекрасного белого арабского коня под богатым чапраком, а для казацкого круга пригнали сто превосходных черкасских волов, рога которых перевиты были красными, голубыми, алыми и зелеными лентами.

– Уж и хохлы дошлые! Словно красных девок волов своих лентами изнарядили! – удивлялись донцы, любуясь прекрасными волами.

Стан Разина в это время, как сказано выше, находился на острове Кагальнике. Стан был обнесен высоким земляным валом, на котором в разных местах поставлены были пушки очень внушительных размеров. За валом вся площадь острова, т. е. внутренняя часть острова, состояла из массы небольших курганов с торчавшими из них плетеными трубами: это были земляные избы, или «курени», в которых помещались казаки Разина и он сам.

– Тебе бы, батюшка Степан Тимофеич, особый куренек срубить, – говорил ему есаул Ивашка Черноярец, когда рыли землянки для войск.

– У Христа и норы лисьей не было, а он был царь над царями, – отвечал Разин.

Гетманских послов Разин принял без всяких излишних церемоний, которых он терпеть не мог, говоря, что они служат «для отводу глаз дуракам», и только приказал стрелять из всех пушек, когда послы с берега садились в лодки, чтоб ехать на остров, и когда пристали к острову.

Присланных гетманом волов оставили на берегу, конечно, на время, для корму, а коня перевезли на остров и торжественно провели перед выстроившимися казаками.

Разин тотчас же собрал «круг». В кругу стояли: Разин с своим есаулом и три гетманские посла. В руках у Разина была богатая атаманская «насека», или бунчук.

Герасим Яковенко несколько отступил от товарищей вперед и подал Разину «лист» от гетмана Ивана Мартыновича Брюховецкого и всего войска запорожского низового к господину атаману Степану Тимофеевичу Разину и всему вольному войску донскому. Разин взял «лист»-пакет, поцеловал печать, бережно разломал ее и, вынув из пакета бумагу, подал ее есаулу.

– Вычитай, что пишет нам ясновельможный гетман и все славное запорожское войско низовое, – сказал он, несколько преклоняя бунчук в знак почтения к посольству.

В послании говорилось о нестерпимых утеснениях, делаемых Москвою и ее воеводами Украине, об отдаче Киева и всех печорских угодников полякам, о намерении уничтожить все казачество.

Казаки не дали есаулу дочитать послание до конца.

– Не бывать этому! – кричали они, хватаясь за сабли, точно бы враг стоял перед ними на лицо.

– На осину всех бояр! В куль да в воду! – кричали другие.

Посланцы Брюховецкого объяснили, что заводчиком всего этого у царя Афонька Ордин-Нащокин.

– Он и сына свово, проклятого Воинку, подсылал к нам лазутчиком, – пояснил великан Брейко.

– А наши казаки выкрали его у ляхов. Мы думали, что оно что-нибудь доброе, а оно вон что, змеиное отродье! – добавил «Гараська бугай».

– Мы ево и в Москве найдем! – кричали казаки.

– И батюшку, и сынка в один куль! – добавляли другие.

«Майдан» долго волновался, пока Разин не махнул бунчуком. Все утихло.

– Атаманы-молодцы и все вольное войско казацкое! – возвысил голос Разин. – Москва хочет утопить нас в ложке воды, отобрать от нас казацкие вольности…

– Этому не бывать! – опять послышались крики.

– Не бывать! – подтвердил и Разин. – Мы сами зажгем московское государство с двух концов: мы с Волги, запорожские казаки и татары с Днепра, и тогда посмотрим, кто кого в крови утопит!

– Любо! Любо! Только не мы утонем! – кричали казаки.

Между тем на кострах, разведенных еще с утра, на пищальных шомполах уже жарились огромные куски черкасской говядины, а из войскового подвала выкатывались бочки с вином.

Скоро на майдане начался пир.

И донские, и запорожские казаки все были горазды выпить, а потому гульня была жестокая.

Чей-то голос вдруг затянул:

«Как у нас на Дону,

Во Черкаском городу»…

– К бесу Черкаской город, – раздались другие голоса, – там Корнилка Яковлев заодно с Москвою! В воду всех согласников!

Тогда другой голос запел:

«Как у нас на Дону,

В Кагальницком городу»…

– Любо! Любо! В Кагальницком городу!

Пьяные голоса перебивали один другого, никто никого не слушал. А какой-то казак с вырванною ноздрей, взявшись в боки, приседал пьяными ногами и приговаривал:

«А как наш-от козел

Всегда пьян и весел, –

Он шатается,

Он валяется»…

Ему вторила другая пьяная, тоже вырванная ноздря, из «сибирных», которая, приставив сложенные ладони ко рту, дудела как на дудке:

«А бу бу бубу бу бу,

Сидит ворон на дубу,

Он играет во трубу, –

Труба точеная,

Позолоченая»!

Между тем Разин, который в это время разговаривал с запорожскими послами, вспомнив что-то, встал на ноги (он сидел и пировал с послами на разостланном персидском ковре) и крикнул таким голосом, который всех заставил очнуться.

– Атаманы-молодцы! Слушать дело! – поднял они бунчук. – Привести сюда бабника с бабой!

Несколько казаков бросились к небольшой земляной тюрьме и вывели оттуда рослого, широкоплечего и мускулистого казака и молоденькую девушку-казачку. За ними еще один казак нес длинный рогожный куль, в котором отчаянно метался и мяукал кот.

Приведенный из земляной тюрьмы молодой казак смотрел кругом смело, вызывающе, дерзко. Юная же подруга его была бледна, как мел и едва стояла на ногах. Молодость и миловидность ее были таковы, что даже грубые, зачерствелые черты убийц при виде ее смягчались.

Несчастные обвинялись в тяжком для «казака в поле» преступлении. Тренька Порядин, так звали молодого казака, нынешней ночью стерег на войсковом лугу казацких коней. Когда же дозорные казаки обходили ночью войсковой табун и проверяли варту, то застали Треньку Порядина с этой девушкой, с Палагой Юдиной, с соседнего хутора. А по казацкому обычаю, «казак в поле» за сношение с бабой подвергался смертной казни: «в куль да в воду», притом вместе с бабой, если она поймана, и вдобавок с котом, который бы их царапал в куле.

Когда вины несчастных были сказаны есаулом в казацком кругу перед гетманскими послами, Разин сказал:

– Вершите, атаманы-молодцы! В куль да в воду!

Говоря это, он не сводил глаз с трепетавшей девушки.

В его душе вдруг встал другой милый образ, так бесчеловечно погубленный им. За что? За чьи грехи? И уже никогда, никогда этот милый образ не явится ему наяву, как он часто является ему во сне и терзает его душу поздним, напрасным раскаянием. И его разом охватила такая тоска, такая душевная мука, что он сам, кажется, охотно бы пошел в этот куль и в воду…

– В куль да в воду! – повторили голоса в кругу, иные видимо неохотно.

Осужденный посмотрел в глаза своему атаману таким взглядом, что даже Разин смутился.

– Тебя, вора, в куль да в воду! – глухо произнес осужденный. – Ты не по закону жил с персицкою княжной, бусурманкой, а Палага моя законная невеста…

Глухой ропот пронесся, как ветер, по майдану. Разин страшно побледнел и пошатнулся, словно бы от удара. Слезы и судороги сдавили ему горло…

– Он прав… Он прав, братцы! – рыдая, говорил он. – Вяжите меня в куль… я не отец вам… я не жилец на этом свете!.. Ох, смерть моя!.. Вяжите! Вяжите меня!..

Разин упал на колени и положил бунчук на землю.

– Простите меня, братцы! – и он кланялся в землю. – А теперь вяжите… вот мои руки… в куль, в куль, да в воду!..

Он говорил точно в бреду. Весь майдан онемел от ужаса…

Наконец, некоторые из казаков опомнились, бросились к своему атаману, подняли его…

– Батюшка! Отец наш! Не покидай нас, сирот твоих, – умоляли они его; – без тебя мы пропали.

Стон прошел по всему майдану. Разина обступили, целовали его руки, плакали…

Плакал и он… В плаче этом слышалось глубокое отчаяние.

Но потом он быстро подошел к осужденному и горячо обнял его:

– Прости меня, Тренюшка! Прости, родной мой! И ты меня прости, Палагеюшка!

Он поклонился девушке в землю. Та бледная, все еще растерянная и трепещущая от ужасного над нею и ее возлюбленным приговора, силилась поднять валявшегося в ее ногах страшного атамана.

– Прости! Прости меня! – повторил Разин. – За твой девичий стыд! За мое окаянство, прости!

– Бог всех простит! Бог всех простит! – раздались отдельные голоса на майдане, а за ними в один голос закричало все войско. – Бог всех простит! Бог всех простит!

Эта картина, полная глубокого драматизма, произвела сильное впечатление на запорожцев.

В конце концов, осужденные были помилованы и как почетные гости посажены в круге, а ни в чем неповинный кот, выпущенный из куля, с сердитым фырканьем вскочил на ближайшую развесистую вербу и злобно глядел оттуда своими круглыми, горевшими зеленым огнем, глазами.

Примечания

По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года, т. 15], с. 127 – 132.