23. Роковое пожатие руки

Даниил Мордовцев

В то время, когда Алексей Михайлович выслушивал доклады дьяка Алмаза Иванова, а потом купал своих стольников, его любимица, царевна Софья Алексеевна, затеяла прогулку в лес по грибы. Она воспользовалась прекрасным теплым сентябрьским днем и тем обстоятельством, что царская семья и весь двор на днях должны были переехать из села Коломенского в Москву.

Теперь Софья Алексеевна была уже не подросток девочка, а настоящая девица, «большая»: ей уже семнадцать лет, и она выросла, пополнела и вполне развилась физически.

В это утро, по обыкновению, она училась с Симеоном Полоцким, который никак не мог удовлетворительно объяснить ей, отчего это бывает снег. Хотя он объяснял по ученому, но ужасно туманно, и это раздражало царевну.

– Егда пара восходит на воздух, – толковал он, – и ветр далече проженет, и та пара отолстеет, обаче же не может в камень смерзнуться, понеже тамо есть мгла посреди: все же строится судьбами Всесотворшего, и идет снег, дождь, и град, роса и иней, мраз и зной, воздухом и солнцем, обаче же токмо един Он всесильный творец весть.

– Ах, Симеон Ситианович, – зевала царевна, – лучше пойдемте в лес по грибы: вон какое ведро, хорошо, зело хорошо; а то скоро в город переедем.

Конечно, учитель охотно согласился прогуляться в лесу с своей хорошенькой ученицей, и они, захватив корзинки, отправились небольшим обществом в рощу, примыкавшую к дворцу села Коломенского: с ними пошли за грибами и старая царевнина мамка, и случайно бывшая во дворце у царицы молоденькая Ордина-Нащокина, Наталья Семеновна, урожденная княжна Прозоровская.

Читатель, может быть, помнит, что княжну Прозоровскую, постригшуюся было с отчаянья, мы видели в последний раз, три года тому назад, когда она вдруг неожиданно явилась в монашеском одеянии к Воину Ордину-Нащокину и решительно заявила, что в монастырь она больше не возвратится.

Происшествие это в свое время наделало много шуму в Москве, особенно в придворных сферах. Сделалось известным, что инокиня Надежда, урожденная княжна Наталья Прозоровская, отпросилась у игуменьи пойти в Успенский собор, во время службы, с кружкою для сбора пожертвований на святую обитель. Ее отпустили с одной почтенной старицей. Но в соборе, среди литургии, молоденькая инокиня Надежда попросила старицу подержать на минуту ее кружку, пока она поставит свечку Николе Чудотворцу, и тотчас же исчезла! Из собора она поехала прямо к тому, кого она давно любила, к своему Воину.

Многих хлопот стоило родителям их спасти юную беглянку от жестокого наказания по «Номоканону» и по монастырскому уставу. Только личное участие царя в судьбе молоденькой преступницы и его любовь к старику Нащокину отвратили от ее пылкой головки суровую кару. Притом же Алексею Михайловичу проходу не давала его «непоседа», царевна Софьюшка, которую он иногда называл «запорожцем в юбке». Она с утра до вечера нудила над ухом: «прости да прости Наташу Прозоровскую»…

И пришлось простить. Но ее, конечно, по тогдашнему выражению, «обнажили от ангельского чина», другими словами, расстригли.

Потом любящаяся парочка сочеталась браком, и с той поры молодая Ордина-Нащокина, жена Воина, глубоко привязалась к царевне Софье Алексеевне за ее заступничество пред отцом, и при всяком удобном случае являлась во дворец.

Все шли с корзинками в руках, и Симеону Полоцкому дали огромную корзину, потому что он хвастался, что у них в Полоцке он считался первым «грибонаходчиком».

Дорогой говорили о том, что занимало тогда умы московского общества, о бывшем патриархе Никоне и о заключении его в Ферапонтовом монастыре, о ссылке протопопа Аввакума в Пустозерск, в земляную тюрьму, наконец, об изъявлении Разиным покорности.

– А что он после тово, матушка царевна, сделал! Не приведи Бог, – заметила молодая Ордина-Нащокина.

– А что такое, Наташа? – спросила Софья Алексеевна.

– Да, вот что, государыня царевна. Вечор от батюшки с Астрахани гонец пригнал с гостинцами мне от родителя, груши да виноград. Дак сказывал гонец: была-де в полонянках у Разина царская дочь, персицково царя, красавица! Ни в сказке сказать, ни пером написать. И полюбись, матушка, та царская дочь атаману Разину, уж так любил ее, так любил! И берег как зеницу ока. Пришло, говорит, атаману Разину пора время говеть, и на духу его батюшка пытает: «что-де у тебя, раб Божий, дороже всего на свете?» «А так и так, батюшка, – говорит Разин, – дороже мне всево, говорит, царская дочь. – «Кинь, – говорит батюшка, – кинь ее в море, как кинул в море царь Соломон свой драгоценный перстень. Ежели, – говорит, – Бог примет твою жертву, то на третий же день рыба-кит, аки Иону, возвратит тебе царевну».

– Ну, и что ж? – в волнении спрашивала царевна. – Кинул?

– Кинул, государыня, – отвечала Ордина-Нащокина.

– Господи! – всплеснула руками Софья Алексеевна. – Ну, и как же было дело?

– Да как: был, говорит, у атамана Разина пир большой, у нево на струге; был у нево, говорит, в гостях и мой батюшка. Вышла, говорит, из своей светлицы к гостям и царска дочь, вся в золоте да в камнях самоцветных, поднесла гостям по чаре, как закон велит. А Разин и говорит к гостям: «вот мое сокровище!» это на царскую-то дочь. – «Царь Соломон, говорит, бросил в море свое сокровище, драгоценный перстень, а я – ее!» Да с этим словом схватил ее поперек и словно золот перстень бросил в море!

Все пришли в ужас от этого рассказа, дошедшего до Москвы уже в искаженном варианте.

– Ну и что ж, рыба-кит не принесла ее на третий день? – спросила Софья Алексеевна.

– Не принесла, матушка царевна.

Симеон Полоцкий полагал, что это просто бабья сказка, и потому больше думал о грибах, чем о царской дочери и ее участи.

– А вот сыроежка! Вот и белый гриб! – радостно воскликнул он, нагибаясь, чтоб сорвать грибы.

Скоро и все увлеклись грибами.

В это время у опушки леса показались два всадника. По всему видно было, что это соколиные охотники, потому что у каждого из них на рукавице сидело по соколу, один в красной шапочке, другой в голубой.

– Да это никак князь Василий Васильевич Голицын? – заметила Ордина-Нащокина.

– Он и есть, – подтвердил Симеон Полоцкий.

Царевна Софья Алексеевна почему-то при этом вся вспыхнула.

– Должно, с соколиной охоты едут, – как бы нехотя сказала она.

Всадники подъезжали все ближе, и вдруг, один из них, остановив лошадь, соскочил с седла, передал и лошадь, и своего сокола другому всаднику, что-то наказал ему, и торопливо пошел к грибоискателям.

Это был, действительно, князь Василий Васильевич Голицын, мужчина средних лет, широкоплечий и достаточно плотный. Он издали узнал Софию Алексеевну и, приближаясь к ней, почтительно снял шапку.

– Здравствуй, князь Василий! – ласково сказала царевна.

– Будь ты здрава, государыня царевна, – поклонился Голицын. – Грибным делом тешишься!

– Точно, – отвечала Софья, скользнув глазами по всей фигуре собеседника.

Голицын поздоровался и с другими.

– А князь Василий был на соколиных ловах? – спросила царевна.

– Грешным делом, государыня… Что ж я смотрю! – спохватился он. – Позволь, государыня, я хуть кошницу буду носить за тобой.

– И то дело, – согласилась царевна.

Все занялись исканием грибов, изредка перекидываясь словами: «ай да рыжик!» А у меня «волнушка»! «Грузди»! Усерднее всех лазил по кустам Симеон Полоцкий, желая поддержать свою старую репутацию.

Молодая Ордина-Нащокина, не сильная насчет грибной части, боясь набрать мухоморов вместо рыжиков, держалась профессора по грибной части, старой мамки, и не отходила от нее.

Софья же Алексеевна, порывистая, нетерпеливая, быстро переходила от одного места к другому, и Голицын должен был следовать за ней. Она вся раскраснелась от ходьбы, и грудь ее высоко поднималась. Часто взор ее скользил по лицу Голицына, но как-то украдкой, стыдливо. Она испытывала какое-то радостное волнение вблизи этого сильного мужчины, и ее все дальше и дальше тянуло в глубь рощи.

Они давно потеряли всех из виду и, кажется, забыли о грибах.

– Вон гриб, государыня! – сказал Голицын, нагибаясь.

Нагнулась и Софья Алексеевна, и глаза их встретились. Что-то горячее сказалось с обеих сторон в этих глазах, и когда рука Голицына потянулась было к грибу, она ощутила не гриб, а другую руку, руку царевны. Руки соединились порывисто, судорожно. Но теперь они не смели взглянуть друг другу в глаза, хотя и чувствовали, что в этот момент они составляют одну душу, одно существо…

– Ау! Ау! – послышался голос Ординой-Нащокиной.

– Я не могу откликнуться, – шептал в волнении князь Голицын, – не хочу!

– И не надо, – прошептала и Софья, вставая и не выпуская из руки руку Голицына.

Из-за ближних кустов показался Симеон Полоцкий. Он торжествовал, в корзине у него были всевозможные грибы.

– А вы? – обратился он к царевне и к князю Голицыну.

– Мы нашли всего один гриб, – отвечал последний.

– А Симеон Ситианович помешал нам сорвать его, – добавила Софья, лукаво глянув на Голицына.

– Ау! Ау! Ау! – повторялись ауканья Нащокиной.

– Ау! Ау! – отвечала царевна, думая про себя: «теперь пущай ее идет».

Софья Алексеевна давно уже чувствовала влечение к Голицыну, часто встречая его во дворце. Еще девочкой она видела в нем образец мужчины, а чем старше становилась, тем очевиднее для нее самой росло в ней нежное и тревожное чувство к тому, кого она в душе называла «Васенькой».

И вот сегодня она в первый раз почувствовала, что одно прикосновение его сильной, мускулистой руки дало ей столько счастья и чего-то такого сладостного, что она еще ни разу не испытывала в жизни. Это прикосновение точно обожгло ее, и между тем ей хотелось, чтобы он не выпускал ее руку, ей хотелось чувствовать ее теплоту, ее силу, ее близость.

Все пошли дальше, продолжая искать грибы и уже не разбиваясь на отдельные единицы. Софья Алексеевна теперь стала внимательнее к своему делу, и в корзинку ее, которую продолжал носить Голицын, все чаще и чаще попадали то рыжики, то сыроежки, то и настоящие белые. Она рассказала Голицыну о варварском поступке Разина со своей хорошенькой пленницей, и Голицын тоже принял было это за сказку, если бы рассказ царевны не поддержала молодая Ордина-Нащокина сказав, что гонец, привезший эту весть из Астрахани, еще не выехал из Москвы обратно и может лично подтвердить все сообщенное князю.

Но пора, наконец, было возвращаться и по домам. Когда они выходили из рощи, у опушки ее, на дороге, ведущей в Москву, Голицына ожидал его сокольничий с лошадью и соколом. Голицын простился и вскочил на коня, взглянув последний раз на царевну.

Софья долго провожала его глазами.

Весь этот день и она и он постоянно вспоминали, как руки их встретились там в роще; но они, конечно, не могли предвидеть, какие кровавые последствия в будущем проистекут для России и для них самих из этого рокового пожатия одной руки другою.

Примечания

По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года, т. 15], с. 121 – 126.