«Нетрадиционная наука» в стенах Софии Киевской

Архипова Елизавета Ивановна

научный сотрудник Института археологии НАН Украины,
кандидат исторических наук

В последнее время мы постоянно слышим от руководства Софийского заповедника о приоритетах «музейной науки» в деле изучения его памятников. Однако, выделение «музейной» науки в особую область знания c какими-то особенными, свойственными только ей методами, в какой-то степени правомерно для музееведения, но не для решения культурно-исторических и художественных проблем прошлого, являющихся к тому же достоянием мировой науки. Стоит заметить, что научная работа крупнейших музеев мира – Государственного Эрмитажа, ГИМа, Лувра, Метрополитен-Музея и др. – ведется общими для всей науки академическими методами. Основой этих методов служит сформулированный известным гидрографом адмиралом С.О. Макаровым принцип: «Пишем, что наблюдаем. Чего не наблюдаем, того не пишем».

Противопоставляя «сенсационные открытия» своего коллектива традиционной, то есть академической науке, Н.М. Куковальская – директор заповедника – называет свою «науку» нетрадиционной (методы которой, как известно, ничего общего с научными не имеют). И это ее определение очень верно отражает суть работы и идей Н.Н. Никитенко – главного генератора сенсаций, над претворением которых в жизнь в последние годы работает весь коллектив музея. Основой ее метода являются не реальные факты и знание собора (за столько лет работы в соборе это все-таки нужно было сделать), а идеальные представления, которые, по существу, никак не связаны ни с историей, ни с архитектурой собора, ни с тем комплексом знаний, который накоплен наукой. У нее заранее заданная идея диктует фактам, а не наоборот, как это принято в «традиционной» науке.

Например, рассуждая о сакральном значении числа 12 в Древней Руси, Н. Никитенко считает, что 12 шиферных плит (11 орнаментированных и одна гладкая), находящихся сейчас на хорах Софийского собора, соответствовали концепции нового Иерусалима (1999:193). Однако раскопками М.К. Каргера еще в 1939 г. было установлено, что в древнерусский период хоры собора были расположены c западной стороны на одно деление ближе к алтарю и, соответственно, в древнерусское время в соборе было не 12, а 15 парапетных плит.

План-реконструкция расположения шиферных плит
на 2-м этаже Софийского собора

Рассматривая фриз над синтроном в главном алтаре собора и говоря о семантике его отдельных деталей, Н.Н. Никитенко приходит к выводу, что шиферная плита с мозаичным изображением Голгофского креста и двух подсвечников (первая с северной стороны) изначально находилась на этом месте, персонифицируя заказчика собора Владимира Святославича (Образотворче мистецтво. 1995, 2). Однако в ходе археологического исследования синтрона было установлено, что, в отличие от дошедшего до нашего времени трехступенного, древний синтрон имел две ступени и был, соответственно, ниже. Плита в реальности короче, чем указывает Н.Н. Никитенко, принявшая за камень затонированную под шифер часть стены. Шиферной она называет и имитацию на штукатурке симметричной композиции с южной стороны фриза. Высота шиферной плиты соответствует уровню синтрона ХІХ в. и в древности плита не могла находиться на этом месте. По размерам она вполне подходит для спинки трона митрополита, расположенного на небольшом возвышении в центре апсиды и имеющего шиферные инкрустированные мозаикой плиты подлокотников. Казалось бы – неоспоримый факт, но изощренный ум одного из адептов «нетрадиционной» науки В.В. Корниенко попытался найти выход из пикантной ситуации. Он предположил, что плиту мог дополнять якобы размещенный над древней скамьей бордюр, при этом совершенно игнорируя тот факт, что ни одна из сохранившихся in situ мозаичных панно фриза ни сверху, ни снизу такого бордюра не имеет. Но это его нисколько не смущает, потому что важно не то как оно было в древности, а как оно могло бы быть, если это нужно автору.

Еще одним примером таких фантазий стала предложенная недавно Н.Н. Никитенко реконструкция декорации западной стены собора, якобы сплошь покрытой мраморной облицовкой, как в Софии Константинопольской (где она недавно побывала). Автора не смущает, что за все время археологических исследований в соборе была найдена только одна фрагментированная облицовочная плита, по размерам соответствующая плитам фриза над синтроном и, вероятно, оттуда же и происходящая; что никаких фрагментов и упоминаний о существовании в соборе мраморной плиты с изображением Престола Уготованного или даже отдаленно напоминающей его композиции не найдено; что мраморные облицовки в византийской архитектуре всегда использовали в сочетании с мозаикой, а в расписанных фреской храмах мраморную облицовку нижней части стен имитировали росписью, многочисленные примеры чего есть и в Софийском соборе (Первухина, 2009).

Кроме того, мраморная облицовка западной стены Айя-Софии, которую Н.Н. Никитенко механически перенесла на стену Софии Киевской, собрана из древних плит во время реконструкции XV в., но как именно они датируются и из каких частей собора происходят – неизвестно. Впрочем, Н.Н. Никитенко наличие мраморной облицовки в Софии Киевской необходимо лишь для того, чтобы показать, что здесь находилась «семья князя Владимира – основателя Софийского собора». И вот эта «реконструкция», ничего общего не имеющая с декорацией ХІ в. ни константинопольского, ни киевского храма, уже включена в экспозицию собора. Она не только вводит в заблуждение туристов, но подрывает доверие как к «музейной науке» Национального заповедника «София Киевская», так и к науке в целом.