Записка до з’їзду сценічних діячів

Іван Карпенко-Карий

В комиссию по организации первого всероссийского съезда сценических деятелей

Записка

Предложение Комиссии мы получили поздно. К 1 декабря не поспели ответить, но просим принять эту нашу запоздавшую записку хоть и после срока, так как мы уверены, что записка наша, будучи основана на долговременном опыте, бросит яркий свет на некоторые вопросы, предложенные Комиссией.

Современное положение театрального дела в России находится в жалком положении потому, что: во-первых, нет хорошего репертуара, а во-вторых, в провинции нет театров и представления даются в дрянных, холодных, со сквозняками, без всяких удобств для публики сараях, скорее пригодных для сносной конюшни, чем для театра. Между тем, цены на места в этих театрах так высоки и не соответственны экономическому состоянию общества, что они решительно недоступны для людей среднего и малого достатка. Легковесный, однообразно-шаблонный, шуточный репертуар, без всяких интересов, захватывающих общественную жизнь данного времени, не удовлетворяет слушателя, который ждет от театра впечатлений высшего порядка.

В последнее время не появилось на сцене ничего такого, что хотя бы сколько-нибудь рисовало нашу действительную жизнь со всеми ее огорчениями, тормозами, недостатками. Действительной жизни нет на сцене, и сцена не может служить тем целям, для которых она существует: она не затрагивает ни единым штрихом того, что затронули в свое время «Ревизор», «Горе от ума», «Доходное место», «Бедность не порок» и другие пьесы Островского.

И дело не в том, что нет, дескать, талантливых драматургов. Нет!

Те же писатели, что поставляют теперь репертуар для всех театров, могли бы писать гораздо лучше и интереснее, если бы цензура так безжалостно не стесняла их в выборе тем. [Попробуйте теперь вывести на сцену нового Сквозника, да что Сквозника – даже Держиморду – и пьеса не пойдет. А сколько дал бы материала неприкосновенный земский начальник! Всего, о чем писать нельзя, не перечислишь]. Пусть только цензура не доводит своего вето до крайности, пусть она следит только за тем, чтобы в пьесы не попадало чего-нибудь действительно безнравственного, и это больное место (отсутствие репертуара) в короткий срок заживет, и мы увидим на сцене комедии, которые будут слушаться с живым интересом и дадут хорошие результаты как в моральном, так и в материальном отношении.

Такое зависимое положение драматических произведений от чрезмерно строгой цензуры заставляет всех писателей приноравливать свои произведения к требованиям цензуры, а страх перед тем, что продолжительный литературный труд не увидит света, не позволяет развернуться творчеству, и оно должно вертеться в узких рамках шаблонных компиляций, любовных интриг, как белка в колесе.

Отсюда однообразие и скука.

Это угнетение испытывает драматическая литература вообще; а если возьмем в частности народную, южнорусскую, так называемую малорусскую сцену, то к общим стеснениям нужно прибавить специально установленные, как бы нарочито, чтобы уничтожить народный театр. Переводить с иностранных языков для малорусской сцены – воспрещается; писать из исторического прошлого так богатого темами и интересного для слушателя – воспрещается. Слова: «запорожец», «козак», «ридный край» – жупел для цензуры, и раз пьеса мало-мальски порядочно скомпонована да имеет эти слова, то лучше не посылать ее в цензуру – все одно не дозволят. Поэтому все малороссийские пьесы имеют темой однообразное кохання, совершенно не интересное для народа, и изукрашиваются танцами и пением.

[Слушатель устал смотреть это плясовое искусство и начинает совершенно справедливо негодовать на извращение жизни, говоря: у малорусских писак народ пляшет и поет всю жизнь, нет у них ни печалей, ни горя, ни общественных интересов. Кругом голод, бедность, тьма, а они пляшут и поют!.. Да ведь это ложь, все это бездарнейшие выкрутасы литературных клоунов!]

Цензура за короткое время не пропустила более десяти хороших драм, разрешая в то же время массу бездарнейших выкрутасов и компиляций литературных клоунов.

Между тем малорусский театр на юге пустил глубоко корни; он имеет свою публику; масса любит его. Если бы цензура поменьше стесняла драматических писателей, народный театр, проникнув со временем в село, что весьма желательно, дал бы благие результаты для народа; но в том плясовом виде, в котором, благодаря цензуре, они сейчас находятся, для народа театр не годится. Народ любит смотреть пьесы серьезные, моральные, нравоисправительные, исторические. Да и вообще говоря, публика, смотря плохие пьесы, рассчитанные на то, чтобы дать лишь развлечение, в конце концов развращает свой вкус и уже не умеет ценить истинно литературного произведения.

Все сказанное далеко не исчерпывает сотой части вопроса, но ограничимся пока этими указаниями и перейдем к другим, еще более специальным стеснениям, придуманным как бы для уничтожения народного театра на юге. Говорим – уничтожения – так как других целей такие стеснения не могут иметь. Малорусские спектакли дозволяются только с разрешения высших властей: генерал-губернаторов, губернаторов и градоначальников, при чем должно быть указано количество спектаклей и список пьес приложен. Ни один народный малорусский спектакль не может быть поставлен без общерусского водевиля – он обязателен.

Распоряжение есть, чтобы малорусские труппы ставили в один вечер столько актов общерусских, сколько актов имеет малорусская пьеса, идущая в этот вечер. Не говоря уже о том, что это превосходит человеческие силы, – сыграть спектакль в 10 актов – это увеличивает расход и отгоняет публику, совершенно недоумевающую, для чего ставят каждый вечер пять несносных глупых водевилей, тем более, что водевили идут ежедневно одни и те же, так как ставить новые не в силах ни одна труппа.

Мы играли такие спектакли в Одессе, Екатеринодаре и др. городах, где начальство более или менее педантично в своих требованиях. Играть такой спектакль – истинное страдание…

Вследствие нашей жалобы, Главное управление разрешило нам как-то играть в Одессе малорусские пьесы с одним водевилем, и это временное разрешение вошло теперь в Одессе в практику, но во всех других городах ежедневно трепещем: как бы чем-нибудь разгневанный администратор не заставил нас вновь играть пять водевилей, ибо повсеместное распоряжение не отменено, а в бумаге Главного управления сказано: «…разрешается г. Саксаганскому давать в Одессе малорусские спектакли с одним водевилем».

[В провинциальных малых городах, где преимущественно играют небольшие труппы, с актерами администрация не церемонится, и несчастные служители искусства должны прежде всего заботиться, чтобы в кассе, в театре или около театра кто-нибудь из служителей не обидел чем-нибудь администратора, или его жены, или его сына, наконец, кума, свата… Боже сохрани! А ведь большинство провинциальных администраторов обидчиво, придирчиво. Откажите администратору в чем-нибудь, ну хотя бы в ложе, когда у вас полный сбор, и будете играть завтра пять водевилей! Этого мало. В некоторых городах требуют, чтобы все актеры и актрисы пришли лично в полицию, и подписали для чего-то свои фамилии, и дали обязательство, что они будут вести себя хорошо. Иначе не разрешат афиши и, наконец, – пять водевилей.

Конечно, в Одессе, Киеве, Казани, Харькове, где играют большие труппы с именами, таких казусов не бывает, но в Сороках, Кобыляках и Винницах уже были].

Ко всем этим притеснениям присоединяются еще притеснения агентов Общества драматических писателей. Столкновение артиста Садовского с одесским агентом Пеликаном возмутительно по своей сущности. Долго рассказывать. Скажем коротко. Играем в Одессе. Агент Пеликан в театр не пришел. Он был новый, а мы этого не знали. По принятому при прежнем агенте обыкновению авторские платились за неделю разом. Прошла неделя. Везет управляющий Садовского к агенту поактную плату. Не принимает. Платите втрое. За что? За то, что не испросили у него разрешения играть. Боже мой! Да ведь нам разрешает спектакли генерал-губернатор, губернатор, градоначальник, полицмейстер, и такое разрешение у нас есть, агенту остается получить установленную плату, которую извольте получить. Нет, втрое платите, иначе по 1684 ст. улож[ения]. «Что вы?» – «Да!» И предъявил иск, написал в полицию – воспретить спектакли до уплаты тройной цифры авторского вознаграждения! Почему эту цифру не удесятерил агент – бог его знает?! Полиция не дозволяет афиш.

Да уже благодаря просвещенному вмешательству генерал-губернатора, спектакли дозволили, а дело пошло своим чередом в суд; деньги же, сколько следовало, были внесены в казначейство. Общество драматических писателей, которому мы пожаловались, ради поддержания престижа своего сборщика, стало на его стороне: и ему казалось приятным получить тройной кушик, тем более, что труппа состоятельная и стоит только нажать – заплатит. Дело идет. Между тем, Садовский приезжает в Москву, и там агент Общества драматических писателей не разрешает спектаклей, пока Садовский не заплатит тройной платы. Что делать? Приехав за тридевять земель с труппой в 70 человек, спорить с притеснителями оказалось невозможным, и Садовский заплатил.

Возможен ли где-либо подобный произвол, насилие и обиднейший по своей несправедливости инцидент? Многие из агентов, особенно если они носят форму, по своему общественному положению, мнят себя начальниками. Слава богу еще, что агентам вообще Обществом драматических писателей не дана форма, так как без формы они все же смирнее… В Екатеринодаре идет у нас «Шельменко-денщик», пьеса не подлежащая оплате авторскими. Агент в форме требует авторские, ему говорят: «Не полагается – пьеса старая». Агент обиделся и прислал сейчас через нотариуса запрещение играть, грозя в противном случае 1684 ст. уложения. Заплатили авторские. На другой день агент получил от Общества приказание телеграммой, что плата за «Шельменка» не полагается. Присылает назад деньги. А обида, а расходы? Это ничего. Я могу всякого обидеть: я обижу, я и помилую.

[Нет, братец, погоди. Мы иск к мировому, да уже с убытками и всю сумму, какая с агента будет присуждена, предназначаем в какое-то благотворительное учреждение, не помним. Да так и уехали из Екатеринодара, не знаем, чем это дело кончено! Мы бы ему этого не простили и иначе бы дело повели, да дело с Пеликаном еще свежо в памяти. Если бы денег не платили, ну, так. А то ведь платим, и такие обиды агенты позволяют чинить артистам].

Необходимо этих начальников над артистами, этих угнетателей искусства, поставить в строгие рамки и не позволять им грозить 1684 ст. даже в том случае, когда и состава преступления нет. Нужно отменить их право прекращать спектакли без суда, и сейчас уменьшится их форс, который служит только обидным доказательством того, что даже работающие в интересах театра драматурги, долженствующие заботиться о процветании театра, притесняют актеров через посредство своих агентов!

Довольно образчиков нашего жалкого положения среди бесчисленного множества препятствий. Может быть съезд найдет средство устранить эти вопиющие факты насилий и тормозов к правильному развитию театрального дела в провинции…

Все театры построены и строятся на провинции даже городами не для народа в широком смысле этого слова, а исключительно для богатой публики, которая пресытилась всякими зрелищами и любит только что-нибудь модное, заграничное, раздутое, знаменитое; обыкновенная же русская труппа такую публику привлекает очень мало. Главный контингент зрителя везде средний и даже скорее бедный класс, который и теперь несет последние свои гроши и со всей силы старается достать место в театре, особенно в праздник. Но во всех театрах дешевых мест мало, так мало, что за час их расхватывают с бою, и большое количество народа уходит с прискорбием назад, не доставши дешевого места в театре, а между тем все дорогие места остаются пусты, ибо богатая публика имеет много развлечений и помимо неинтересного уже для нее театра, с шаблонными пьесами, не затрагивающими всей глубины русской жизни. При том же, существующие в нынешних театрах дешевые места только называются дешевыми, потому что дешевле нет, а в сущности они неудобны и страшно дороги. Разве можно считать дешевым место в 30 к., 50 к. и 80 к.? А эти-то места считаются дешевыми.

Настоящего театра, какой желательно было бы иметь, нигде в России нет! Все театры рассчитаны на богатую публику. Оттого партер огромный, лож много, и все они зияют пустотой, тогда как галерея, амфитеатр, балкон, если не всегда, то чаще всего переполнены публикой, несмотря на то, что цены и на эти так называемые дешевые места вовсе не дешевы. Театры в порядочных городах должны быть устроены просто и удобно, цирком, с галереєю на 600 человек по 15 к.; потом места за ложами должны быть шесть рядов на 600 человек от 20 к, до 50 к. место; а затем уже ложи и партер также недорогие: ложа 3 – 4 руб., кресла от 60 коп. до 1 руб. 50 коп. Только такие театры могут давать хорошие результаты в смысле сборов.

Мы пробовали устраивать в огромных цирках сцену и давать спектакли по таким ценам, какие означены выше, и театр ломился от простого и среднего зрителя; медяки выносили из кассы мешками. Кузнецы, фабричные и всякого сорта рабочие охотнее идут в театр простой, без всякой роскоши; в таком театре народ чувствует себя свободнее, он не женируется своим рабочим костюмом, а забегать ему с работы домой, чтобы переодеться и явиться среди фешенебельной публики, – чистая мука, и он предпочтет идти с товарищами в трактир, где пропивает гораздо больше, чем сколько заплатил бы за место в театре, которое, стоя 15 коп., а то и 10 коп., не превышает 1/6 его дневного заработка. Три раза мы так устраивали театр, и каждый раз результаты были блестящи.

Однажды в Ростове после двенадцати таких дешевых народных представлений в цирке администрация, под влиянием нашего конкурента, антрепренера летнего театра, который дешевые наши спектакли считал позором для искусства, воспретила нам давать представления в цирке на том основании, что в цирке дозволено давать только конные ристалища, но не драматические представления. Тогда мы сняли у покойного антрепренера Черкасова так называемый Асмоловский театр. Дело было летом, театр все равно пустовал, и сдали нам дешево. И вот в Асмоловском театре объявили такие же дешевые спектакли, какие давали в цирке, но увы, та публика не пошла. Бархат и вид самого здания, очевидно, ее смущал. Конечно, там и мест-то все-таки было мало.

В 95 году в Харькове три труппы последовательно одна за другой в течение летнего сезона не имели успеха и жаловались на сборы. Там есть цирк Никитиных со сценою. Сняли мы этот цирк в августе так, для пробы, проездом в Киев, решили дать 8 спектаклей, при чем цены были такие же, как и в Ростове. Результат блестящий. До обеда вывешивалась таблица: «Билеты проданы», – и так на все спектакли.

Существует много плохих театров, их следовало бы закрыть, чтобы не вводить в убытки актеров. Со словом «театр» связано представление об известном здании, и вы снимаете предлагаемый вам театр. Приезжаете. О, ужас. Это хлев, что хотите, но не театр! Ни уборных, ни декораций, пыль, грязь, сквозняк, вонь, где же публика будет ходить? А цены все же 3 рубля 1-й ряд, ибо театр мал и невозможно их удешевить.

Следует выработать, создать образец театральной постройки и потребовать в законодательском порядке, чтобы курятники, как зимние, так и летние, были снесены, а построены по образцу. Конечно, для этого может быть дан срок. Раз будет создан образец театральных построек с массою дешевых мест для беднейшей публики, и администрация не допустит отступлений, театральное дело много выиграет. Театральное здание всегда приносит хороший доход хозяину; актерам – тем уже как бог даст, а хозяин театра всегда свое возьмет: и с буфета, и с вешалки, да и с актеров ломит сколько хочет, а если не заплатите – закроет театр. Хозяин всегда обеспечен в доходах.

Имея в виду доходность театров, в малых городах строят буквально курятники, особенно летние, называют их театрами и лупят деньги с актеров, которым приходится работать только на хозяев таких театров, добывая себе жалкие гроши. Театр должен быть всегда построен по образцу. Образцом следует считать не роскошь партера и лож, а удобство, простор, простоту и дешевизну всех мест вообще. Плату следует установить, чтобы хозяева не грабили актеров.

Здание, например, в Кишеневе плохое, грязное, малое, старое, без декораций, с пылью, со смрадом от дешевых ламп, оплачивается неимоверно высокою платою – 50 руб. от вечера. В месяц, за 26 спектаклей, 1300 руб., а вешалка, а буфет! Плата за такой театр и 300 руб. в месяц много, а мы платим 1300 руб. Это разбой! Где же при таких условиях разовьется у публики любовь к театру и как можно иметь заработки, если принять во внимание, что публика, которой решительно негде деться, все же не может охотно посещать такой курятник, хотя бы у вас была превосходная труппа.

Театры во всех губернских городах и больших уездных обязательно должны быть прежде всего общественные. Количество театров в одном городе тоже больное место. Никого не интересует: нужно ли в городе два театра, или довольно одного. И вот в малом городе выстраивают два сарайчика, именуют их театрами, приезжают две труппы, и одна другой мешают, и обе уходят по шпалам, а хозяева зданий все же зарабатывают. Например, есть города Бахмут и Мелитополь; в каждом из этих двух городков построено по два хлева, и оба хлева называются театрами. [Для чего они построили там по два хлева, никто из администрации не спросил хозяев].

Эти постройки так плохи, что хороший хозяин не стал бы загонять порядочный сорт овец, чтобы не опаршивели. Нет средств построить даже самый дешевенький деревянный по образцу театр – не надо никакого. От запрещения строить хлевы для театровых представлений никто не проиграет, а напротив – выиграет театральное дело. Эксплуататоры хлевов вынуждены будут построить театр по данному образцу, так как к тому понудит испытанная ими доходность театрального здания, публика будет посещать охотнее настоящий, хотя и дешевенький театр, актеры будут лучше обставлять пьесы, и самое искусство станет в условия, которые заставят уважать представителей его.

Ведь говорят «по Сеньке – шапка» и какая на Сеньке шапка, так к нему и относятся. Актеры, играющие в хлеве, не могут вызвать у публики ни уважения, ни любви к драматическому искусству, и само искусство в таких хлевах, где нет никакой обстановки, перестает быть таковым, смахивая на ярмарочную кукольную комедию. Между тем нам известно, что в подобных хлевах часто играют порядочные актеры. Лишь бы болото, а черти будут, так рассуждают строители театральных безобразных театров-хлевов. Они правы. Надо же где-нибудь играть, и потому актеры вынуждены брать такие театры, какие есть.

Любой летний театр, выстроенный вроде цирка, будет стоить не более 5 – 6 тысяч рублей, и такую сумму легко мог бы затратить всякий город, в котором есть уже частный хлев, именуемый театром и приносящий доходу в год больше, чем стоит весь этот хлев. Хлев уничтожить и дозволить играть только в городском театре. И доход, и прилично, и поддержка театрального дела, и даже уважение к актерам, так как для них выстроено здание городом, значит – и самый театр что-то значительное в общественном смысле, коли о нем заботятся не кабатчик-проходимец, а само общество.

Кафе-шантанов и открытых сцен как отдельно, так и особенно при летних театрах, в садах, устраиваемых кабатчиками специально для того, чтобы вошедшая публика пила и ела, допускать совсем не следует. Этот род развлечений, похожий на театральные представления низшего сорта, развращает посетителей, особенно посетителей, которые, не имея никаких понятий об истинном искусстве, прививают к своим вкусам самое нежелательное представление о достоинстве пьесы и об игре актеров. Замечено, что те летние театры, при которых хозяин-кабатчик не держит открытой сцены, всегда лучше посещаются как среднею, так и высшей публикой. В театр, устроенный в саду, где есть и открытая сцена, порядочная семья не пойдет. Это есть протест семьи против таких зрелищ, и следовало бы уважать такой протест прекращением тех зрелищ и развлечений, на которые не может смотреть русская семья.

Двух театров в одном малом городе не следует допускать ни в коем случае. Если бы так было сделано, то эта часть будет упорядочена в значительной степени. Город и даже частный владелец не может брать за театр более 10% всей стоимости здания. Это условие должно быть поставлено частному лицу городом при самой постройке; город же обязан иметь за этим строгое наблюдение. Огромные платы за театр суть ростовщичество, лихоимство, только в запутанной форме.

Итак, по нашему мнению, важнейшими причинами, стоящими на пути к улучшению положения современного театра и его деятелей, следует считать:

1. Стеснения как цензурные, так и административные. Особенно эти стеснения тяжелым гнетом ложатся на народный русский театр, так называемый малорусский, без всяких видимых и понятных причин. По справедливости, народному театру следовало бы лишь содействовать или по крайней мере поставить его в одинаковые условия с общерусским.

2. Полное отсутствие за небольшими исключениями таких театров, которые, будучи построены просто и удобно, могли бы быть доступны для большинства по дешевизне мест.

Мы считаем, что устранение этих причин естественным образом подымет уровень литературного достоинства пьес, облегчит работу актеров на провинции и даст огромному большинству бедной публики возможность посещать доступные по цене спектакли, которые будут способствовать развитию в обществе моральных и нравственных идеалов и вместе с тем подымут благосостояние актеров, а с подъемом благосостояния и умственный уровень их возвысится, так как благоприятные экономические условия всегда дают хорошие результаты морального свойства.

Однако при самых лучших условиях экономического положения сценических деятелей все же необходимость обеспечить в болезни и старости многих товарищей и дать детям беднейших из актеров воспитание – останется неудовлетворенною и будет всегда составлять один из наиболее важных вопросов, затронутых комиссиею, оставаясь без рационального разрешения.

Для этого нужен фонд, нужны деньги! И есть только одно-единственное средство образовать такой фонд. Это средство самое простое, самое верное и справедливое: ходатайствовать, где следует, чтобы из огромных сумм, образующихся от благотворительного сбора, которым оплачивается каждый билет на драматические представления, отчислялось ежегодно 10% в распоряжение Русского театрального общества.

Идея этого отчисления нисколько не противоречит той идее, для которой в настоящее время благотворительный сбор с билетов поступает.

Примітки

Записка до з’їзду сценічних діячів

Вперше опубліковано в книзі: І. Тобілевич, Твори, т. 6, ДВУ, X. – К., 1931. Подається за автографом, що зберігається в архіві родини Тобілевичів. Автограф підписано «Иван Тобилевич». В архіві зберігається також список «Записки» з двома підписами: «Артисты Народного русского театра Иван Тобилевич – Карпенко-Карый и Афанасий Тобилевич – Саксаганский».

«Записка», як свідчить П. Саксаганський, була виголошена на І всеросійському з’їзді сценічних діячів.

«1897 року в Москві улаштований був перший всеросійський з’їзд акторів. Про це було повідомлено нас з братом Іваном з проханням скласти доповідь, в якій з’ясувати наші думки про ті болячки й хвороби, що стають на шляху розвитку мистецтва, і взагалі про життьове становище актора. Доповідь ми послали, і тепер наприкінці сезону мене запрошено в Москву на з’їзд прочитати нашу доповідь» [П. Саксаганський, «Театр і життя», «Рух», 1932, стор. 132.].

Про цю «Записку» зустрічаємо згадки і в Софії Віталіївни Тобілевич:

«Разом із статутом товариства збереглась доповідна записка, яку кров’ю свого серця писав Іван Тобілевич, її прочитав артист Саксаганський на з’їзді сценічних діячів у Москві, і вона викликала грім оплесків у всієї громади російських артистів» [С.В. Тобілевич. «Життя Івана Тобілевича (Карпенка-Карого)», «Мистецтво», К., 1945, стор. 241–242.].

В квадратні дужки взято текст, який з певних міркувань не був виголошений і опублікований.

Подається за виданням: Карпенко-Карий І. Твори в 3 тт. – К.: Держ. вид. художньої літератури, 1960 р., т. 3, с. 180 – 190.