Зона правды и совести

В.Яворивский. Чернобыль – Полесское – Иванков

Чернобыльская АЭС: с места события

За плотностью всего увиденного, услышанного, пережитого, понятого (да и того, что еще предстоит осмыслить) первые дни моего пребывания там, в зоне, кажутся далеким прошлым.

После первой недели работы в тридцатикилометровой зоне в ее близких окрестностях в сознании сформировались совершенно иные измерения происшедшего, совершенно иные чувства, чем те, которые были «заготовлены» в Киеве под шелест слушков и слухов. Как беспощадно и неотвратимо ломалось все это, уступая место жесткой, драматической и мужественной правде.

Проносящиеся на Чернобыль колонны машин, посты работников ГАИ, прощающих мне очевидное превышение скорости и рискованные обгоны, пустые деревенские подворья, забитые и обтянутые пленкой колодцы, обжигающая душу тишина оставленных деревень, полевые лагеря воинских и пожарных частей, пестрота потерявших смысл указателей сел на разъездах – все это уже не удивляет. На второй-третbй день этого уже почти не замечаешь. До предела напряжены чувства, и после привычного желания увидеть приходит жгучая потребность понять, почему произошло то, что, как утверждают физики-теоретики и физики-практики, не должно было произойти даже в системе самых невероятных вероятностей?

На все со временем ответят наши лучшие умы (трудно поверить, что это они выходят на несколько минут на ступеньки Чернобыльского райкома партии, снимают респираторы и покуривают или здороваются за руку с солдатом, подавшим бронемашину, чтобы ехать туда), ответят члены правительственной комиссии. Их можно узнать сразу, хотя депутаты не носят депутатских значков, генералы – погонов. Я готов утверждать, что огромная тяжесть ответственности, легшая на их плечи в этом случае, почти материально ощутима и для постороннего глаза.

Да, эти люди оказались готовыми к такому событию. Пройдет время, они переведут дух и расскажут, что произошло в ночь на 26 апреля. Но сегодня уже можно сказать, что на каждые десять тысяч жителей Припяти приходилось не более чем по одному такому, у кого вышла из-под контроля душа.

Ситуация высветила каждого. Высветила бескомпромиссно. Память и душа впитывают все происшедшее и происходящее на этой земле. Разъезжаются эвакуированные, поняв, что город приходится оставить не на три дня. Надо успеть выслушать их, понять, проникнуться их не остывшей еще болью, аккумулировать их память, чтобы потом ответить, почему поселок энергетиков Припять с десятками тысяч жителей не поддался тотальной панике. В тот день каждому припятчанину надо было взять с собой самое главное: своих детей и свою душу. Этого не могли сделать только двое. Их уже не было в живых.

Один из них – Валерий Ходемчук, чье сердце остановилось в то мгновение, когда начала свой отсчет авария, которая станет предостережением всему человечеству, не потерявшему способности честно мыслить и не снимать с себя ответственности за нашу общую судьбу. Валерка, который, уходя на смену на реактор, попросил Наталку, чтобы собрала детей: поедут все вместе сажать картошку.

Его друга-одногодка Володю Шашенка, тоже заступившего в ту ночь на смену, вынесут на руках обожженным и облученным врачи и пожарники. Он успеет простонать: «Там… Валера…» И его покинет сознание, беспомощными окажутся врачи. Тело Володи Шашенка вывезут из зоны и похоронят на первом деревенском кладбище, Валерия не найдут. Четвертый блок станет и его могилой. И, может, на той бетонной стене когда-то напишут, что не реактор там похоронен, а он, Валерий Ходемчук. Но разве этим успокоишь его мать?

Я стоял у калитки старенького деревенского дома в селе Кропивня. Боялся зайти, словно там, у порога, начиналась опасная зона. Что я скажу матери Валерия Ходемчука? Чем успокою ее? Может, только увеличу без того безмерную ее материнскую боль? Ведь она, наверное, ждет его, Валерку. По ее деревенскому опыту – умерший только тот, кого всем селом похоронили.

Стоило мне приоткрыть калитку, как из дому, спотыкаясь, выбежала хрупкая, взмученная горем женщина в черном платке. Она уже все знает, и все-таки ждет. Ведь сын обещал ей приехать 26 апреля сажать картошку, а в мае – приехать в отпуск и построить новый сарайчик. Как же так: пообещал матери приехать и впервые в жизни не выполнил обещания?

Разве могла она, колхозная звеньевая из деревни Кропивня Иванковского района, коммунистка с тридцатилетним стажем, воспитавшая четырех детей-сирот, хотя бы предчувствовать, что ее тихий, застенчивый Валерка откроет трагический список тех, кто пытался остановить то, что уже было тогда не подвластно их силе. Он, старший оператор, несущий обычную свою вахту на четвертом блоке, пытался укротить вышедшую из-под контроля силу. Пытался. И потому он не жертва, а Человек по имени Валерий Ходемчук. Авария не разбудила его детей – второклассника Олега и шестиклассницу Ларису. Но не могла до утра уснуть Наталка – стирала, готовила коржики для Валериной матери, искала работу, чтобы не думать худшего, – небо над станцией полыхало.

Анна Исааковна ждала сына в субботу. Не приехал.

Ждала все воскресенье. Вечером вошла во двор Наталка с детишками. Перед этим в маленькую Кропивню приехало два автобуса с эвакуированными. Мать почуяла беду, заголосила. Но к ней бросился Олежка, который уже знал, что отца у него нет. И Припять знала. Но он, едва удерживая слезы, пытался убедить бабушку, что отца оставили дежурить на реакторе и он вскоре приедет. Украдкой плакали Наталка с Ларисой, но Олег так по-мужски убеждал бабушку, что и они вынуждены были умолкнуть. Пройдет время, Олег поймет со всей глубиной, что смерть его отца была предупреждением всем живущим на этой планете, но уже в первые дни он, пусть еще неосознанно, ощутил себя сыном этого человека, сыном Валерия Ходемчука.

Случившееся развело людей по местам. По тем, которых они заслужили до той, последней пятницы апреля. Дети стали на несколько лет взрослее, герои стали героями, трусы – дезертирами.

Я был на первом после аварии партийном собрании атомщиков. Протокол этого собрания – документ редкий. На нем ни разу не прозвучало слово «герой», на устах людей, только что сменившихся с вахты на трех реакторах, слово «мужчина» было даже емче. Зато понятие «дезертир» излучало убийственную дозу брезгливого презрения.

Почему городская связистка Надя Мисикевич работала на станции до тех пор, пока не потеряла сознание, пока ее не отвезли в больницу? Почему в то же самое время молодая пара не просто панически сбежала из города, но и оставила в квартире отца-инвалида? Отца эвакуировали посторонние люди – милиционеры, увидевшие зажженный свет в окне, когда город уже был пуст.

Почему Валерий Белоконь, припятский педиатр, дежуривший в ту ночь на «скорой помощи», приказал шоферу Анатолию Гумарову гнать машину на место услышанного им шума? Не домой, где спала его жена и только что родившийся сын, а к этажам горевшего блока. Они вдвоем вынесли четырех пострадавших, но возвращались и возвращались снова, уже отчетливо понимая, что произошло и чем это угрожает их собственной жизни.

Если Валерий будет читать эти строки, я хочу, чтобы он знал: десятки людей рассказывали мне о нем с такой необычной в это грозное время нежностью, что я полюбил его тоже…

Вот-вот должна была родить жена Сергея Филина, секретаря комитета комсомола припятского завода «Юпитер», а он занимался эвакуацией предприятия, выводил жителей в автобусы. Он был стожильным, находился именно там, где был нужен в эту минуту. Его жену вывезли товарищи Сергея, успев оставить записку в дверях: «Не беспокойся, Наташку отвезем к матери». Он уехал из города, когда ни одно окно в Припяти не светилось. Его отпустили к жене на месяц. Заставили поехать, но он вернулся в Полесское в свой заводской штаб через четыре дня, извиняясь за задержку: врачи заставили сделать переливание крови. У него родилась дочь, но лицо Сергея омрачено: до сих пор не уведомили о своем местонахождении несколько комсомольцев. Сидят видно, где-то, как мыши, выжидают, когда все здесь успокоится.

А какой пласт благородства обнаружился в душах людей из тех деревень, которые принимали беженцев! У мастера телеателье села Блидча Миколы Савченко жена с двумя детьми лежала в районной больнице. Когда он услышал о беде в Припяти, когда узнал, что надо принять эвакуированных, первым прибежал в сельсовет и забрал в свой дом девять припятчан, накормил, уложил спать, успокоил. Так поступали почти все жители за зоной. Почти, но есть и Петро Артеменко в том же селе Блидча. Большой дом, своя машина, живет с форсом, заносчиво, наотрез отказался принять кого-либо: полы в новом домище покрасил, видите ли, испортят, грязи нанесут, украсть что-то могут в квартире…

Эти ребята приехали в «Артек» из Киевской области. Телефото К.Дудченко (ТАСС).

Перечитываю телеграммы, идущие в Припять, – документы доброты человеческой, документы сочувствия и конкретных поступков. Не могу перечислить тысячи приглашений: приезжайте, обеспечим всем, что имеем сами. Но вдруг обожгла руки телеграмма: «Потеряла кольцо в сельсовете, срочно верните… Пищанская». Беда бескомпромиссно не только ставит все на свои места, она, как рентген, просвечивает душу каждого, кто попадает в ее зону. Зону повышенного благородства, повышенной правды и совести.

Правда, 1986 г., 23.05, № 143 (24765).